— Что только? — оскалился Конан. — Ненавижу шпионов!

— Только не здесь!

— Почему?

— Я не хочу, чтобы Эйке видел…

— Ладно, — вдруг смилостивился Конан, потому что «негр», едва его выпустили, повалился ему в ноги и принялся хватать колени варвара трясущимися пальцами. — Поднимайся. Нечего валяться тут, как старая тряпка. Глядеть и то противно.

Инаэро протяжно всхлипнул.

Конан уселся рядом. Подняв голову, Инаэро уставился на него немигающими глазами, в которых стремительно набухали слезы.

— Мне высморкать тебе носик, или сам справишься? — осведомился киммериец и плюнул почти приветливо.

— Сам… Я расскажу тебе все, а ты обещай, что поможешь мне. У меня большая беда…

— Хм, — сказал Конан.

— Я не негр, — сообщил Инаэро.

— Я это уже понял, — напомнил ему киммериец.

— Когда-то я служил приказчиком в лавке, принадлежащей нашему теперешнему хозяину, Эйке. Вот как все началось.

Конан присвистнул.

— Ты неправильно понял, господин, — торопливо проговорил Инаэро, — я не держу на него зла. Наоборот, я хочу помочь ему, спасти его…

Ему угрожает большая опасность. Ему и еще одному человеку. Их могут убить. Ну, того человека — его точно собираются убить. Он слишком много видел. Был свидетелем того, как составлялся заговор. А мне этот человек… очень дорог.

— Женщина, — подсказал киммериец.

— Девочка.

— Твоя дочь?

— Моя учительница. Она бывала здесь. Аксум. Она каллиграф. Настоящий художник…

— О девочке и ее добродетелях расскажешь потом, — наморщил нос киммериец, — сначала поговорим об этой большой и неведомой опасности. Все, что тебе известно. Во всех деталях и подробностях.

Cледует сказать, Элленхарда часто ставила Тассилона в тупик. Ему никак не удавалось до конца понять, как же относится к нему своенравная гирканка. Бывало, между ними воцарялась настоящая идиллия: они вместе спали, вместе ели, вместе проворачивали разные дела. А потом случится что-нибудь — и отвернется Элленхарда, словно между ними никогда ничего и не было.

Вот и сейчас: стоило им оказаться в Феризе и попасть в самую гущу событий, как Элленхарде, кажется, и дела нет до давнего спутника и друга. Умчалась неведомо куда вместе со спасенной женщиной.

Тассилон ждал развития событий, оставаясь в подмастерьях у кузнеца, прозванного Кровопийцей Аром.

Прозванье это кузнец получил, как убедился

Тассилон, отнюдь не даром. Впрочем, Ар и сам гордился именем, которым наградили его добрые жители Феризы, и всячески подчеркивал его и старался оправдывать. Чем только ни занимался Тассилон! Ходил в лавочку, где выслушивал замысловатые обвинения в адрес кузнеца, который-де задолжал за несколько лет, ведет себя нагло, при встречах на улице грозится переломать назойливым кредиторам все кости, выкрикивает под окнами обидные слова, насмерть пугая домочадцев того или иного лавочника… В общем, судя по всему, умел Кровопийца Ар разгуляться. Кузнец, в свою очередь, уверял, что лавочник не расплатился с ним за какую-то старую работу (выяснить детали дела уже не представлялось возможным, поскольку сделка заключалась еще с отцом нынешнего лавочника, а отец сей опочил среди богов и срывает розовые яблоки в Саду Удовольствий уже много-много лет…). Обвинения Ара в адрес лавочников были также многообразны: тот не поздоровался с ним тогда-то и тогда-то, при таких-то свидетелях и тем самым опозорил; этот обозвал троллевым отродьем, тот натравил на кузницу своих сорванцов-детишек, дабы они скакали, уподобляясь горным обезьянкам, и выкликали различные глупости, какие только придут в их пустенькие головенки. А Тассилону оставалось одно: терпеливо переносить взаимные обвинения из кузницы в лавочку и обратно. Это, кажется, доставляло спорщикам дополнительное удовольствие.

Другие обязанности Тассилона были в том же роде: по дому, по хозяйству… Еще он обязан был встречать клиентов и препровождать их к хозяину, «всемерно услаждая слух заказчиков сладкими речами о достоинствах Кровопийцы Ара», как наставлял кузнец слугу.

Из вышесказанного можно было бы предположить, что Кровопийца Ар был страшным, злобным существом, а Тассилон жестоко страдал под игом его безраздельной власти. Ничуть не бывало! Почти с первого взгляда Тассилон разглядел в кузнеце человека доброго и успел привязаться к нему. Кровопийца Ар, в свою очередь, быстро сумел оценить молчаливость, доброжелательность и вполне искреннюю симпатию своего слуги и подмастерья. Непрерывно ворча, кормил сытно, обучал кое-чему из ремесла и — о чем Тассилон хорошо знал — не никому позволил бы оскорблять чернокожего.

А в желающих насмеяться над чужестранцем среди добрых жителей Феризы никогда не было недостатка, Впрочем, Тассилон не из тех, кто легко давал себя в обиду. И если иногда умел смолчать, то это вовсе не означало, что человек он такой уж безобидный и безответный.

Больше других цеплялся к Тассилону некий господин Энчо — рослый человек с хитрым мясистым лицом, на котором вечно щурились узенькие, наполовину заплывшие глаза. Копна кудрявых, совершенно седых волос, и такая же пышная белая борода придавали господину Энчо вид некоторого даже благообразия. Энчо был мельником — держал небольшую мельницу на бычьей тяге, расположенную на окраине Феризы. Казалось, мука навечно припорошила его пушистые волосы.

Вот с ним враждовал Кровопийца Ар с особенной ожесточенностью. Мельник платил кузнецу той же монетой и никогда не упускал случая пройтись по адресу недруга — в гостях, в харчевне, просто в случайном разговоре.

Когда Кровопийца Ар обзавелся слугой, негодованию мельника не было предела. Он даже пробовал было останавливать Тассилона на улице и сладеньким голосом любопытствовать: не притесняет ли его кузнец, не бьет ли. «Известно, что кулаки у негодяя чугунные, а сердце из железа. Ты не знал? Когда тролли сожрали его сердце, его отец за три дня выковал сыну железное… Он уже не одного работника в могилу свел. Так что мой тебе совет: держи ухо востро, по ночам спи вполглаза. Разное про кузнеца рассказывают, и не все эти рассказы — ложь…»

Тассилон выслушал «доброхота» дважды. Первый раз — на улице — молча. Второй раз — в харчевне, куда зашел за горячими пирожками для себя и хозяина — уже не молча. Так осадил господина Энчо, что тот из приятно-румяного сделался багровым, затрясся, зашипел что-то такое, отчего оплевал собственную бороду. А Тассилон, пожав плечами, вышел. И с той поры старался обходить мельника стороной.

Время шло, а известий от Элленхарды все не было. Священный Совет лютовал, прочесывал город вдоль и поперек. Пускаться на поиски Тассилон не решался, расспрашивать — тем более. Не смел даже разыскивать говорливую зеленщицу, тетку Филену. Любая встреча, даже случайная, могла иметь далеко идущие последствия. Нежелательные и страшные.

Нет уж. Он подождет.

Спустя седмицу после водворения Тассилона у кузнеца произошло убийство.

Это случилось утром. Из объятий сладкого сна Тассилона вырвал пронзительный женский крик. Он пошевелился, выпутываясь из лохмотьев, которые кузнец именовал «вполне приличным одеялом для слуги». Крик повторился. Слух быстро распознавал в захлебывающемся вопле основные ноты: ужас, отвращение. Физического страдания в этом голосе не звучало. Физическое страдание вырывается из самой нутряной утробы человека; эта же женщина кричала горлом — она была испугана, но и только.

Заворочался наверху, на полатях, сооруженных прямо над наковальней, кузнец. Свесил бороду, сверкнул глазами:

— Что там еще? Это у тебя? Девку, что ли, привел да испортить не умеешь?