– Что ты устраиваешь, Джеймс? Тебя всего лишь сфотографируют.

– Для рекламной кампании нового романа!

– Да кто же назначает съемку в такую рань?

– Я тебе говорил – приглашен знаменитый модный фотограф. Он свободен только с девяти до одиннадцати.

– Господи Иисусе, да я сама могу тебя сфотографировать на сотовый телефон! И прекрати шуметь, я сказала! – потребовала Минди. – Если я не высплюсь, с ума сойду!

«Да ты уже сошла», – со злостью подумал Джеймс, сгребая в охапку вещи из шкафа и в гневе уходя в коридор. Сегодня торжественный день. День триумфа. Почему Минди только о себе думает?

Войдя в кабинет, он бросил одежду на стул, прямо как беспорядочная груда в тележке бездомного. Консультант Редмона по рекламе с невообразимым прозвищем Вишенка велел принести три комплекта одежды на выбор: три рубашки, три пары брюк, пару пиджаков и две пары обуви.

– Но я в основном хожу в кроссовках Converse, – сказал Джеймс.

– Надо постараться, – посерьезнел Вишенка. – Фотография станет вашим отражением.

Великолепно, мрачно подумал Джеймс. На обложке читатели увидят лысеющего типа не первой молодости. Он пошел в ванную и уставился в зеркало. Может, пора начинать брить голову? Но тогда он будет похож на большинство мужчин средних лет, скрывающих лысину. Кроме того, вряд ли ему пойдет лысина. Черты лица Джеймса были неправильные, а нос выглядел перебитым и неправильно сросшимся, хотя это была фамильная черта семьи Гуч, передававшаяся из поколения в поколение. В душе Джеймс мечтал иметь неординарную, запоминающуюся внешность. Он был бы счастлив походить на погруженного в свои мысли художника слова. Гуч попробовал задумчиво прищуриться и опустить уголки рта – получилась некрасивая гримаса. Махнув на свое отражение в зеркале, Джеймс напихал побольше одежды в тщательно сложенные запасливой Минди пакеты из Barneys и вышел в холл.

На улице лил сильный дождь. Из маленьких окон его квартиры трудно было определить погоду. Иногда можно было выйти и обнаружить, что на улице просто благодать, но чаще происходило наоборот. Еще не пробило и семи часов, но у Джеймса уже возникло предчувствие, что день не задался. Он вернулся за зонтиком, но в беспорядке общего шкафа в холле нашелся лишь расхлябанный складной инвалид, который в открытом состоянии топорщился четырьмя голыми спицами. Джеймс обеспокоенно выглянул из подъезда на сплошную водную стену. У тротуара стоял черный внедорожник с работающим мотором. В холле швейцар Фриц раскатывал пластиковую ковровую дорожку. На секунду он остановился и тоже посмотрел на улицу.

– Льет как из ведра, – озабоченно сказал он. – Вам нужно такси?

– Ничего, я сам, – ответил Джеймс. Он никогда не позволял вызывать для него машину. Он знал, как швейцары относятся к Минди, и стыдился просить о том, что другие жильцы, оставлявшие хорошие чаевые, считали в порядке вещей. Если новая книга поправит его дела, на Рождество он обязательно подарит швейцарам приличную сумму.

Лифт открылся, и в холл вышла Шиффер Даймонд. Джеймс ощутил невольное восхищение – и собственную ничтожность. Волосы актрисы были собраны в «конский хвост». На ней были блестящий зеленый тренчкот, джинсы и черные сапоги на шпильках. Шиффер не выглядела кинозвездой, мелькнуло в голове Джеймса, но, безусловно, выделялась из толпы. Куда бы она ни направилась, люди распознают в ней знаменитость и проводят любопытными взглядами. Джеймс не понимал, как можно выдержать постоянное внимание к своей особе. Привычка, что ли? С другой стороны, актерами и становятся для того, чтобы на тебя глазели открыв рот.

– Ужасная погода, да, Фриц? – сказала Шиффер.

– Ох, все хуже и хуже, миссис Даймонд.

Джеймс вышел на улицу и остановился под навесом. Жизнь на Пятой авеню замерла: на улице почти не было машин и совсем не было такси.

Из подъезда вышла Шиффер Даймонд.

– Вам куда ехать? – спросила она.

Джеймс вздрогнул от неожиданности.

– В Челси.

– Мне тоже. Давайте я вас подвезу.

– Нет-нет, я...

– Ну-ну, не глупите. Машина студийная, а дождь льет как из шланга.

Из дома вышел Фриц и открыл для актрисы дверцу внедорожника. Шиффер Даймонд забралась на заднее сиденье и сразу подвинулась.

Джеймс покосился на Фрица, подумал: «Да какого черта!» – и сел в машину.

– Сначала отвезем человека, – велела Шиффер водителю. – Вам куда? – обратилась она к Джеймсу.

– Я... э-э... точно не знаю. – Джеймс сунул пальцы в карман узких джинсов и с некоторым усилием извлек клочок бумаги с надписью «Индастрия-суперстудиос».

– О, так нам с вами в одно место, – сообразила Шиффер. – Поехали, – обратилась она к водителю и, взяв сумку, извлекла из нее айфон. Джеймс сидел неподвижно, страдая от неловкости; к счастью, между ними была консоль, до некоторой степени спасавшая положение. Под раскатистое рокотание с небес дождевые потоки шумно низвергались в забранные решетками колодцы. Как хорошо, неожиданно для себя подумал Джеймс, никогда не волноваться по поводу такси или вынужденной поездки в метро... – Ну и погодка, – сказала Шиффер. – Удивительно ненастный август. На моей памяти такого дождливого лета не было. Вот жару в тридцать семь градусов помню. И снегопад на Рождество.

– Правда? – удивился Джеймс. – Теперь снег в лучшем случае идет только в январе.

– Наверное, у меня остались слишком романтические воспоминания о Нью-Йорке.

– Теперь у нас снега не бывает по несколько лет, – поддержал разговор Джеймс. – Глобальное потепление.

«Болтаю черт-те что», – подумал он.

Шиффер улыбнулась ему, и у Джеймса мелькнула мысль, уж не из тех ли она развратниц, которые не пропускают ни одного мужчины. Он припомнил разговоры о знакомом журналисте, обычном, нормальном парне, которого известная кинодива соблазнила прямо во время интервью.

– Вы муж Минди Гуч, верно? – спросила Шиффер.

– Джеймс Гуч, – представился он.

Даймонд кивнула. Ей, разумеется, не было нужды называть себя.

– Ваша жена...

– Председатель домового комитета.

– ...ведет блог, – договорила Шиффер.

– Вы читаете ее блог?

– Там очень проникновенные рассуждения, – сказала Даймонд.

– Вы так считаете? – Джеймс раздраженно потер подбородок. Даже здесь, во внедорожнике, бок о бок с кинозвездой, собираясь на фотосессию, он вынужден говорить о жене. – Я избегаю в него заглядывать, – процедил он.

Шиффер кивнула. Джеймс не понял, что означал этот жест, и некоторое время они ехали в напряженном молчании, которое нарушила Шиффер:

– Когда я сюда переехала, комитет возглавляла Инид Мерль. Тогда дом был другим. Он не казался таким... тихим.

Джеймс вздрогнул при упоминании Инид Мерль.

– Инид, – повторил он.

– Милейшая дама, не правда ли? Я ее обожаю.

– Я ее почти не знаю, – тщательно подбирая слова, сказал Джеймс, благоразумно стараясь избежать предательства родной супруги и охлаждения со стороны кинозвезды.

– Но вы наверняка знакомы с ее племянником, Филиппом Оклендом, – настаивала Шиффер, но тут же спохватилась, подумав: «Ну вот, опять все сначала: невзначай пытаюсь выведать что-нибудь об Окленде». – Вы ведь тоже писатель?

– Мы очень разные. Окленд гораздо более... коммерческий. Он пишет сценарии, а я занимаюсь литературной работой.

– То есть продаете по пять тысяч экземпляров, – уточнила Шиффер.

Смертельно униженный, Джеймс попытался не подавать виду, что оскорблен до глубины души.

– Пожалуйста, не обижайтесь. – Даймонд дотронулась до его локтя. – Я пошутила. У меня такое чувство юмора. Я уверена, что вы прекрасный писатель.

Джеймс не знал, соглашаться или скромно протестовать.

– Не принимайте всерьез то, что я говорю с серьезным видом, потому что я никогда ничего не говорю серьезно.

Машина остановилась на красный свет. Настала очередь Джеймса найти тему для разговора, но он ничего не мог придумать.

– А что с квартирой миссис Хотон? – поинтересовалась Шиффер.

– О-о! – с облегчением спохватился Джеймс. – Все, продали.