В этой ситуации порядочный писатель должен был не аплодировать властям, которые расправляются с его оппонентами, а заорать на весь мир что-нибудь вроде «Не трогай Абдуллу, он мой!». В конечном итоге расправа над НТВ была отвратительна не потому, что уничтожался оплот свободы слова (все мы знаем, что уничтожался оплот информационного рэкета – понимали это, кажется, и на самом НТВ). Отвратительна она была потому, что дело борьбы с этим информационным рэкетом и шантажом, позорившим весь наш журналистский цех, взяло на себя государство, и вовсе не из любви к добродетели!

Ведь в том-то и ужас, что Киршон и Афиногенов были ОБЪЕКТИВНО бездарными драматургами и отвратительными типами, и уж они-то ни слова не сказали бы в защиту Булгакова, если бы его травила власть. Напротив, они в двадцатые годы громче всех улюлюкали «Ату его!» Авербах, спасаясь от ареста, бегал ночевать к Шкловскому, ибо знал, что там его искать не будут,- но когда он и его присные травили Шкловского, никто из РАППовцев попросту не пустил бы ночевать коллегу-формалиста. Продолжая эту аналогию, заметим, что НТВ или ТВ-6 ни словом не защитили Сергея Доренко, когда он оказался врагом государства, да еще и поиздевались над ним, обманом заманив на эфир и стравив с Павлом Гусевым. И Доренко – не единственный пример: наши оппозиционеры всегда защищают только своих. Мы вечно обречены поддерживать людей, которые пальцем не пошевелили бы в нашу защиту, людей, чьи убеждения нам отвратительны, а методы попросту тошнотворны,- но вот поди ж ты… «Художник» и «заложник» – самая точная русская рифма.

Вот о чем я все чаще думаю, наблюдая, как милые моему сердцу консервативные ценности в очередной раз одерживают верх над продажным, аморальным и творчески бесплодным русским модернизмом, нацепившим для маскировки приставку «пост». Ведь этот постмодернизм очень хотел служить власти. Он претендовал даже на то, чтобы стать ее идеологией. Но его брезгливо отшвырнули: власти не нужны такие идеологи, голубоватые стилисты и авангардные галерейщики, идеологи горизонтальности и апологеты Сети, авантюристы и торгаши. Власти нужны консерваторы.

Вроде меня.

Бежать, бежать.

2001 год

Дмитрий Быков

песня и танец кота Базилио о жадинах, хвастунах и дураках

Дорогие собратья мои по демократическому лагерю, любезные соратники, с которыми плечом к плечу мы боролись на кухнях, отважно шептались по углам и стоически кушали на презентациях новых независимых изданий! Милые проповедники плюрализма и терпимости, кидающиеся отважно топтать всякого, кто с вами не согласится в оценке того или иного литератора! Независимые и неподкупные борцы с некой абстрактной коррупцией, сдувающие пылинки со своих Спонсоров! Простите меня.

Я пишу это покаянное письмо, чтобы объяснить свое поведение во время Известных Событий.

Среди вас не нашлось человека, который не поспешил бы пнуть меня в последние месяцы. Трое, завидев меня, переходят на другую сторону улицы, пятеро издевательски именуют ТОВАРИЩЕМ в открытых письмах, публикуемых на Западе, но предпочитают не показываться мне на глаза. Остальные, дыша благородным негодованием, образуют дружный хор демократических хулителей. Вы не можете простить мне, что во время Событий я оказался по другую сторону баррикад.

Я вас понимаю.

Попробуйте и вы понять меня.

Начну издалека – с тех пор, когда мое мировоззрение только-только стало эволюционировать в направлении крайнего левачества.

То было время Благотворительных Балов. Думаю, вам стоит перелистать пожелтевшие газетные и журнальные подшивки того времени: никто не заподозрил бы меня в ненависти к Новым Богатым. Мне все в них нравилось: широкие жесты, щедрые подачки прессе, молодость и крутизна. Меня еще не смущали речевые ошибки, хамоватость облика и стремление объявить всех остальных людьми второго сорта. Тогда мы только кушали, закусывая ветчиной и рыбкой их откровенную снисходительность.

Источники всех этих благ (непременно сопровождавшихся смирновской, почувствуйте разницу) были тогда абсолютно загадочны. Как, впрочем, и теперь. Не было ни одного Богатого, кто сумел бы членораздельно ответить на вопрос, откуда у него деньги. В лучшем случае все они смущенно улыбались, всем своим видом говоря: «Уметь надо». Но полно, разве мы думали тогда об этом? Какая, в сущности, разница, коли даже новоприбывшие из Штатов проповедники-протестанты, объявляли богатство результатом богоизбранности? Нам с вами тогда казалось, что достаточно произнести заклинание «брокер – клиринг – маркетинг», как капиталы образуются сами собой.

Нас еще не смущали интервью, которые они раздавали. Мы старались не глядеть на подобострастные лица соседей по столу, среди которых оказывался то видный Артист, то модный Писатель. Нас не смущало даже то, что самый повод Презентации совершенно ускользал от нашего внимания: в наших газетных отчетах речь шла, прежде всего, о том, Чем Кормили. Никогда не забуду презентацию японского фильма «Рин, или Легенда об иноке» в том же Доме кино. Картина была из рук вон отвратительна, и после первого получаса поток голодных кинокритиков хлынул в фойе – дожидаться банкета. Помнится, мы мгновенно переименовали картину в «Японского бога» и предвкушали моря сакэ. Тогда я хитро нагрел многих из вас, пообещав, что в ресторан будут допускать только тех, кто сумеет ответить на пять вопросов по содержанию фильма. Иные бросились в зал. Впрочем, уже через год на такую примочку никто бы не купился.

Признаться, первые сомнения закрались в мою душу тогда, когда я увидел, что наши Новые Богатые катастрофически не умеют развлекаться.

Долго я не мог понять: ну, купили зал, заказали смирновки, собрались среди палат каменных отдохнуть от трудов праведных в своем элитарном кругу. Мы-то, мы-то им зачем – артисты, журналисты, литераторы? Куда как хорошо поговорить о своем, о рыночном, обсудить маркетинг – зачем им наш подобострастный лизинг?

Вообразите себе стандартный Благотворительный Бал тех времен. Собираются люди в гостинице, допустим, «Измайлово», в валютном баре, где в обычное время плевок в урну стоит от трех до пяти долларов, а за стакан «фанты» лично мне пришлось работать бы месяц. Приглашенных деятелей культуры придирчиво пропускают в стеклянные двери, строго отсекая лишних. Расселись. «Этот столик не для вас, он для спонсора». Хорошо, мы и в уголке примостимся. Пошло веселье. Сидит мальчик лет сорока с лицом второго секретаря областного обкома, с приобнаженной волосатой грудью, на лбу проступает татуировка «Не забуду мать родную». Ведущий разбегается с другого конца зала и, сопровождая свое скольжение пируэтами, подлетает к Спонсору Торжества: «Скажите, Петя, ведь этот Бал – в Фонд возрождения русской культуры?» Петя встает, оправляя красный пиджак (и с чего это они все так любили яркие пиджаки с белыми носками? Почему их галстуки заставляли вспомнить о портовом кабаке или танцплощадке в южной городе?). «Ну да, да,- говорит он с важностью.- Я так полагаю, что в наше время, когда… ну, словом, культура!» (Осушает). Сидящая рядом с Петей девочка возводит на него глаза и гнусно хихикает. «Скажите, Петя, вы ведь занимаетесь игорным бизнесом?» – «Ну да, да… я так щитаю, шо игорный бизьнес очень спосо… спосо… короче, мы возрождаем Россию, которую лично я очень люблю!» – «Скажите, Петя, ведь правда, что вы всю свою выручку тратите на благотворительность?» – Петя испуганно уставляется на ведущего, последний истерически мигает. Камера выжидательно жужжит: «А, ну это… конечно… порожденных камчадалов…» «Ура, господа!- кричит конферансье, полуобернувшись к залу.- Мы приветствуем Петю! Это он нам устроил сегодняшний развеселый Бал! Это благодаря ему мы тут с ума сходим от радости! Как у нас весело, чес-слово!» Петя с облегчением опускается на стул.

А дальше идет веселье. Время от времени Петя щелкает пальцами, и к нему разлетается официант: «Яша, сладкий, сделай, как себе»,- доносится до прессы, глотающей слюну. «Петя, а какого артиста вы больше обожаете?» Петя краснеет. «Я… эта… Газманова сюда!» «Ах, какой суприз!- Конферансье счастлив.- По странному совпадению, тут у нас в кустах притаился Газмаргов. Олежек, сладкий, сделай, как себе! Танцуют все!» Никто не танцует. Все сидят как аршин проглотивши.