«Приветствую Вас, мадонна Лиза, из Милана…»

Остаток ночи я не спала, просто лежала в кровати, раздумывая над письмом. Ступайте помолиться, говорилось в нем. Одна. Естественно, это означало, что мне следует выйти из дома, но во Флоренции было не меньше сотни церквей. Куда автор письма предлагал мне отправиться?

В конце концов я решила, что единственный логичный выбор — это церковь Пресвятой Аннунциаты с нашим семейным приделом, куда я легко могла уйти помолиться на заутрене или в полдень, не вызывая подозрения, и где я в последний раз столкнулась с «дьяволом».

Утром я ничего не сказала Дзалумме, но она почувствовала мое волнение и спросила, что меня беспокоит. Когда я сказала ей, что хочу пойти помолиться — одна, — она нахмурилась. Я редко ходила куда-нибудь без нее.

— Это все из-за письма, — заключила она. Ее слова поначалу меня испугали, но потом я поняла, что она имеет в виду то письмо, которое выронил юный наглец, забравшийся к нам в дом. — Я знаю, ты не хочешь пугать меня, но я все равно очень переживаю. Мне бы не хотелось думать, что ты втянута в какое-то опасное дело.

— Я бы никогда не сделала подобной глупости, — ответила я, уловив, тем не менее, неуверенность в собственном голосе.

— Тогда иди одна, — мрачно буркнула Дзалумма, переходя рамки того, что могла сказать рабыня своей хозяйке. — Просто помни, что теперь у тебя есть ребенок.

— Этого я никогда не забуду, — ответила я, едва сдерживаясь.

Возница отвез меня к церкви Пресвятой Аннунциаты. Я велела ему подождать на площади перед церковью. Напротив грациозной колоннады, возле сиротского дома. Когда колокола начали созывать верующих, я переступила порог притвора, прошла мимо монахов в церковь и свернула в наш маленький придел.

Там было пусто, и я почувствовала облегчение и в то же время разочарование. Меня не ждал священник, свечи никто не зажег, в воздухе не дымился ладан. Я заранее никого не предупредила о своем приходе, если не считать Дзалуммы и возницы. Чувствуя неуверенность, я подошла к алтарю и опустилась на колени. Следующие несколько минут я пыталась успокоиться, произнося молитвы. Когда, наконец, за моей спиной раздались легкие быстрые шаги, я обернулась.

Сзади меня стоял улыбающийся «дьявол», одетый как монах-сервит. На голове капюшон, руки спрятаны в складках черной ткани.

— Монна Лиза, — произнес он, — соблаговолите пройти со мной. — Он пытался держаться предупредительно и вежливо, но все равно не мог скрыть лукавство, пробивавшееся во взгляде и голосе.

Вместо ответа я поднялась с колен и приблизилась к нему, а он протянул мне кусок черной ткани — это оказался плащ.

— Как глупо, — сказала я, обращаясь скорее к себе, чем к нему.

— Вовсе нет, — ответил он, расправляя плащ, чтобы я его надела, при этом то и дело косился на дверь притвора. — Скоро вы поймете, в чем тут смысл.

Я позволила набросить на себя плащ, поднять капюшон и сдвинуть его так, чтобы скрыть мой головной убор с вуалью и лицо. Черная ткань волочилась по полу, полностью закрывая юбки.

— Идемте, — сказал он и вывел меня на улицу на безопасном расстоянии от того места, где меня ждала карета.

Жизнь на площади кипела ключом, так что ни прохожие, ни торговцы не обратили внимания на двух монахов. Он подвел меня к шаткому фургону с запряженной в него старой раскормленной лошадью.

— Позвольте помочь вам. — Он хотел подсадить меня.

— Нет. — До меня вдруг дошло, что это тот самый юноша, который вломился в мой дом, словно вор. Как я могла быть уверена, что он не собирается похитить меня, чтобы допросить о тайной деятельности мужа?

Он развел руками, демонстрируя полное презрение.

— В таком случае не надо. Ступайте обратно в свой красивый дом и живите дальше, ничего не зная.

Он не шутил. Отошел от меня, собираясь взобраться в фургон. Если бы я захотела, то могла бы оставить его и вернуться в церковь. Или пройти по площади к своей карете.

— Помоги мне, — сказала я.

Он так и сделал, после чего отвязал поводья и уселся рядом со мной.

— Для начала кое-какие меры предосторожности. — Он взял с сиденья полоску ткани, быстро и ловко ее встряхнул и, сунув руки в мой поднятый капюшон, обернул ткань вокруг моих глаз и завязал на затылке, прежде чем я успела понять, что он делает.

Я оказалась с повязкой на глазах. Запаниковав, поднесла к ней руки. Он зацокал языком, словно успокаивая животное.

— Не бойтесь. Это для вашей же безопасности. Я вздрогнула, почувствовав, как щеки коснулось что-то мягкое, и отпрянула, когда мне законопатили уши. Шум толпы на площади сразу превратился в неразборчивый гул, но я все-таки могла услышать:

— Не волнуйтесь. Мы скоро приедем… — Фургон дернулся и покатил, а я вцепилась в край скамьи, чтобы не раскачиваться. Мы ехали несколько минут. Я изо всех сил старалась прислушаться, только теперь поняв, почему меня вызвали ровно в полдень. К этому времени успевали отзвонить все церковные колокола, поэтому я не могла определить по их звучанию, очень разному, в какой части города мы находимся.

Наконец фургон остановился. Юноша велел мне повернуться направо. Я услышала движение, почувствовала руки и с их помощью неловко вылезла из фургона. Взяв за локоть, он заставил меня идти быстро, чуть ли не бежать; я приподняла юбки, чтобы не споткнуться. Даже ничего, не видя и не слыша, я почувствовала перемену, когда мы ушли с теплого солнца и оказались там, где воздух был душным и прохладным.

Пальцы сильнее сжали мой локоть, заставив остановиться; проводник тихо засвистел. После паузы раздался другой свист, приглушенный из-за ваты в ушах. Кто-то возник передо мной, затем повернулся и пошел вперед. Мы с юношей последовали за ним. Сделали несколько шагов, потом поднялись по лестнице на один пролет. Меня снова заставили остановиться, и я услышала стон тяжелой деревянной двери, скользящей по камню. Подуло легким ветерком.

Потом мы двинулись дальше, уже не таким скорым шагом, под ногами хрустел песок. Я за свою жизнь повидала немало художественных мастерских, чтобы не узнать теперь острых запахов кипящего льняного масла и негашеной извести. Меня усадили на стул с низкой спинкой. Самодовольным веселым тоном мой провожатый обратился к кому-то третьему и сделал это достаточно громко, чтобы я расслышала каждое слово.

— Только скажите — я все исполню.

— Принесешь то, о чем я просил?

— Если нужно. А сколько потом у меня будет времени?

— Дай нам не больше получаса, на всякий случай. — Голос был мужским, не грубым. — Обязательно проследи за временем.

При звуке этого голоса я потянулась к повязке на глазах и сдернула ее.

Сервита и след простыл, его шаги раздавались уже из коридора. Человек, стоявший рядом, потянулся к повязке одновременно со мной. Он был выбрит, с вьющимися каштановыми волосами, разделенными пробором посредине. На нем тоже было монашеское одеяние сервита.

В первую секунду я его не узнала. Без бороды его подбородок казался заостренным, скулы еще сильнее выступали; щетина, блестевшая в рассеянном свете, поседела. Он был по-прежнему красив; будь у него более идеальные черты лица — не так глубоко посажены глаза, потоньше переносица и чуть крупнее верхняя губа, — он мог бы считаться красавчиком. Леонардо ласково улыбнулся, заметив мое смятение, отчего в уголках его светло-серых глаз проступило еще больше морщин.

Я вынула вату из ушей, назвала его по имени и инстинктивно поднялась со стула. Он пробудил во мне воспоминания о моем Джулиано, о Лоренцо. Я вспомнила его письмо к Джулиано, где он сообщал о намерениях герцога Миланского, и почувствовала благодарность к этому человеку. Мне захотелось обнять его как дорогого друга, как члена семьи.

Он почувствовал то же самое. Я поняла это по блеску в его глазах, неуверенной улыбке, по тому, как напряглись его руки, готовые подняться, дотронуться, обнять. Если бы он нашел в себе силы, то поднес бы руки к моему лицу и провел пальцами по каждой черточке. Он относился ко мне с любовью, и я не понимала почему.