«Ишь, гордый какой, тоже мне, раскрыл государственную тайну», – подумал я и, посмотрев на часы, предложил:

– Поехали. Именно сейчас, потому как там в данный момент происходят аресты руководящего состава, так что завтра смотреть будет уже не на что. Сто раз им, козлам, прямым текстом намекали, что терпеть такое издевательство над русскими рабочими мы не будем! Так нет, решили, что раз у нас с Германией дружба, то они на своем заводе могут творить что угодно.

– А что скажет кайзер? – спросил ошарашенный Уэллс.

– Уже сказал. Что такие нечистоплотные дельцы позорят всех честных немецких предпринимателей. И пожелал им побыстрее испытать на своей шкуре всю суровость русских законов. Зря, между прочим, удивляетесь – неужели кайзер будет ставить под удар почти миллиардный оборот с Россией из-за зарвавшихся резиновых царьков? Крупп, кстати, их бы своими руками придушил, потому что из-за них у него в Курске сейчас комиссия от объединенных профсоюзов. Но там особо придраться не к чему, я уже узнавал.

– И что теперь будет с заводом?

– Он станет совместным русско-немецким предприятием. Так едем?

Я позвонил в охрану, и через полчаса мой лимузин двинулся в сторону Обводного канала. Уже на подъезде можно было видеть какую-то суету возле входа в главный корпус, а чуть в стороне стояла толпа, на глаз приблизительно человек в пятьсот. Автомобили комиссариата были еще тут, и несколько бричек полиции тоже. Около них что-то возмущенно орал высокий и хорошо одетый господин.

– Чего ему не хватает? – поинтересовался я у подбежавшего к моей машине комиссара третьего ранга.

– Это американский консул, потому что среди арестованных есть два гражданина САСШ[3], – объяснил комиссар.

– Вы еще не забыли, как вас учили в школе действовать в таких ситуациях? – поинтересовался я.

– Никак нет! Сначала надо предупредить о недопустимости подобного образа действий – уже сделано и задокументировано. Если это не привело к результату, принять силовые меры.

– Так что же он у вас до сих пор вопит? Мне, что ли, идти ему бить рыло?

– Есть, – просиял комиссар и кинулся было к оратору, на бегу натягивая специальные перчатки со стальными вставками, но, услышав мое «стоп!», вернулся обратно.

– Когда воспитуемый очнется, – сказал я комиссару, протягивая ему свою визитку, – дадите ему это и скажете, что протесты надо подавать не в устной, а в письменной форме, вот сюда, с десяти до семнадцати по будням. Да, и еще, пожалуй… – Я достал из кармана вторую визитку – стоматолога, дальнего родственника моего личного портного Айзенберга.

– Надеюсь, что клиенту это тоже понадобится, – напутствовал я комиссара.

– Не боитесь международного скандала? – с сомнением спросил Уэллс, когда я разъяснил ему суть происходящего.

– С чего бы его бояться? Хороший скандал оказывает на организм стимулирующее действие, так что перед ужином, например, это будет самое то, что надо. Но ведь не будут они скандалить… Это он тут по инерции разорался, привык небось где-нибудь в Аргентинах разговаривать с аборигенами в соответствующей тональности. А тут ему не Уругвай! И я просто выбрал самый доступный его пониманию способ разъяснения этого факта. У вас в Англии, кстати, он бы себя так не вел. И английский консул в подобной ситуации не драл бы глотку, а тихо строчил бы уже как минимум третий протест.

– Знаете, – доверительно сказал мне Уэллс, – а вы не совсем правы… Мне приходилось общаться с американскими дипломатами, так последнее время и в Англии у них в поведении что-то такое проскальзывает…

Додумать окончание его фразы: «Но там им некому дать в морду» – для меня не составило особого труда.

Тем временем командующий операцией комиссар второго ранга взял мегафон и вякнул в него:

– Господа, разойдитесь…

Вот ведь напасть, подумал я и спросил у него, подойдя:

– Вы кому сдавали предмет «Выступления перед толпой»? И что по нему получили, хотелось бы знать?

– Борисоглебскому, тройку, – покраснел комиссар.

– Сейчас вместо него там Керенский, настоятельно рекомендую прослушать его курс, это настоящий мастер, – сказал я и, взяв мегафон, осведомился у толпы:

– Господа, надеюсь, вы знаете, кто я такой? А, у некоторых есть сомнения… Тогда пусть те, кто знает, объяснят тем, кто еще нет, минутку я подожду. Так, с этим прояснилось? Тогда сообщаю вам, что цирк кончился, всех, кого надо, уже взяли. Или кто-то считает, что не всех?

– Что теперь с нами будет? – в несколько голосов закричали женщины, составляющие большинство в этой толпе.

А из середины раздался крик:

– Завод уже закрыли, нас – на улицу, и подыхайте с голоду.

– Так, – хмыкнул я, – спрашивать, кто это сказал, как мне кажется, бессмысленно. Я лучше спрошу другое: а вот скажите мне, уважаемые, есть среди вас желающие получить тысячу рублей? Прямо сейчас и прямо здесь.

Толпа чуть подалась вперед.

– Значит, – продолжил я, – каждый, кто сейчас выйдет и приведет хоть один пример, как я чего-нибудь обещал и не сделал, тут же получит эту самую тысячу. Ну есть желающие?

– Дядя Жора, плюнь на них, дур, говори, мы слушаем! – заорал невзрачный мужичок средних лет. Должно быть, в японскую войну служил на Квантуне, потому что так меня называли только там.

Стоящие рядом с ним женщины отшатнулись, одна почему-то заплакала.

– Итак, – сказал я, – до понедельника, то есть в ближайшие четыре дня, завод будет закрыт. За эти дни вам будет выплачена компенсация в размере полного заработка, а за сегодняшний день – в полуторном размере. Это чтоб вы меньше расстраивались воспоминаниями о том, как ваше горячо любимое начальство, заломив им руки за спину, пошвыряли в черные воронки.

В толпе раздались неуверенные смешки.

– Далее, – перехватил я поудобнее тяжелый матюгальник, – начнется реконструкция завода. К этому времени вы должны решить, что будете делать дальше, ведь многие специальности после реконструкции станут ненужными, списки уже есть в дирекции. Так вот, всем желающим будет обеспечена возможность переучиться, причем во время учебы будет выплачиваться стипендия. Кроме того, на время реконструкции понадобятся разнорабочие, и тут у вас преимущественное право занятия вакансий. Наконец, кто-то может начать искать новую работу. Независимо от того, кто что выберет, всем в течение месяца будет выплачиваться треть среднего заработка. Вопросы есть?

– Спасибо, господин канцлер, – вдруг закричала какая-то старуха. Или не старуха? В условиях этого производства, говорят, люди за десять лет старели на сорок…

– Спасибо, спасибо! – раздались еще голоса.

– И последнее, – прервал я неуместные пока проявления благодарности, – мне надо извиниться перед вами. О том, что на вашем заводе не работа, а натуральная каторга, мы знали давно. Но просто так вмешаться было нельзя, потому что он принадлежит, то есть принадлежал, немцам! Его величество лично договаривался с кайзером, чтобы прекратить это безобразие. И, как вы видите, договорился, после чего я и получил возможность навести здесь порядок. Ура его величеству!

– Ура-а-а-а! – с облегчением завопила толпа.

Уэллс внимательно слушал, как комиссар переводит мою речь и реплики из толпы, и что-то лихорадочно строчил в своем блокноте. Вот ведь думает небось до чего повезло случайно оказаться в гуще таких событий…

На самом деле элемент случайности тут действительно присутствовал, но в минимальных количествах. Еще неделю назад, то есть когда Гоша получил неофициальное «добро» от кайзера, информбюро начало работу по резкому усилению и так имеющихся слухов, что, мол, хуже, чем на «Треугольнике», только в аду. Это было нужно для того, чтобы народ правильно и с одобрением воспринял сегодняшнюю акцию. Естественно, что циркулирующие по столице слухи уж в английском-то посольстве отслеживали очень внимательно, так что, когда Уэллс явился туда и спросил, на каком из питерских предприятий рабочим живется хуже всего, адрес ему назвали без колебаний. Ну а так как сроки начала операции были исключительно в моей компетенции, то я и назначил ее на день прибытия ко мне английского гостя.