Солдаты гарнизона должны быть отведены. В тюрьму участники протеста направятся все вместе. В конвое не будет казаков, прибывших в Якутск с партией политических, которых они избили в Усть-Куте. Раненых повезут на санях. посредине колонны романовцев. Тело Матлахова они понесут сами. Красное знамя над домом спустят романовцы и возьмут с собой. В тюрьме все участники протеста получат возможность свободно общаться. Матлахоза похоронят сами, а не тюремщики, не полицейские или солдаты…

Сдачу назначили на утро 7(20) марта 1904 года. Условия капитуляции передали полицейскому, который с десяти часов ждал ответа около дома. Вице-губернатор принял их.

Товарищи понимали, что должен был переживать Курнатовский, и не тревожили его. Тайком от Виктора Константиновича они собрались в одной из комнат около прихожей.

— Исполнительная комиссия, — сказал Теплов, — без ведома товарища Курнатовского, вопреки его мнению, предлагает, чтобы никто ни одним словом, ни одним намеком, ни во время допросов, ни в ходе судебного заседания, не выдал бы его, не говорил, что в солдат стрелял именно он.

— Курнатовский стрелял с общего согласия, — сказал Валюжанич, напрягая все свои силы, чтобы приподняться с матраца, на котором лежал. — И мы должны взять на себя коллективную ответственность за эти выстрелы.

Ни у кого, даже у наиболее ярых сторонников капитуляции, не было возражений против предложения Валюжанича.

— Курнатовского мы обяжем, от имени всех нас, молчать, — добавил Бодневский.

— Да, да, — раздались голоса, — он должен молчать, какой бы приговор нас ни ожидал.

Бодневский тотчас прошел в столовую, обнял Курнатовского за плечи и рассказал о принятом Романовнами решении. Курнатовский молча кивнул головой. Затем спросил:

— А как поступим с оружием?

— Решили уничтожить.

— А может быть, один заряженный браунинг оставим на всякий случай? Дайте его мне, я спрячу.

Бодневский понял, для чего понадобился Курнатовскому револьвер, но не возражал.

— Хорошо, Виктор Константинович, я вам принесу…

Один браунинг Бодневский действительно припрятал в своей одежде, но Курнатовскому сказал:

— Кудрин и Теплов совершили оплошность. Они испортили все револьверы.

Оружие расплющили, разбили топорами и побросали в горящую печь. Патроны разрядили и порох выкинули за окна. Гильзы и весь обгоревший металл — остатки ружей и револьверов — запрятали под половицами, засыпали землей и песком. Сожгли код светового телеграфа, списки караулов и дежурных. Фотопластинки Оржеровского решили, однако, Не уничтожать, а сохранить как агитационный материал, материал для истории, да и на память, если останутся живы. Ничего компрометирующего в его снимках не было.

К первому часу ночи подготовка к сдаче закончилась. Одни забылись тяжелым сном, другие сидели погруженные в мысли о том, что ожидает их впереди. Курнатовский снова впал в полузабытье. Перед ним проходили картины детства, юности, пейзажи Швейцарии и сибирские леса, тюремные камеры и судебные залы, мелькали знакомые лица. Он вспомнил человека с большим выпуклым лбом, добрыми, умными глазами, человека, голос которого покорял собеседника с первой встречи. Владимир Ильич… Где он сейчас, что делает? И Виктор Константинович почувствовал, что на душе становится легче, словно к нему подошел кто-то родной, близкий, помогая нести тяжелую ношу, пригибавшую его к земле. Ему казалось, что Ульянов находится где-то здесь, среди них, что он подбадривает всех товарищей, как и там, в минусинской ссылке. А ему, Курнатовскому, и стыдно за проявленную слабость, за желание уйти из жизни и тем самым от борьбы, и вместе с тем легко, что ему на помощь именно в это время пришел такой большой, такой взыскательный друг и товарищ. Трудно сказать, где про легла граница в этих раздумьях, где его одолел креп кий, но недолгий сон, который пришел к нему уж под самое утро.

В это утро жители Якутска, много повидавшие на своем веку, стали свидетелями волнующего зрелища.

Шестеро изможденных людей несли на носилках тело Матлахова, покрытое алым полотнищем. Вслед за погребальным шествием на трех санях везли раненых. По бокам и позади саней шли остальные романовцы, шли молча, гордо подняв головы. Процессию сопровождал полицейский конвой. Солдат и казаков не было.

Весть о происходящем молниеносно разнеслась по городу и, несмотря на раннее утро, улицы запрудили толпы народа. Здесь были и русские, и якуты, и вольные, и ссыльные. Люди не скрывали своего сочувствия к романовцам, многие плакали, глядя на раненых и на носилки, где покоилось тело Матлахова. Когда колонна приблизилась к деревянной старинной тюрьме, обнесенной высоким частоколом, романовцы запели «Марсельезу». Ее подхватили в толпе. Полицейские держались очень осторожно и не пытались препятствовать: сотням людей рты не заткнешь…

Следом за пленными ехали сани, в которых сидели вице-губернатор Чаплин и якутский судебный следователь Шведов. Чаплин, видимо, был расстроен. Шведов хмурился. Он только что рассказал Чаплину анекдот, уже гулявший по городу: революционеры захватили в Якутске дом Романова… Если и дальше так пойдет, то несдобровать дому Романовых и в Петербурге — выгонит народ правителей государства Российского, свергнет их с престола… Чаплин только покачал головой: да, времена.

Ворота тюрьмы закрылись за осужденными, но «Марсельеза» еще долго звучала за высоким частоколом.

Наступили томительные дни предварительного заключения. Исполнительная комиссия и в тюрьме не сложила своих полномочий, отстаивая права товарищей, ведя переговоры с тюремной администрацией, которая попыталась нарушить условия капитуляции. Курнатовский, как и во времена пребывания в Александровском централе, проявлял исключительную энергию и настойчивость. После нескольких стычек с ним тюремная администрация была побеждена. Повлияло, конечно, и то обстоятельство, что романовское дело взбудоражило общественность и в самой России и за границей. Сыграл свою роль и страх, который испытывала якутская администрация: «От этих людей всего можно ожидать. Лучше их не озлоблять», — рассуждали тогда в Якутске представители власти.

Камеры не запирались. Заключенные гуляли по двору столько, сколько им хотелось. В тюрьму на их имя беспрепятственно поступали письма, газеты, журналы. Романовны свободно собирались на совещания, виделись со своими адвокатами. Раненых, находившихся в тюремной больнице, романовцы навещали по нескольку раз в день. Все они поправлялись. Начальник тюрьмы просил господ заключенных только об одном: не слишком громко петь революционные песни.

Романовцы устроили несколько мастерских и открыли маленькую фотолабораторию, в которой не покладая рук работали профессионал Оржеровский и любитель Теплов. Они проявили старые пластинки и сделали много новых снимков — во время предварительного заключения в тюрьме, а в дальнейшем и во время самого суда. На многих фотографиях, подаренных Виктору Константиновичу, стояли надписи: «Учителю», «Дорогому учителю».

Он действительно для многих был учителем и в прямом и в переносном смысле этого слова: больной, измученный тяжким недугом человек, он служил примером, как должен вести себя революционер, как прямо, не кривя душой, должен отстаивать права — и свои и своих товарищей. В тюрьме Курнатовский прочел множество лекций по политической экономии, философии марксизма и химии. Он был высокообразованным человеком, человеком большого сердца. Именно таким знали и любили его слушатели «тюремного университета», именно поэтому они дарили ему свои фотографии действительно как дорогому учителю.

В «тюремном университете» читались лекции и по военному делу. Вначале занятия вел Бодневский, позднее в эту работу включился и поправившийся Костюшко-Валюжанич. Их лекции охватывали обширный круг тем: обзоры военных действий (шла русско-японская война), характеристика военного искусства в революционной борьбе — о боях на баррикадах, о тактике уличных сражений и т. д. По просьбе романовцев-грузин с ними проводились отдельные занятия по русскому языку, литературе. В тюрьме, разумеется, не прекращались и политические дискуссии. Происходили они главным образом между большевиками и бундовцами. Явных меньшевиков среди романовцев не оказалось, но нашлись социал-демократы, которые не определили свою принадлежность к той или иной фракции РСДРП. А в часы отдыха писали и редактировали сводные записки о романовском деле.