Не будем касаться вопроса о том, были или нет у Тургенева личные причины для того, чтобы позволить себе такую откровенность. Нам важно подчеркнуть, что гораздо легче по прочтении заслуженного, известного, но лично вас не впечатлившего литературного произведения утаить это свое впечатление, спрятавшись за общераспространенным мнением, утаить даже от самого себя, нежели искренно признаться в нем.

Когда чужое мнение подменяет собственное впечатление - искусство при восприятии произведения исчезает. Его место занимает искусная поделка, возможно модная в текущем сезоне. Формально в ней будет и актуальная тема, и типичные характеры, и образные описания и т.п. атрибуты, необходимые для того, чтобы претендовать на художественность. Разоблачить претензию может только собственное впечатление каждого читателя. Но если он привык и натренирован это впечатление прятать, скрывать, выверять или заменять его мнением других, то разоблачение не состоится. Наибольшие потери от этого несет сам читатель.

Тургенев свою оценку романа «Война и мир» позже решительно изменил и признал поспешность прежних выводов. Признал с той же бесстрашной искренностью. «“Война и мир”- смело можно сказать - одна из самых замечательных книг нашего времени», - писал он по прочтении всего романа. Механизм психологического воздействия сработал и «эти маленькие штучки, хитро подмеченные и вычурно высказанные» - сложились в одну из самых замечательных книг. «Психология искусства» была посвящена исследованию этого механизма.

Выготский был одним из пионеров строительства «новой психологии». Понимая, что «старая популярная психология» питала и в эстетике «всяческий субъективизм», ученый предложил пути перестраивания субъективистского искусствоведения в объективную науку. Теоретики искусства, считал Выготский, должны понять - для того, чтобы их заключения стали объективными, им нужно исходить из объективных предпосылок.

Рассмотрение реакции человека на произведение искусства Выготский строил на поиске соответствия этих реакций структуре «раздражителей» художественного текста. Поэтому и при рассмотрении структуры художественного текста он настоятельно советовал теоретикам-искусствоведам опираться на вызываемую этой структурой психологическую реакцию, для того чтобы предотвратить уклонение теоретических заключений в субъективизм и абстракцию. Выготский настаивал на том, что всякое произведение искусства естественно рассматривать как систему раздражителей, «сознательно и преднамеренно организованных» с таким расчетом, чтобы вызвать ту или иную эстетическую реакцию.

В аннотации ко второму изданию «Психологии искусства» (1968 г.) сказано, что эта работа Выготского завоевала всеобщее признание и является «одной из фундаментальнейших работ, характеризующих развитие отечественной теории искусства», и это действительно так. Вспоминается, как в годы советского застойного благополучия, в надежде приобрести книгу, «Психологию искусства» постоянно спрашивали начинающие психологи, литераторы и литературоведы в букинистических магазинах. В библиотеках она не задерживалась на полках.

И тем не менее с момента выхода первого издания заметных изменений в сторону объективности литературоведения не произошло. Теоретики иногда по-прежнему толкуют об идеях, темах, характерах, образах, сюжетах, так, как будто эти категории объективно содержатся в авторском тексте, а не возникают как нечто субъективное в сознании у каждого читателя, обрастая в «индивидуальном порядке» результатами «случайных процессов». Поэтому возникает необходимость возвращаться к разговору, начатому предшествующими поколениями исследователей.

Задания для самопроверки

Исходя из содержания второго экзерсиса, озаглавьте его. Как вы понимаете следующие высказывания:

«…» наше право и наша обязанность - прочитать Пушкина собственными глазами и в свете нашего опыта определить смысл и ценность его поэзии» ( Гершензон М.О. Мудрость Пушкина).

«Что на свете всего труднее?

Видеть своими глазами

То, что лежит перед нами» ( Гете И.-В .).

«Наши критики до сих пор силятся не понимать Пушкина» ( Достоевский Ф.М .).

«Принц Гамлет читает книгу, - писал В. Б. Шкловский в своей последней книге «О теории прозы». - Когда его спрашивают, что он видит перед собой, он отвечает: “…слова, слова, слова!…”»

У Шекспира об этом написано не так. Но именно поэтому мы - читатели - понимаем ту мысль, которую Шкловский хочет высказать и которую он развивает дальше: «Это не анализ [ Гамлетом прочитанного - В.Б.] - это указание на ограниченность, предварительность восприятия слов и временный отказ, по крайней мере в присутствии предполагаемых врагов, пойти дальше, до понимания».

Если же «пойти дальше», то слова растворятся в понимании. Теория литературы раскладывает это понимание на категории - типы, идеи, образы, характеры и т.п. Предполагается, что результат такого членения полезен и для писателей и для их читателей.

Ревякин, как и ряд других специалистов, справедливо считал, что такое членение на составные части является условным и относительным. Поэтому возникает вопрос о принципе, который положен в основу этого членения. Почему в используемый современным литературоведением набор входят те, а не иные категории?

Даже при беглом знакомстве с учебниками, справочниками и статьями литературной энциклопедии становится очевидным, что устоявшиеся и притертые друг к другу категории есть не что иное, как эклектический конгломерат. Следы многих школ, направлений, учений, иногда взаимоисключающих друг друга, можно различить в нем. Принято считать, что следы эти есть запечатление этапов исторического развития теории литературы, этапов все большего уточнения представлений и приближения к объективно существующему положению дел.

Например, об «образе» говорили Гегель, Белинский, Потебня. Каждый из них пользовался этим термином для обозначения разного. «Образ» Гегеля лежал в логике понимания искусства как этапа самодвижения Абсолютного духа. У Белинского он вытекал из материалистической концепции критического реализма. Потебня пользовался «образом» в понятийных рамках психолого-лингвистической концепции. Поэтому, если по Гегелю своеобразие художественного образа есть своеобразие самого предмета, то у Белинского своеобразие образа заключается в отражении позиций определенного общественного идеала. В теории же Потебни образ - знак мыслей, возникавших у писателя при создании произведения и, одновременно, - знак читателю для возникновения собственных мыслей.

Если Белинский говорил, что искусство есть мышление в образах, то у Потебни «образ» является знаком мыслей, присущим любому типу мышления вообще. Белинский говорил о передаче зрителю образа художника, - Потебня подчеркивал, что образ рождается в сознании и художника и воспринимающего (для последнего художественный текст есть лишь материал, возбуждающий собственную фантазию). В результате объединения понятий «образ» разных концепций мы получаем, что (далее - цитата из Словаря литературоведческих терминов ) «художественный образ - понятие сложное, многогранное и многомерное, связанное с представлением об отношении искусства к действительности, о роли художника, о внутренних законах искусства, с проблемой художественного восприятия».

То же можно сказать и о других литературоведческих категориях. Получается, что сложность и многомерность каждой из таких категорий даже в отдельности становится равной сложности и многомерности самой художественной литературы.

Гамлет, по мысли Шкловского, отказавшись в присутствии Полония дойти до понимания «читаемого», видел перед собой «слова, слова, слова…». Слова составляют текст.

Термины «художественное произведение» и «художественный текст», случается, употребляются как синонимы. Художественный образ и подобные категории могут содержаться только в произведении, но никак не в тексте. В последнем мы можем найти только определенным образом отобранные и выстроенные в цепочку слова, слова, слова, которые, растворяясь в сознании читателя порождают то, что теоретики исследуют с помощью разложения на идею, образ, характер. К тексту же если и можно применить какие-то категории, то исключительно не эстетические, а, например, лексические, грамматические, идеологические и т.п., которые непосредственно феномен художественности не фиксируют.