На следующий день в знак примирения отец взял меня с собой на виа Ларга, во дворец Медичи, куда доставил в карете свои лучшие шерстяные ткани. Мы заехали в огромные кованые ворота. Как всегда, я осталась ждать в карете. Слуги привязали лошадей, и отец вошел в дом через боковую дверь в сопровождении домашней прислуги, нагруженной его товаром. Он пробыл в доме больше, чем обычно, — почти три четверти часа. Я начала терять терпение, успев запомнить до малейших деталей фасад здания и истощить собственное воображение, представляя, что находится внутри.

Наконец охрана у боковых дверей разомкнула ряды, и появился отец. Но вместо того, чтобы сразу сесть в наш экипаж, он отступил в сторону и принялся чего-то ждать. Вслед за ним из дверей вышел целый отряд стражников с длинными мечами. Секундой позже показался какой-то человек, тяжело опиравшийся на мускулистую руку своего помощника; одна нога у него была разута и обернута по самую щиколотку мягчайшей шерстью, которая шла на одеяльца для младенцев.

Он был слегка сутул, с болезненным цветом лица и непрестанно мигал на ярком солнце. Он посмотрел на моего отца, тот указал ему на нашу карету.

Я сидела не шевелясь, как зачарованная. Мужчина — некрасивый, с огромным крючковатым носом и сильно выпирающей нижней челюстью — скосил глаза в мою сторону. Бросив слово своему помощнику, он начал приближаться, морщась при каждом шаге — видимо, ему было невыносимо ступать на больную ногу. Тем не менее, он упорно продолжал идти, пока не оказался на расстоянии в два человеческих роста от меня. Но и тогда ему пришлось вытянуть шею, чтобы взглянуть на меня.

Мы довольно долго беззастенчиво разглядывали друг друга. Он внимательно меня оценивал, но что выражал его взгляд, я так и не смогла понять. Казалось, воздух, нас разделявший, колеблется, как после удара молнии: этот человек знал меня, хотя мы никогда не встречались.

Потом он кивнул моему отцу и скрылся в своей крепости. Отец забрался в карету и сел рядом со мной, не говоря ни слова, словно не случилось ничего необычного. Что касается меня, то я тоже молчала, лишившись дара речи.

Я только что впервые встретилась с Лоренцо де Медичи.

Новый год принес лютый холод. Несмотря на погоду, отец оставил наш приход в Санто-Спирито и начал ежедневно ездить через мост по обледенелым улицам на мессу в собор Сан-Марко, который называли собором Медичи. Старик Козимо не жалел денег на его восстановление и содержал там личную келью, которую посещал все чаще, чувствуя приближение смерти.

С недавних пор там начал проповедовать новый настоятель, некто фра Джироламо Савонарола. Фра Джироламо, как называли его люди, приехал во Флоренцию из Феррары за два года до этого. Близкий друг Лоренцо Медичи, граф Джованни Пико, проникся учением Савонаролы и упросил Лоренцо, неофициального главу Сан-Марко, послать за монахом. Лоренцо уступил просьбе.

Но как только фра Джироламо получил господство в доминиканском монастыре, он обратился против своего хозяина. Не важно, что деньги Медичи когда-то возродили Сан-Марко из забвения — фра Джироламо поносил Лоренцо, правда, не называя его имени. Карнавалы, организуемые Медичи, были объявлены греховными; языческие древности, усердно коллекционируемые Лоренцо, — святотатством; богатство и политическая власть Лоренцо и его семьи — оскорблением Богу, единственному праведному владетелю временной власти. В общем, фра Джироламо нарушил традицию, которой следовали все настоятели Сан-Марко: он отказался проявлять уважение к благодетелю монастыря, Лоренцо.

Такое поведение понравилось врагам Медичи и завистливым беднякам. А моего отца околдовали предсказания Савонаролы о грядущем апокалипсисе.

Как многие жители Флоренции, мой отец был благопристойным гражданином, стремившимся понять и ублажить Всевышнего. Как образованный человек он также сознавал важность астрологического события, происшедшего несколькими годами ранее: пересечения Юпитера и Сатурна. Все считали это знаком огромной важности. Некоторые говорили, что звезды, таким образом, возвещают о приходе антихриста (широко господствовало мнение, будто этот антихрист — турецкий султан Мехмед, завоевавший Константинополь и теперь угрожавший всему христианскому миру), другие утверждали, что звезды предрекают духовное очищение церкви.

Савонарола предполагал и то и другое. Однажды утром отец вернулся с мессы в чрезвычайном волнении. Во время проповеди фра Джироламо признался, что с ним говорил сам Бог.

— Он утверждает, что церковь сначала понесет наказание, затем пройдет очищение и возрождение, — сказал отец, весь сияя. — Мы приближаемся к концу света.

Он был настроен взять меня с собой в следующее воскресенье послушать речь монаха. И упрашивал маму поехать с нами.

— Его коснулась десница Божья, Лукреция. Клянусь, если бы ты только услышала речи этого человека собственными ушами, твоя жизнь изменилась бы навсегда. Он святой, и если мы убедим его помолиться за тебя…

Обычно мама не отказывала отцу ни в одной просьбе, но в данном случае она не уступила. Слишком холодно, чтобы уезжать из дома, да и в толпе она может переволноваться. Если она и пойдет на мессу, то только в нашу церковь Санто-Спирито, до которой рукой подать, — и там Господь выслушает ее молитвы точно так же, как слушает речи фра Джироламо.

— А, кроме того, — добавила мама, — ты всегда можешь, придя, домой, пересказать нам все, что услышал.

Отец был разочарован и, как мне кажется, рассержен, хотя постарался скрыть это. Он был убежден, что если мама поедет послушать фра Джироламо, ее здоровье улучшится как по волшебству.

На следующий день после размолвки родителей к нам в дом явился визитер: граф Джованни Пико делла Мирандолло, тот самый человек, который убедил Лоренцо де Медичи пригласить Савонаролу во Флоренцию.

Граф Пико был умным, тонким человеком, знатоком классики и иудейской Каббалы. Кроме того, он был красив — золотистые волосы, ясные серые глаза. Родители приняли его сердечно — ведь он входил как-никак в близкий круг Медичи… и знал Савонаролу. Мне позволили присутствовать при разговоре взрослых. Дзалумма прислуживала за столом, подгоняя остальных слуг и внимательно следя, чтобы бокал графа Пико был все время наполнен нашим лучшим вином. Мы собрались в большом зале, где мама когда-то принимала астролога; Пико сидел рядом с отцом, напротив меня и мамы. А за окном небо было затянуто свинцовыми тучами, грозившими пролиться дождем; холодный и сырой воздух пронизывал до костей — типичный флорентийский зимний день. Но огонь в камине наполнял комнату теплом и оранжевым светом, окрасившим бледное лицо моей мамы и бросающим блики на золотистую шевелюру Пико.

Больше всего в мессере Джованни (как он пожелал, чтобы к нему обращались) меня поразили его теплота и полное отсутствие высокомерия. Он разговаривал с моими родителями — и что самое удивительное, со мной — как со своей ровней, словно он был обязан нам за теплый прием.

Я предположила, что это исключительно светский визит. Как близкий друг Лоренцо де Медичи мессер Джованни несколько раз встречался с отцом, когда тот предлагал правителю Флоренции свой товар. И действительно, разговор начался с серьезного обсуждения здоровья Великолепного. В последнее время Лоренцо начал сдавать; как и отец, Пьеро Подагрик, он ужасно страдал от этой болезни. Сейчас боли стали настолько сильными, что он уже не покидал постели и не принимал визитеров.

— Я молюсь за него, — со вздохом произнес мессер Джованни. — Тяжко наблюдать его муки. Но я верю, что он поправится. Он черпает силы от своих трех сыновей, особенно младшего, Джулиано, который старается проводить все свободное от учебы время рядом с отцом. Радостно видеть такую преданность в юноше.

— Я слышал, Лоренцо все еще не отказался от намерения добыть кардинальскую шапочку для своего второго мальчика.

В голосе отца прозвучали нотки неодобрения. При этом он все время оглаживал бороду, как делал обычно, когда нервничал.