— Ловим вас на слове, Пётр Петрович! — тут же оживился Сизый. — Относительно женского пола. Я же не один приехал, с женой. Анной Афанасьевной кличут, по-чукотски — Айна. По всем местным законом сочетались, уважаемый шаман благословлял, часа четыре песни громко пел, Злые Тени отгонял. Нам бы комнатёнку отдельную, чтобы не мешал никто из любопытствующих. Да и у Никиты Андреевича здесь зазноба имеется, Зинаида Ивановна, радистка. Вы же её знаете! И им отдельное гнёздышко не помешало бы! А, Пётр Петрович? Вы же всё можете, помогите!
Нахмурился Курчавый:
— Чукотские жёны, невесты-радистки, несерьёзно это всё! Ну, ладно бы, о законных жёнах речь шла, это дело святое. А так — разврат какой-то получается! Впрочем, ладно, уговорили, — махнул рукой. — Пойду вам навстречу, заслужили! Вот, забирайте эти два ключа. Там за общежитием, возле забора, стоит маленький домик. Это такие апартаменты для приезжего высокого начальства, которое раз в два года изволит посещать наши края. Заселяйтесь, живите, жизнью наслаждайтесь, я коменданту об этом тоже напишу. Только, ради всего святого, не выпейте там всё спиртное, да и кроватей ломать не надо, удаль молодецкую демонстрируя…
Комендант, упитанный мужчина средних лет, по глазам видно — страшный склочник и зануда, записку Курчавого прочёл внимательно, забурчал недовольно:
— И баню для них освободи, и бельё чистое выдай, и в помещение отдельное вместе с гладкими кралями посели, совсем уж совесть всякую потеряли, разбаловались. Надо в Магадан сигнал послать, компетентным товарищам. Обязательно пошлю, пусть разберутся!
Ник, только на одно мгновение опередив Лёху, толстяка пальцами за кадык взял, прижал к стене, дождался, пока комендант начнёт уже по-настоящему задыхаться и хрипеть, попросил ласково:
— Не надо больше мою невесту кралей называть, будь так ласков! А то ведь и умереть безвременно можно, хорони потом тебя, трать народные деньги. В обычный гроб ты, поросёнок жирный, не поместишься, придётся на заказ изготовлять. А это расходы, опять же. Ну, не будешь больше? Ещё головой помотай, помотай, чтобы я тебе до конца поверил! Ну, молодца! Как думаешь, друг мой Сизый, поверить ему? Ладно, поверим на первый раз.
Лёха с удивлением и сожалением посмотрел на Ника, скорчил нейтральную рожу — явно роль крутого боевика на себя примерял, а тут опередил его командир, не дал проявить себя во всей красе.
Через пять минут комендант в себя пришёл, выдал чистое бельё, новую форму, три веника, подобострастно кланяясь, объяснил, как до бани дойти.
— Вы, уважаемый, вот что зарубите у себя на носу, — голосом Сталина посоветовал коменданту Банкин, ногтем указательного пальца постукивая по своему значку с профилем Вождя. — На нас в Магадан жаловаться бесполезно. И в Свердловск бессмысленно, в Ленинград — также. Вы, уважаемый, если надумаете, сразу в Москву пишите, Самому. Понятно, дорогой товарищ? Ещё вот — озаботьтесь пару лодок под моторами вверх по Анадырю выслать, на встречу отряда старшины Никоненко. Действуйте, дорогой товарищ, действуйте…
Вручили девчонкам ключи от начальственных апартаментов, денег из остатков "полковой казны" выделили — для организации праздничных столов — да и отправились в баню, зажав под мышками выданные завхозом веники.
Долго парились, рьяно, словно бы выбивая упругими вениками из тел малейшие воспоминания о неказистых походных буднях.
— Тут дело простое, надо до «пятнистого» состояния допариться, — важно поучал Сизый во время короткого отдыха между заходами в парную. — Для тех фраеров, кто не в курсе: на Чукотке париться прекращают только тогда, когда всё тело малиновым становится и равномерно, при этом, покрывается мелкими белыми пятнами. В этот момент кожа уже перестаёт температуру воспринимать: становишься под воду ледяную или, наоборот, под кипяток крутой, чувствуешь, что вода по телу течёт, а вот какая она — горячая или холодная, — не можешь разобрать. Вот тогда всё, париться прекращаем, начинаем мыться со всем усердием, особенно когда непреодолимая встреча с женским телом намечается…
К общежитию уже в темноте подошли.
— Ну что, друг Гешка, — подмигнул Нику Сизый. — Расходятся теперь наши пути-дорожки. Ты уж не обижайся, но у нас с командиром важные дела наметились. Ты уж извини! Завидуешь, небось, дурилка картонная?
— Ещё чего не хватало! — откликнулся Банкин. — С философской точки зрения, зависть — совершенно глупое и бесполезное чувство. Жизнь, как каждому ребёнку известно, коротка и полна скорбей. Поэтому тратить отведённый тебе жизненный ресурс на зависть — непозволительная роскошь! Я в библиотеку пойду. Мне банщик сказал, что здесь библиотека весьма неплохая. Даже Омар Хайям имеется! Так что кто сегодня время с большей пользой проведёт — вопрос очень даже спорный!
У заветного домика распрощались с Сизым, друг другу пожелав всего хорошего.
Дом был двухквартирным, но вход в каждую из них располагался с противоположных торцов, видимо учитывалось пожелание высоких гостей.
Ник приготовился культурно постучаться, но не успел — дверь тут же широко распахнулась ему навстречу.
В свете тусклой лампочки Нику улыбнулась девушка его мечты, та, что снилась ему ночами на всём протяжении долгого и нестерпимо гнусного переходного возраста, та, о которой грезил всю свою жизнь, начиная с момента рождения…
Зина была в какой-то умопомрачительной голубой блузке и серой приталённой юбке, едва закрывающей не менее умопомрачительные колени.
— Заходи, Никит, — пригласила девушка, скромно отводя глаза в сторону. — Я здесь макароны по-флотски приготовила, фарш, правда, из оленины, но всё равно вкусно получилось…
Где-то через час Ник сделал первое приятное открытие: то стройное бедро, о каком он так грезил в этом долбанном Певеке, действительно, девственным оказалось.
Что просто отлично, с какой точки зрения ни посмотри.
А уже под утро и второе открытие, не менее приятное, не заставило себя долго ждать: те женщины, которых он познал в своём прошедшем будущем, даже все вместе, общим чёхом, и в подмётки не годились этой одной, случайно встреченной здесь, в неуютном 1938 году. По всем параметрам и сравнительным показателям — не годились! Даже близко их не лежало! Даже вспоминать о них стыдно!
В домике обнаружилось некое подобие камина, вязанка дров отыскалась в чулане. Ник разжёг в камине огонь и, неотрывно глядя на Зину, уснувшую в кресле-качалке — почти нагую, прикрытую только небрежно наброшенным старым коротким пледом, — торопливо записал на мятом листе бумаги:
Две Души на белом свете,
Больше никого.
Жёлтый месяц ярко светит.
И вокруг светло.
Две Души на свете белом,
Сколько не зови, —
Эхо лишь рисует мелом
На воде круги.
Нет ни серебра, ни злата.
Нет других планет.
Нет ни бедных, ни богатых,
Нищих тоже нет.
Да и женщин нет в помине.
Только вот — одна.
Тихо дремлет у камина,
Нежности полна.
Две Души на белом свете,
Больше никого.
Да ещё бродяга-ветер,
Что стучит в стекло.
Сволочь-ветер действительно буйствовал на улице, настойчиво стучался в стекло, угрожал, грозился сорвать с крыши остатки старого рубероида, донести в Магадан о грубом попрании общественных Устоев…
Следующее открытие состоялось уже в обеденное время и получило продолжение ближе к вечеру. Не совсем открытие, скорее уж очередная загадка, но такая важная, «ключевая». Разгадай её, а дальше всё остальное само по себе разрешится. Ниточка такая хитрая: дёрни за неё умело, весь сложный узел и распутается.