— На ловца и зверь бежит! — возбужденно воскликнул Рэйм. — Я на днях снимаюсь с якоря, так что хорошо бы поспешить.

— Куда? — спросил Ринальд. — Ты, вроде, сам себе хозяин.

— Так-то оно так, но хочу оказаться подальше от Мессантии в самое ближайшее время.

— Натворил что-нибудь, и теперь тебя ищут?

— Да ну, я откуплюсь хоть от самого Нергала, — возразил купец. — У кого деньги, у того и Закон. Нет, тут другое. Видишь ли, зим пятнадцать тому назад я был всего-навсего матросом на судне у капитана Альваро. И он получил личное задание от наследного принца Треворуса доставить из Черных королевств одну диковину. Не камни, не золото, а вот, знаешь, похлеще пакость — ядовитый цветок, к которому если прикоснешься, в тот же миг из тебя дух вон, но только когда голой рукой до него дотрагиваешься, так-то можно взять, в перчатке, например. И я вызвался этот цветок принести. Я — и дружок мой еще, Вахуром звали. Долго искали по всем джунглям, сколько раз со смертью перемигивались, но нашли. А в тех краях обитает одно племя. И вот, главный у них шаман, Майомбе, объяснил нам, будто основная опасность заключается в том, что цветок этот раз в десять зим обретает особую, страшную силу и способность убивать даже на расстоянии, одним своим запахом. Причем, чем дольше он живет, тем сильнее становится. При первом цветении еще ничего, дальше — хуже. У них там даже целая история о нем есть, будто и не цветок это вовсе, а женщина, которую бросил ее парень, и она с тех пор мстит за свою обиду… ядом своей злобы исходит, плачет отравленными слезами, и роса на листьях тогда выступает кровавая. Я же был молодой и нищий, терять нечего, наплевал на все эти сказки, выкопал таких цветочков не один даже, а с полдюжины на всякий случай, мало ли иные в пути погибнут, и на корабль, в трюм. Как знал, что не зря брал с запасом, они почти все по дороге передохли. Причем, такая подробность, — Рэйм смущенно хмыкнул, — чтоб они лучше росли, их кормить надо.

— Кровью? — спросил Ринальд.

— Нет, еще забавнее: мужским семенем. А поскольку кроме меня дураков не было к ним даже близко подходить, а у меня на все не хватало, так и вышло, что выжил их них только один/ уж очень они ненасытные. Если мало, начинают вянуть, вот хоть ты как.

— Странно, — удивился лэрд, — В лесах же они как-то обходятся без… хм… таких изысков.

— Там другое дело. Эти цветочки очень хищные и жрут каких-то особенных жучков, когда те к их листьям прилипают, а где бы я на корабле для них взял этих тварей? Ладно еще меня тот шаман научил, как быть, а то бы ни одного не довез. В общем, доставили мы с Альваро эту диковинку наследному принцу, который позже стал королем…

— С Вахуром, — поправил Ринальд. — Ты говорил, твоего друга звали Вахур.

— Ты меня не сбивай с толку! Вахур в Мессантию вообще не вернулся, он погиб в Куше, пропал. Понятно?! А Альваро — это мой капитан был! Так вот, Треворус заплатил очень щедро, и на те деньги я купил первые два корабля, с того момента и начал свое дело. Но речь о другом. Если цветок этот до сих пор жив, то вскоре должен начать цвести. А в это время можно всякой беды ждать, хочешь верь, хочешь нет, но он словно все зло, какое только есть на свете, к себе притягивает. И в Мессантии оставаться сейчас — не хочу и не стану. По словам того шамана, он вроде как на границе миров живых и мертвых. И ночь его цветения — одна всего в десять зим! — для нечисти великий праздник и лучшее время. Да ты глаза разуй, что нынче в Аргосе творится, так плохо никогда еще не бывало! И с каждым днем только хуже делается. Мы уже столько лун солнца не видели, одни дожди и холод.

— Неужели ты серьезно считаешь, будто все это из-за какого-то дурацкого цветка, пусть даже ядовитого.

— Считаю или не считаю, но здесь не останусь, — мрачно отрезал Рэйм. — И тебе не советую. Давай решим это дело с моей женщиной, и я возьму тебя в море, если захочешь. И работа будет, и из Аргоса вовремя ноги унесешь. Я тебя предупредил, а там — твое дело.

Ринальд про себя отметил, что купец уже говорит о «Каине» как о «своей женщине».

— Значит, сегодня-завтра? — уточнил он.

— Да. Ты старайся крутиться поближе к ее дому, а я тебе дам знать, когда надо будет. С одним возницей мы вдвоем как угодно справимся.

— Что ж, ты думаешь убить его? — спросил лэрд.

— Ни к чему оставлять кого-то, кто тебя видел в лицо, — произнес Рэйм, — никогда не нужно так рисковать.

— Мне кажется, если хоть возможность сохранить человеку жизнь, то как раз ее нельзя упускать, — не выдержал Ринальд, которому Рэйм с каждой минутой становился все отвратительнее: что это за человек, который, совершив великое зло, готов бежать подальше от последствий своего деяния и даже в мыслях не держит попробовать как-то исправить положение!

— Слушай, парень, если работаешь на меня, то играй лучше по моим правилам, — жестко возразил купец, — а свои порядки где-нибудь в другом месте будешь устанавливать.

Лэрд счел разумным не вступать в бессмысленный спор, думая о том, как бы побыстрее поговорить с Ив об услышанном, и, распрощавшись с Рэймом, поспешно пошел в сторону ее дома.

К несказанной радости Треворуса, Конан сообщил ему, что на следующий день аквилонцы собираются покинуть Мессантию. Он теперь так старался ускорить их отъезд, что напоследок почти не глядя подписывал все, о чем ему предлагалось договориться, лишь бы властитель Аквилонии оставил его в покое.

Он даже не стал лишний раз интересоваться, удалось ли тому выйти на след беглеца, подозреваемого в покушении. Зачем спрашивать, если это может заставить Конана задержаться в Мессантии? Нет, пусть лучше уйдет и он, и его люди, и чем скорее, тем лучше. Единственное, что вызвало протест Треворуса, была весьма странная личная просьба аквилонского короля.

— Как тебе известно, — произнес Конан, — у меня есть сын и наследник, именем Конн, который заменит меня, когда придет его срок встать во главе Аквилонии. Насколько я понимаю, и ты не сможешь вечно оставаться у власти, и тогда твои сыновья станут править Аргосом, так вот, я полагаю, что человеку следует как можно раньше начинать готовиться к той миссии, которую ему предстоит исполнять, и потому хотел бы познакомить будущих королей. Надеюсь, ты позволишь сыновьям посетить Тарантию.

— Но они… — лицо Треворуса исказилось, однако аквилонский правитель не дал ему возразить.

— Они совершенно вменяемы и хорошо развиты. Все остальное не имеет значения.

— Я подумаю, — пробормотал Треворус.

— Отлично, друг мой, — кивнул Конан так, словно получил верное согласие. — Я распоряжусь, чтобы спустя одну-две луны, или даже раньше, мои люди явились в Мессантию для сопровождения инфантов ко двору Тарантии со всеми надлежащими их высокому положению почестями. Почему-то мне кажется, ты сможешь пережить их отсутствие, — не удержался он от язвительного замечания. — А им будет полезно познакомиться с государственным устройством и обычаями, принятыми в Аквилонии.

То, что Конан вообще завел подобный разговор, было отнюдь не случайностью и не нелепой прихотью. Треворус не подозревал о том, что знакомство аквилонского правителя с Химатом и Талгатом не ограничилось теми недолгими минутами, когда инфанты вступились за лэрда.

Признаться, их действия произвели на киммерийца весьма сильное впечатление, равно как и они сами, это проявление сарказма богов.

Вообще, Конан, в отличие от иных высокопоставленных особ, никогда не держал рядом с собою ни шутов, ни карликов, ни всевозможных уродов, при аквилонском дворе подобное заведено не было.

Напротив, он предпочитал видеть в своем окружении достойных и сильных людей, небезосновательно полагая, что правители, приближающие к себе неполноценных созданий, просто-напросто таким образом стараются подчеркнуть собственную значительность.

Конан в таких ухищрениях не нуждался, он и без того был уверен в себе, а лицезрение уродства вызвало у пего досаду и отвращение. Это не касалось только тех случаев, когда то или иное увечье было результатом тяжелого ранения, полученного в битве. Воин, который пострадал в сражении, не должен испытывать неловкости из-за того, что его тело отмечено шрамами, а лицо обезображено.