Минди увидела Джеймса за письменным столом.

– Мне нанесли огромное оскорбление, – заявила она, плюхнувшись в старое кожаное кресло. – Все в этом доме приглашены на поминальную службу по миссис Хотон, кроме меня.

– Наплюй на это, – ответил муж тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

Это было неожиданно и очень не похоже на Джеймса. Минди поинтересовалась, что случилось.

– Почему ты не сказала мне, что пишешь блог? – спросил он.

– Я говорила.

– Нет, не говорила.

– Говорила, ты забыл.

– Ну, поздравляю, ты попала в Snarker.

– Это хорошо или плохо?

– Сама-то как думаешь?

Минди встала и, подойдя к столу, замерла, уставившись на монитор из-за плеча мужа. В глаза бросился заголовок: «Интернет-царица („Не-е-ет!“) и корпоративная медиашлюха Минди Гуч насилует мир своими химерами», а ниже помещалась отвратительная цветная фотография, сделанная в момент, когда она выходила с работы. На снимке Минди выглядела неухоженной, растрепанной и чуть ли не оборванкой в своем старом черном тренчкоте с практичной коричневой сумкой на плече. Рот был некрасиво приоткрыт, а нос и подбородок из-за выбранного фотографом ракурса казались карикатурно заостренными. У Минди промелькнула мысль, что снимок уничтожает ее полностью, он хуже любой статьи. Большую часть жизни она всячески избегала греха тщеславия, презирая тех, кто слишком трясется над своей внешностью, и считала ухоженность признаком ограниченности. Но эта фотография перевернула все ее представления. Невозможно продолжать считать себя хорошенькой и надеяться, что выглядишь не старше двадцати пяти, когда убедительное доказательство обратного красуется на мониторе каждого любопытного. Причем оно доступно всем и каждому двадцать четыре часа в сутки, отныне, ежедневно и навсегда – в лучшем случае пока не истощатся мировые запасы нефти, не растают полярные льды и/или мир не погибнет в ядерной войне, от столкновения с метеоритом или его смоет мегацунами.

– Кто это написал? – с трудом произнесла она, вглядываясь в две короткие строчки текста под снимком. – Тайер Кор. Кто это такой, черт побери?

– Даже не начинай, – сказал Джеймс.

– С какой стати я должна ему спускать? Как он смеет?!

– Да какая разница? – повысил голос Джеймс.

– Большая, – заявила Минди. – На карту поставлена моя репутация и имидж. Я не такая, как ты, Джеймс. Когда меня оскорбляют, я не отсиживаюсь в уголке, а что-нибудь делаю!

– Что тут можно сделать? – посмотрел на супругу он.

– Я добьюсь, чтобы этого типа уволили.

Джеймс лишь презрительно хмыкнул в ответ.

– Ты просто не в курсе, что все сайты принадлежат каким-то корпорациям, – горячилась Минди. – Или скоро будут принадлежать. А у меня есть связи в этом мире. Я не позволю называть меня «корпоративной медиашлюхой». Нет, я должна включить Моцарта.

С недавних пор Минди находила музыку Моцарта успокаивающей – еще один признак приближающейся старости, считала она.

Удалившись в свой кабинет – в соседнюю комнату, из груды дисков Минди выбрала «Волшебную флейту». При звуках увертюры – рокот огромных барабанов и пение гобоев, а потом нежные звуки струнных – ей на секунду стало легче. Но тут же она невольно взглянула на свой монитор – на рабочем столе фотография Сэма, наряженного динозавром на Хэллоуин, – сыну тогда было три года, и он обожал динозавров. Минди отвернулась, но компьютер будто притягивал ее. Snarker бросил ей вызов. Она открыла веб-сайт и перечитала статью.

– Минди, – укоризненно произнес Джеймс, входя в комнату. – Чем ты занимаешься?

– Работаю.

– Неправда. Ты сидишь и читаешь о себе. – И он разразился тирадой: – Настоящий невроз третьего тысячелетия! Это уже не просто эгоцентризм, это какая-то зависимость от собственной особы! Вот поэтому, – он сбился на скороговорку, – вот поэтому я написал книгу о Дэвиде Бушнелле.

– Да? – рассеянно отозвалась Минди.

– Дэвид Бушнелл думал не только о себе, – говорил Джеймс, присаживаясь на диван. О своих романах он мог распространяться часами. – В отличие от подонков, заполонивших мир, всех этих публицистов, брокеров, адвокатов, которые так и пытаются заработать лишний доллар за счет других...

Минди смотрела на мужа, не понимая, к чему он ведет, и решила сменить тему, вновь переключив разговор на себя.

– Я не могу это так оставить, – перебила она. – Как они посмели?! Почему я? Почему именно меня надо было выставить на посмешище?

И снова Джеймс отметил, что Минди не хочет говорить о его книге. Обычно он не настаивал, но сегодня ему не хотелось щадить чувства супруги. Поднявшись, он небрежной рукой развалил груду компакт-дисков.

– А почему над тобой нельзя смеяться? – спросил он, рассматривая «Лучшие хиты “Роллинг стоунз”», где значился неизвестный ему «Маленький мамин помощник». Взять послушать, что ли...

– Что?!

– Потому что ты особенная и лучше других? – небрежно спросил Джеймс.

– Но меня чудовищно унизили, меня это задевает, – повысила голос Минди, испепеляя мужа взглядом.

– Неужели за двадцать лет работы журналистом ты не задела чьих-то чувств?

– По-твоему, это мне такое воздаяние? – уточнила Минди.

– А что, вполне может быть. Законы кармы.

Минди насмешливо фыркнула:

– Скорее, нынешняя молодежь испорченна, завистлива и никого не уважает! Что я им сделала?

– Тебя можно отнести к разряду людей, чего-то достигших в жизни. По крайней мере многим так кажется, – ответил Джеймс. – Ты что, до сих пор не поняла, Минди? Мы давно стали частью истеблишмента. – Сделав паузу, он направил на супругу указательный палец и добавил: – Мы. Ты и я. Так называемые взрослые люди. Те, кого молодежи положено ниспровергать. В двадцать лет мы были точно такими же.

– Ничего подобного!

– Помнишь очерки, которые ты писала о том миллиардере? Ты еще издевалась над его руками? «Короткопалый парвеню» – так ты его пригвоздила?

– Это не одно и то же!

– Да то же, Минди, то же. Тебе кажется, что другое, поскольку те статьи писала ты. Всякий раз, припечатывая очередную жертву, ты говорила: «Так им и надо, они разбогатели, значит, они козлы и негодяи». Все считали тебя очень умной, ты грелась в лучах всеобщего внимания. Это же самый простой способ засветиться, Минди, – высмеивать лучших. Облей грязью известных людей – и попадешь в фокус их славы. Так просто, даже примитивно.

По мнению Джеймса, любой нормальный человек был бы уничтожен подобной тирадой. Но только не Минди.

– А ты, значит, в белом фраке?

– Ну, такого, как ты, я никогда не делал.

– Нет, Джеймс, – возразила Минди, – тебе просто не приходилось этого делать. Ты мужчина. Ты писал нескончаемые длинные статьи о... гольфе. На создание одной уходил целый год, кажется? А я работала, Джеймс. Приносила в семью деньги. Это было моей работой!

– Правильно, – согласился он. – А теперь такая же работа у этих сосунков.

– Браво, Джеймс! – сказала Минди. – Я просила тебя о поддержке, а ты на меня ополчился. На свою родную жену! И ты, Джеймс!

– Я хочу, чтобы ты увидела ситуацию в целом, – возразил Гуч. – Как ты не понимаешь, сегодняшняя молодежь – это мы два десятка лет назад! Они еще не знают, что через двадцать лет проснутся и поймут: они стали нами, хотя никак этого не ожидали! О, сейчас они запротестуют, будут кричать, что с ними этого никогда не случится, что они пробьются, не изменив себе, не превратятся в уставших посредственностей, апатичных пессимистов. Но жизнь их не спросит. И тогда они поймут, что превратились в таких, как мы. И это будет их наказанием.

Минди вытянула вперед длинную прядь и принялась внимательно ее рассматривать.

– К чему ты все-таки клонишь? Тебе кажется, с нами что-то не так?

Но Джеймс уже выдохся. Он тяжело опустился на диван.

– Не знаю, – буркнул он.

– Что случилось? – раздался мальчишеский голос. Минди и Джеймс обернулись. В дверях стоял Сэм. Ни отец, ни мать не слышали, как он вошел в квартиру.