Даже и в Вавилонской библиотеке при наличии бесконечного терпения книги рано или поздно разыскиваются.

И "Эндимиона" отнюдь не вновь читают, с ним этого прежде не бывало: его наконец-то читают. А то, что русский читатель часто оказывается отзывчивей и благодарней своего, английского или любого иного — для нас почти привычно, и отнюдь не стремится Россия воскресить иноязычных поэтов. Ибо воскресает лишь тот, кто жил. Тот, кто провел столетия в сумраке первичных вод — тот рождается.

Надо заметить, что имя "Эндимион" каким-то образом стало в английской литературе чем-то вроде прозвища самого Китса. Оскар Уайльд, боготворивший Китса, написал о нем несколько стихотворений, а сонет, написанный по поводу продажи с аукциона писем Китса к Фанни Брон, главной его любви, стал хрестоматийным:

(Оригинал сонета Уайльда впервые был опубликован в 1886 году, перевод, процитированный выше, и принадлежащий автору этого предисловия, — в 1976 году.)

Итак, все-таки "Эндимион" — пусть не высшее достижение Китса в поэзии, но его собственное, оставленное векам поэтическое имя. Юпитер даровал мифологическому Эндимиону вечную юность. Джон Ките обрел ее сам по себе -стихами и жизнью. Весной 1818 года на небосклон европейского романтизма взошла новая планета — Эндимион. Современники, впрочем, полагали, что у планеты есть имя и фамилия — Джон Китс. Кому как нравится, верно и то и другое.

Не планета скорей, конечно, а звезда, и звезда эта все-таки вписалась в великое созвездие европейского романтизма. Современный исследователь истоков "новой эры" Кристофер Бэмфорд пишет: "Казалось, романтизм возвестил наступление новой эпохи (...) Это время впору было назвать новым Ренессансом, и в каком-то смысле романтизм таковым и являлся, только на ином уровне, одновременно приближенный и к человеческому, и к небесному, в равной мере исполненный идеализма и реализма, не столь абстрактный, но более определенный. (...) Необходимо осознать, что имена, составляющие это блистательное созвездие, называемое романтизмом, — от Гердера, Лессинга, ГЕте, Шиллера, Новалиса, Гельдерлина, Фихте, братьев Шлегелей, Гегеля, Шеллинга — до Блейка, Кольриджа, Вордсворта, Шелли и Китса, от Эмерсона, Торо, Олькотта, Шатобриана, Гюго — до Пушкина и Мицкевича, — связаны между собою священным языком истинного "я". (...) Хотя романтизм традиционно определяется как течение, состоящее из горстки бесплотных мечтателей, -романтики, безусловно, были более чем подлинными провидцами".

Не напиши Китс "Эндимиона" — он не создал бы и остального, более позднего, благодаря чему его упоминание в списке гениев Европы давно стало обязательным.

В конце июня 1818 года Китс проводил в Ливерпуль младшего брата Джорджа, который вместе с женой решил эмигрировать в Америку. Третий брат, Томас, к этому времени был уже болен семейным недугом Китсов — чахоткой и 1 декабря того же года умер. Впрочем, еще раньше (июнь — август) Джон Китс отправился в пешее путешествие по Шотландии и Ирландии, но 18 августа спешно вернулся в Хемпстед, ибо серьезно простудился на острове Малл; надо полагать, эта простуда разбудила туберкулев нем самом: таково было начало конца, жить Китсу оставалось всего ничего, творить — еще меньше (чуть больше года), однако на это время приходится все самое важное, что случилось в жизни поэта: он познакомился с Фанни Брон, своей великой любовью, начал работу над поэмой "Гиперион", написал поэмы "Канун Святой Агнессы", "Ламию", драму "Отгон Великий", начал "Зависть, или Дурацкий колпак", поэму спенсеровой строфой в подражание "Королеве фей" самого Спенсера — и это не считая лирики. Той самой лирики, которая из его творческого наследия -всего ценней для мировой культуры.

Не берусь осуждать В.В.Рогова, утверждавшего в советском англоязычном издании Китса (М., 1966), что "творчество Китса всегда является выражением душевного здоровья", — ниже Рогов пишет даже: "Пользуясь чуждой Китсу лексикой, мы вправе сказать, что по его мнению поэт — разведчик человечества на путях постижения мира", — и первое утверждение, и второе адресовались, думается, исключительно советской цензуре шестидесятых годов, которую если чем и можно было бы прошибить, так только прямой ссылкой на Ленина, который где-нибудь похвалил бы Китса. Увы, не похвалил...

Факт печальный: лишь "Ода к осени", самая пасторальная из шести "великих од", до семидесятых годов охотно перепечатывалась советскими изданиями (благо имелись достойные переложения Маршака и Пастернака), остальные оды в печать все никак не шли. Георгий Иванов вспоминал в 1955 году в эмиграции, как Мандельштам однажды хотел напечатать "чьи-то" переводы од Китса. "Перевод оказался отчаянным", — пишет Г.Иванов. О многих переводах лирики Китса на русский язык и по сей день можно сказать почти то же, приходится выбирать лишь лучшее из наличного, а наличного — хотя диссертация Г. Г. Подольской "Джон Китс в России" (Астрахань, 1993) читается как детектив — все еще не так уж много. Может быть, Россия отметит достойным образом хотя бы трехсотлетие со дня рождения Китса? Дай Бог...

1 декабря 1818 года Том Китс, младший брат поэта, умер от чахотки, и там же, где он умер, в Хемпстеде, остался жить Джон Китс. В Рождество 1818 года произошло объяснение с Фанни Брон, — год спустя поэт обручился с ней, а когда зимой 1820 года у него открылось легочное кровотечение, предложил ей расторгнуть помолвку, — но Фанни Брон его жертвы не приняла. Год жизни Китса, проведенный до обручения с Фанни, был для него последним творческим, самым драгоценным для мировой поэзии, — напротив, в самый последний год жизни Китс писал разве что письма. Впрочем, в начале июля 1820 года вышла в свет последняя прижизненная книга Китса — "Ламия", "Изабелла", "Канун Святой Агнессы" и другие стихи". Книга представляла собою скорее плод творческих усилий друзей Китса, чем самого поэта, — завершалась она неоконченной, явно под влиянием Мильтона созданной поэмой "Гиперион", -менее тысячи строк, а поэт собирался написать вчетверо больше, иначе говоря, не меньше, чем было в предыдущем "Эндимионе". Издатели (видимо, Джон Тэйлор) приняли на себя ответственность за публикацию неоконченной поэмы, но тут же и открестились, мотивируя помещение поэмы чем-то вроде творческой неудачи, якобы побудившей автора отказаться от работы над продолжением поэмы. Китс перечеркнул в своем авторском экземпляре все строки "Предуведомления" и надписал: "ВсЕ — враньЕ, просто я в это время был болен". Увы, здоров Ките не был уже никогда.

Врачи советовали отправиться на лечение в Италию, и, не дожидаясь промозглой английской осени, 18 сентября 1820 года Китс в сопровождении друга-художника Джозефа Северна отплывает из Англии, в середине ноября они прибыли в Рим и поселились на Пьяцца ди Спанья. Болезнь, вопреки ожиданиям, резко обострилась — Ките больше не пишет даже писем, а 10 декабря начинается долгая и мучительная агония, завершившаяся 23 февраля 1821 года, — через три дня тело поэта было предано земле в Риме, на протестантском кладбище.

Восьмого июля 1822 года возле Вьяреджо утонул Шелли, единственный великий современник Китса, оценивший его талант по достоинству, уговоривший Байрона отозвать из печати грубые строки о Китсе; впрочем, и самому Байрону оставалось жить всего ничего: 19 апреля 1824 года в греческом городе Миссолонги смерть пришла и к нему. За три года вымерло все младшее поколение великих английских романтиков. Старшее поколение, "озерная школа", пережило их на много лет: Кольридж умер в 1834 году, Саути — в 1849 году, Вордсворд — в 1850 году, "ирландец" Томас Мур еще позже — в 1852 году. Вышло так, что истинная эпоха английского романтизма закончилась вместе с "младшими".