– Разумеется, нет, – поддакнул Гуч.

– Конечно, нет, – повторил Ричардли. – Но я пытаюсь сказать о другом. Безусловно, ты написал прекрасную книгу, Джеймс, актуальный роман, но я не хочу тебя разочаровывать. Мы наверняка создадим сенсацию, но сколько мы продержимся на этой волне...

– Меня это не интересует, – перебил Гуч. – Я писал ее не для того, чтобы продать побольше экземпляров. Я просто хотел рассказать эту историю... – «И я не опущусь до твоего цинизма», – чуть не добавил он вслух. – Публика не дура, Редмон. Хорошая книга найдет своего читателя. – В его голосе послышались упрямые нотки.

– Не хочу разбить тебе сердце, – повторил Редмон.

– Мне скоро пятьдесят, – сказал Джеймс. – За последние сорок лет с моим сердцем ничего такого не случалось.

– Это хорошо, – медленно проговорил Редмон. – Это очень хорошо. Мы с твоим агентом договорились, что я сам тебе скажу. Я предлагаю тебе аванс в миллион долларов за следующую книгу, Джеймс. Корпорации, они ведь, с одной стороны, зло, а с другой – благо. У них есть деньги, и я их трачу.

От изумления Гуч не мог выговорить ни слова. Не в силах шевельнуться, он гадал, не ослышался ли.

– Треть получишь при подписании договора, – как ни в чем не бывало продолжал Редмон, словно каждый день раздавал миллионные авансы. – С этой суммой и деньгами, которые мы получим от интернет-магазинов, твой финансовый год можно считать удачным.

– Замечательно, – ответил Джеймс, не зная, как реагировать. Может, в таких случаях авторы от радости буйно отплясывают качучу?

Но Редмон воспринял отсутствие реакции как должное.

– На что потратишь денежки? – поинтересовался он.

– Отложу для Сэма на хороший университет, – отозвался Джеймс.

– Да, на это, пожалуй, все и уйдет, – согласился Редмон. – Шестьсот – семьсот тысяч – сколько там останется после уплаты налогов? Иисусе, а всякие воротилы с Уолл-стрит платят по пятьдесят миллионов за Пикассо! – воскликнул Редмон. – Думаешь, новый мировой порядок подкрался незаметно?

– Наверное, – согласился Джеймс. – Если что, можно осуществить голубую детскую мечту – купить яхту и исчезнуть на несколько лет в Карибском море.

– Это не по мне, – отказался Ричардли. – Мне все осточертеет за два дня. Я даже в отпуск не люблю ездить. Я городской житель.

– Понятно, – сказал Джеймс, глядя на Редмона. Везет человеку, знает, чего хочет. Редмон всегда был доволен собой, тогда как сам Гуч, оказывается, плохо себя знал.

– Пойдем, я тебя провожу, – предложил Редмон, вставая. Вдруг он сморщился и схватился за щеку. – Проклятый зуб, – простонал он. – Наверное, придется лечить еще один канал. У тебя как с зубами? Старость – это хуже нет, доложу я тебе, правильно люди говорят. – Выйдя из кабинета, они попали в лабиринт выгородок, разделявших рабочие места. – Но есть и свои плюсы, – продолжал Редмон. Боль, видимо, отпустила, и к Ричардли вернулась обычная самоуверенность. – Например, опыт. Все уже знаешь, все видел, ничто не ново под луной. Ты, кстати, замечал? Прогресс возможен только в сфере технологий.

– Еще бы в них что-нибудь понимать, – съязвил Джеймс.

– Чепуха, – самоуверенно сказал Редмон. – Это всего лишь набор кнопок, весь вопрос в том, на какую нажимать.

– На главную красную, чтобы взорвать наш шарик ко всем чертям.

– По-моему, эту систему давно отключили, – сказал Редмон. – Кстати, отчего бы нам не начать новую холодную войну? Сэкономим массу живой силы и техники... – Он нажал кнопку вызова лифта.

– Человечество движется в обратном направлении, – сказал Джеймс, заходя в лифт.

– Передавай семье привет от меня, – попрощался Редмон, когда двери закрывались.

Последняя фраза окончательно деморализовала Гуча: десять лет назад Редмон и слова «семья» не знал. Каждую ночь он проводил с новой женщиной из издательства и имел привычку пить до рассвета и нюхать кокаин. Многие годы ему предрекали, что он плохо кончит, ибо нарвется – загремит в реабилитационную клинику или вообще загнется. Но с Ричардли не случилось ничего плохого. Вместо этого он с ловкостью слаломиста перешел к жизни женатого человека, счастливого отца и корпоративного работника. Джеймс, хоть убей, не мог понять природу такого перерождения, утешаясь мыслью, что если Редмон смог измениться, то он, Гуч, и подавно сможет.

«У меня же теперь есть деньги», – вдруг понял Джеймс. Он вздрогнул от порыва свежего сентябрьского ветра – в Нью-Йорк наконец пришла настоящая осень. Погода, соответствующая времени года, стала редкостью, которую Гуч очень ценил: это доказывало, что все еще может наладиться.

Но когда же он получит гонорар? На Пятой авеню Джеймс рассматривал товары, выставленные в больших стеклянных витринах – недостижимая мечта покупателя со средним достатком, – и напоминал себе, что сумма не так уж велика: не хватит даже на крохотную однокомнатную квартиру в этом гигантском дорогом метрополисе. Но все же у него есть деньги, он больше не неудачник – во всяком случае, на какое-то время.

На Шестнадцатой улице Гуч по привычке остановился перед витриной бутика Paul Smith. Одежда от Paul Smith – это символ статуса, выбор делового человека с утонченным вкусом. Много лет назад на Рождество Минди купила ему здесь рубашку, тогда она гордилась своим мужем и решила немного разориться. Сейчас, рассматривая вельветовые брюки на витрине, Джеймс впервые в жизни подумал, что может позволить себе одеваться именно здесь. Окрыленный этой мыслью, Гуч толкнул стеклянную дверь бутика.

Буквально в ту же секунду зазвонил мобильный. Это оказалась Минди.

– Чем занимаешься? – поинтересовалась она.

– Хожу по магазинам.

– По магазинам? – переспросила жена с наигранным удивлением, к которому примешивалась толика презрения. – И что ты присмотрел?

– Я в Paul Smith.

– Надеюсь, ты не собираешься там что-нибудь покупать?

– Отчего же?

– Даже не думай об этом, там слишком дорого, – заметила Минди.

Джеймс собирался сразу позвонить жене, когда решится вопрос с авансом, но, к своему удивлению, предпочел наслаждаться новостью без нее.

– Когда придешь?

– Скоро.

– Как все прошло у Редмона?

– Отлично, – сказал Гуч и с силой нажал «отбой».

У них с Минди выработалось нелепо пуританское отношение к деньгам – словно они вот-вот кончатся, словно капиталы не для того, чтобы их тратить. Бережливость, как и склонность к мотовству, передается по наследству: если родители тряслись над каждым центом, значит, и дети будут избегать любых трат. Минди происходила из семьи коренных жителей Новой Англии, где жить на широкую ногу считалось вульгарным. Джеймс был потомком иммигрантов, работавших с утра до вечера, чтобы заработать на еду и образование. Оба выжили в Нью-Йорке, потому что умели экономить и не оценивали по одежке ни себя, ни других. Впрочем, в чем-то эта доктрина была ошибочной – ни он, ни Минди так и не научились уважать себя.

Джеймс побродил по магазину, задержался у стойки с пиджаками, пощупал тонкое кашемировое пальто. Он не знал, каково это – иметь собственные деньги. Гуч привык находиться у жены под каблуком. Он много лет жил с этим ощущением, отрицал это, рационализировал свое отношение к этому, стыдился, но хуже всего – никогда не старался изменить такое положение вещей. Джеймс Гуч гордился высоким полетом собственной мысли и преданностью литературе и радостно жертвовал мужской гордостью во имя высших идеалов, черпая поддержку в звании почетного трудоголика.

Но теперь-то у него есть деньги! Гуч с наслаждением вдохнул характерный запах дорогой кожи и мужского одеколона. Магазин со стенами, обшитыми деревом, напоминал сценические декорации – рог изобилия мужских желаний, скорректированных утонченностью и стилем. Посмотрев на ярлычок с ценой, где значилась тройка с тремя нулями, Гуч не без иронии подумал, сколько же стоит хорошее отношение.

Он с вызовом снял пиджак с вешалки и понес в примерочную. Сбросив свой практичный пиджак темно-синей шерсти, купленный на распродаже в Barneys пять лет назад, Джеймс внимательно оглядел себя в зеркало. Он был высокого роста, но впечатление портили широкие бедра и рыхлое брюшко. Ноги выглядели крепкими, но ягодицы стали совсем плоскими, а грудь дряблой (кажется, это называется «мужские сиськи», подумал Гуч). Однако под прекрасно скроенной одеждой эти недостатки можно было скрыть. Джеймс с удовольствием надел новый пиджак и аккуратно застегнул пуговицы. Из зеркала на него смотрел мужчина, стоящий на пороге больших перемен.