— Тариэль, — выдохнула Дара за долю мгновения до того, как он накрыл ее губы, горячие и гладкие, своими.

Их поцелуй длился целую вечность. Конан почти не соображал, что делает. Сейчас для него не существовало ничего иного, кроме изнемогающего от неутоленного желания тела — Дары? своего? или это было единое целое, разделенное и готовое вот-вот снова слиться в одно? он не знал…

И тут Дара вскрикнула и отчаянно забилась в его руках, точно пойманная в силок птица.

Каким образом Конану удалось совладать с собой и не завершить столь удачно начатое, остается тайной. Он увидела глаза Дары, вполне осмысленные и полные недоумения, почти ужаса, и свое едва ли не безумное, искаженное дикой страстью лицо, отраженное в ее расширенных зрачках.

— Ты не Тариэль, — воскликнула она, пораженная своим открытием.

Сомнамбула, "лунная невеста", — сообразил киммериец. Вот в чем дело. Ему приходилось прежде слышать о таких людях, а Дара являлась одной из них. Она двигалась, но при этом крепко спала, а он, значит, едва не овладел ею, беспомощной, погруженной в глубокий сон. Конан издал глухое рычание. К душевной боли примешивалась физическая, тянущая боль в паху, словно от удара.

— Прости, что я не Тариэль, — резко бросил он. — Клянусь, я совершенно в этом не виноват.

Он развернулся и пошел прочь, но Дара неожиданно догнала его и преградила путь. На ее лице читалась невыразимая мука.

— Но я тоже не виновата, что люблю только его, — произнесла она. — Конан, это сильнее меня, понимаешь? С какой стати я должна оправдываться в том, что люблю своего мужа?!

— Да я же не требую никаких оправданий, — нетерпеливо возразил он, — с ума ты сошла, что ли?

— Получается, я едва не соблазнила тебя, — пробормотала Дара. — Уже давно лунный свет не заставлял меня делать ничего подобного, я думала, что совершенно исцелилась, и… Конан, я не могу бросить тебя в таком состоянии!

— Ну, знаешь ли, я еще не опустился до того, чтобы женщины спали со мной из сострадания, — возмутился киммериец. — Мне только не хватало жертвы с твоей стороны.

Дара взяла его за руку и поцеловала.

— Спасибо, — тихо проговорила она. — С этого момента ты мне как брат. Больше, чем брат. Я привыкла никому не доверять в этой жизни, но ты — счастливое исключение, ибо не пользуешься чужой слабостью и не предаешь тех, кто оказывается в твоей власти, киммерийский медведь.

Ему вдруг стало легко. Момент слабости и страсти миновал.

— Ладно, сестрица, — усмехнулся Конан. — Все в порядке. Я действительно не люблю брать силой то, что принадлежит другому человеку. Разве что в крайнем случае, но сейчас случай совсем иной.

— А она поступила именно так, — сказала Дара.

— Кто?

— Араминта. Она хотела отнять у меня Тариэля. И для этого опоила его любовной отравой, сделала сильный приворот ему. Не думай, будто он сам… для него семья значит слишком многое. Я должна рассказать, я слишком долго молчала… Минта страшно завидовала нашей любви.

— Продолжай, — произнес Конан. — Говори, не бойся.

— Ей покоя не давало то, что мы счастливы, вот она и решилась на предательство. Встречаясь с Тариэлем, подмешивала в вино специальный настой, ворожила. Я находила в его одежде иглы, которые Минта вкалывала туда, чтобы привязать его к себе. Он был не в силах противостоять колдовству, у него же нет защиты, как у меня! Если бы он по своей воле сошелся с ней, я бы смирилась. Мне было бы очень больно, но я бы смогла это пережить, зная, что он счастлив. Но однажды поздним вечером я сидела с детьми и что-то рассказывала им. За окном хлестал дождь. Я почувствовала чей-то взгляд, подняла глаза и увидела, что он стоит в саду и смотрит на нас с такой тоской… он хотел, но уже не мог сам вернуться. Я выбежала, чтобы открыть ему дверь, впустить его, но Тариэля уже не было. Тогда я поняла, что должна помочь ему. Тариэль не знает, что это я подменила снадобья в доме Минты, чтобы погубить ее. Но я защищалась! Она сама бросила мне вызов…

— Своего рода поединок, который ты выиграла, воспользовавшись тем же оружием, что и твой противник, — сделал вывод Конан. — По-моему, все правильно. На твоем месте я бы поступил похоже.

— Мне нужно было услышать это от кого-то, — вздохнула Дара. — Минта была мне очень дорога.

— Когда друг превращается в противника, это вряд ли может обрадовать. Но тут уж или ты, или тебя, — для Конана такой вывод был совершенно естественным. — Тебе не о чем терзаться и не в чем себя винить. Мне проводить тебя, Дара?

— А ты разве не пойдешь в дом? — спросила она.

— Пойду, но сначала хочу проверить, как там мой конь.

Это было правдой лишь отчасти.

Зайдя в денник к жеребцу, киммериец постоял, стараясь окончательно успокоиться. Чуткий и нервный зверь, ощущая настроение хозяина, негромко заржал, перебирая ногами, и со вздохом, совершенно человеческим, положил тяжелую морду Конану на плечо.

Варвар обратил внимание, что жеребец прекрасно вычищен — видно, среди слуг нашелся смельчак, решившийся о нем позаботиться и даже расчесать гриву и хвост, рискуя получить ощутимый удар копытом или оказаться жестоко искусанным. Самым странным было то, что одна прядь гривы Нергала оказалась заплетена в легкомысленную косичку, перевязанную, к тому же, голубой ленточкой. Ничего, менее соответствующего буйной натуре норовистого сильного зверя, представить себе было нельзя — разве что такую же косичку в волосах его хозяина. Конан покачал головой, но оставил все как есть. Пришла охота кому-то развлекаться подобным образом, ну и ладно.

Он вспомнил, что собирался наведаться к Райберу.

Конан вернулся в дом, нашел оставленное им на том самом месте, где он встретил Дару, зеркало и отправился в комнату Элая, застав там совершенно идиллическую картинку — дети спали в одной постели, голова к голове.

Колдун, тоже мне, подумал киммериец, разглядывая Райбера. Наверное, я, точно, сам сумасшедший. Тем не менее, сообразно привычке доводить начатое до конца, он установил зеркало так, чтобы хорошо видеть отражение, и заглянул в стекло.

То, что он увидел, заставило киммерийца содрогнуться. Лицо Элая оставалось обычным, а вот отражение Райбера двоилось. В нем причудливым, пугающим образом смешивались черты двух людей, точно две прозрачные картинки, наложенные одна на другую: старик и дитя.

Значит, он не ошибся, будь оно все проклято. Конан едва сдержался, чтобы не швырнуть зеркало об стену, но вместо этого просто взял Райбера за плечи и встряхнул.

Парень открыл глаза. Конан приложил палец к губам.

— Живее одевайся. Поехали отсюда. Нам пора.

— Я не хочу, — хныкал, спотыкаясь, Райбер, но киммериец был неумолим — он молча тащил сопротивлявшегося мальчишку за руку в сторону конюшен.

— Я хочу спать! Я хочу остаться здесь!

— Стой на месте и не вздумай бежать, — предупредил Конан. — Все равно поймаю. А попробуешь орать, заткну рот. Что такое? Разве ты не мужчина? Мужчинам приходится и среди ночи пускаться в путь, оставляя тех, кого они любят, и при этом не распускать сопли. Я тоже хочу спать и вообще остаться. Как и ты.

— Тогда зачем нам куда-то ехать?!

Кто с ним сейчас говорил? Райбер или Аттайя?

— Чтобы помочь в одном деле Тариэлю, — терпеливо отозвался Конан. — Он нас давно дожидается.

— Но мы потом вернемся?

Конан вывел жеребца из конюшни и, легко подняв Райбера, усадил впереди себя на седло. Вскочил следом.

— Мы вернемся? Конгур сказал, скоро храм богини Нат будет закончен, и там состоится первая служба, он хотел взять меня с собой! Я хочу посмотреть! Будет очень красиво!

— Когда? — спросил Конан, пуская Нергала легкой рысью.

— Через полторы седмицы. Мы успеем вернуться?

— Если не будешь без конца ныть и мешать мне, все возможно, — заверил Конан, закрывая мальчишку своим плащом от бьющего в лицо ночного ветра.

Райбер продолжал какое-то время обиженно сопеть, но вскоре согрелся, прижался к Конану и, кажется, задремал, что было неудивительно — им и прежде приходилось подолгу путешествовать подобным образом.