В течение следующих лег она жила тем, что плела на продажу сети. Тихая, молчаливая, по-прежнему в полном одиночестве и всем чужая.

Вот у нее-то Конан и нашел временное пристанище. При этом взгляде на Ирьолу он понял, что этой женщине недолго осталось. Очень уж она была худа и бледна, только на щеках изредка вспыхивали пятна лихорадочного румянца. По ночам она заходилась разрывающим грудь кашлем, оставляя на простынях кровавые следы, и почти не могла работать, потому впервые за долгое время и пустила к себе постояльца, который мог заплатить ей за приют. Й Конан платил, даже больше, чем Ирьола запросила, жалея ее и стараясь как-то помочь. Признаться, он весьма неуютно чувствовал себя в ее жилище. И дело тут было не в самой Ирьоле, а в том, что киммериец никак не мог избавиться от ощущения чье-то постороннего присутствия, словно рядом обитал призрак. То он слышал чей-то голос, то иные, непонятно откуда — из пустоты — доносившиеся звуки, а то и вовсе замечал на песке возле дома следы босых ног, которые никуда не вели! Или же до его слуха доносился тихий плач, Конан мог поклясться, что — детский. Он начал было опасаться за собственный рассудок, ибо Ирьола держалась так, словно ничего особенного не происходит.

Но по мере того, как она все заметнее теряла силы, Ирьола вдруг начала оказывать варвару весьма откровенные знаки расположения. Он не знал, как на них реагировать. Как женщина, она его совершенно не привлекала, в ней и женского-то почти ничего не осталось, тоже скорее бесплотный дух, чем человек.

— Не нравлюсь я тебе, — сказала она однажды. — Не удивительно! А когда-то красивая была… давно…

— Сколько тебе лет? — спросил киммериец.

— Двадцать пять.

Боги, да он был уверен, что не меньше сорока!

— Беды людей не красят, — пожала плечами Ирьола. — Ничего странного. И зачем мне краснота? Я только для одного человека хотела бы быть прекрасной.

— Для Элиха, — понял Конан. — Я прав?

— Да. Для Элиха, — подтвердила Ирьола. — Конан, я что-то хочу сказать тебе. Это очень важно. У меня есть сын…

Киммериец решил, что все-таки имеет дело с безнадежно безумной. Он знал случаи, когда матери, теряя детей, не смиряются с утратой и продолжают верить, что умершие чада все еще с ними. Качают пустые колыбели и подносят руки, на которых якобы лежит младенец, к иссохшей груди.

— Я не могу это доказать, — продолжала Ирьола. — Он здесь. Только он, Райбер, не виден людям.

Конан ощутил, как неприятный холодок ползет между лопаток.

— Он призрак?

— Не говори так! Райбер не чуждый дух и не дитя инкуба, чтобы быть призраком! Но он незримый, да, так будет правильно его назвать. Я попробую объяснить.

И вот что северянин услышал. Ирьола была дочерью богатого немедийского вельможи, и с детства считалась обрученной со своим двоюродным братом Элихом. Они вместе выросли, почти не расставались и были как две части одного целого. Но руки Ирьолы попросил у отца ее человек по имени Аттайя, о котором говорили, будто он очень сильный маг. Боясь его гнева в случае отказа, отец своею властью разорвал помолвку Ирьолы с Элихом и пообещал отдать девушку за Аттайю. Молодые люди были вынуждены решиться на побег. Лишившись состояния, они сохранили себя друг для друга.

— Аттайя отомстил, — продолжала Ирьола. — Это он послал тот шторм, который убил Элиха, я знаю!

От скорби она, действительно, слегка помешалась и мечтала тоже умереть. И тогда Элих явился ей.

— Он пришел, хотя я его не видела, и был со мною одну ночь. Я знала, что это он… боги позволили нам еще немного, в последний раз, побыть вместе. Он, Элих, даже оставил мне послание, — Ирьола протянула Конану лист пергамента.

Убей меня и верь моей мольбе.

Я жажду смерти, чтоб ожить в тебе.

Я знаю, как целительна тоска,

Блаженна рана и как смерть сладка,

Та смерть, что, грань меж нами разрубя,

разрушит «я», чтоб влить меня в тебя.

Бояться смерти? Только жизнь страшна,

Когда разлуку нашу длит она,

Когда не хочет слить двоих в одно,

В один сосуд — в единое вино.

И я с тобой, покуда дух живой,

Он пленный дух. Не ты моя, я твой.

Мои желанья — это западня,

Не я тебя, а ты возьми меня

В свою безмерность, в глубину и высь,

Где ты и я в единое слились.

Человек, перу которого принадлежали эти строки, очень спешил. Неровные, они наползали друг на друга, и Конану не сразу удалось их разобрать.

— Это Элих написал? — осторожно уточнил он, закончив чтение.

— Да, но моей рукой. Его голос звучал у меня в голове так отчетливо… я записывала, боясь что-то пропустить, не успеть… а после той ночи я обнаружила, что жду ребенка. Его можно услышать, увидеть его следы. Однако сам Райдер родился незримым.

У Конана уже имелись веские подтверждения словам Ирьолы, и он кивнул, показывая, что верит ей.

— Я слышал. И видел.

— Я знаю, — улыбнулась она. — И еще, он отражается в зеркалах.

— Но в твоем доме нет зеркал.

— Я убрала их, когда ты стал жить здесь. Хотела, чтобы ты постепенно понял, привык и поверил прежде, чем убедишься. Потому что, Конан, мне уже немного осталось. Я не успею ничего сделать, чтобы возвратить Райберу облик, а у тебя еще есть время.

— У меня? — северянин вздрогнул. — А я-то здесь при чем? Нет, Ирьола, я не…

— Умоляю, помоги нам. Мне не преодолеть пути до Бельверуса. Возьми Райбера с собой. Найди того мага, Аттайю, который так страшно проклял нашу с Элихом любовь… когда он умрет, Райбер станет обычным человеком. Сделай это, Конан, отомсти за нас!

— Нет, — решительно повторил он, стараясь не смотреть на Ирьолу.

— Я заплачу тебе за это, — продолжала настаивать женщина. — Вот, возьми, — с этими словами Ирьола взяла в руки глиняную статуэтку какого-то божества и разбила ее. Статуэтка оказалась полой внутри, но отнюдь не пустой — изумленному взору Конана явились несколько горстей чистейших и очень крупных изумрудов. — Это мое приданое. Признаться, когда мы с Элихом задумали бежать, я их попросту украла, но ведь они все равно предназначались для меня. Я не прикасалась к ним даже в самые отчаянные времена. Продавая их по одному, ты сможешь безбедно жить несколько лет.

— Ирьола, я не могу взять это!

— Конечно, можешь, — возразила она, — камни твои. Только не оставляй Райбера…

— Ну, так ты мне его, может быть, хотя бы покажешь? — угрюмо спросил северянин, и Ирьола поняла, что победила.

— Райбер! — позвала она, доставая из-под кровати узкое овальное зеркало…

Судя по отражению, мальчишка был самым обычным, с соломенно-светлыми волосами, широко расставленными любопытными голубыми глазами и слегка вздернутым носом. Вот только, обернувшись, Конан не увидел ничего. Этот эффект был до того неправдоподобным, что он не смог сдержать изумленного возгласа.

— Ты привыкнешь, — сказал Райбер. — Ты ведь теперь будешь жить с нами, правда?

…Ирьола умерла спустя еще половину луны. Похоронив ее, Конан направился в Бельверус. Вместе с Райдером.

К изумрудам он решил не прикасаться, полагая, что это законное наследство его маленького спутника. До сих пор все шло хорошо. И вот теперь, пожалуйста, новое потрясение.

— Ну, паршивец, — вслух проговорил Конан, — на что он только рассчитывает? Ведь поймаю — уши оторву!