— Все равно, позвольте вашу фамилию.

— Студент Заплатин.

Швейцар попросил его подождать и побежал наверх. Это Заплатину не очень-то понравилось. Он снял пальто и калоши и стал подниматься по мраморной лестнице, освещенной сверху.

С какой стати такие порядки? Ведь Элиодор сам назначил ему время, прося остаться и позавтракать, а не пускает к себе без доклада.

— Просят! — крикнул ему швейцар с верхней площадки.

Элиодора он нашел во «временном» кабинете, который он переделал тоже «временно» из парадной спальни родителей, где они никогда не спали.

— Не пущал меня ваш швейцар, Пятов! — сказал Заплатин, подавая руку хозяину.

Пятов сидел, поджав одну ногу на диване, и курил — в светлой полосками фланели, с галстуком в виде бабочки, без подпорки воротничком его бритых, пухлых щек.

— Извините, Заплатин. Нельзя без этого. А то всякий народ повадится. Ему дан раз навсегда приказ. Курить хотите?

— Я не курильщик.

— Вот как! Ну, голубчик, мы сейчас приступим к делу. Времени не особенно много до завтрака. Будет мой товарищ — Ледощагин… из уезда.

— Такого у нас что-то не было? — остановил Заплатин.

Пятов лицеистом поступил и на университетские курсы; но со второго курса перешел в простые студенты.

Тогда он был самого «независимого» направления и льнул к вожакам разных землячеств.

— Вот оно что!..

Заплатин всегда помнил, что Элиодор воспитывался в

"ликее" — что, под конец, и сказалось в третьем году, во время больших волнений.

— Он пошел в военную. И уже в отставке. Ему обещано место начальника.

— Какого?

— Земского начальника.

— Вот оно что! — с той же неопределенной интонацией выговорил Заплатин, присаживаясь сбоку к дивану.

— Вы, пожалуйста, Заплатин, не брюскируйте его… по первому абцугу.

— С какой стати?

— У него свои взгляды. Он верен некоторым традициям.

Мы с ним однокашники.

— И разлюбезное дело! Мне с ним не детей крестить.

— Разумеется. Так вот, — Элиодор грузно снялся с дивана, — здесь… — он подошел к столу, покрытому книгами и брошюрами, — здесь собрана литература по Адаму Смиту, — он произносил с английским «th», как творцу эстетической теории… Работы довольно.

— Да, порядочно.

— Но не чрезвычайно. И я вас, голубчик, особенно торопить не буду. Главное — искусство научной концентрации.

И он начал, немножко мямля, разъяснять, как следует делать «вытяжки», что можно и чего нельзя передавать своими словами.

Заплатин кивал головой, а про себя несколько раз сказал:

"Да что ты мне все это размазываешь? И без тебя понимаю".

Потом Пятов стал ему таким же тоном намечать ход работы, взял с письменного бюро листок бумаги, где программы были кратко намечены, и, подавая ему, после того как прочел вслух, прибавил:

— Это будет вашим компасом.

— Ладно! — ответил Заплатин.

Он нарочно держался такого тона с Элиодором, чувствуя, что если спустить его на одну зарубку, то Пятов из бывшего однокурсника сейчас же очутится в хозяевах и принципалах.

Уже и теперь он довольно-таки ломается и важничает.

"Однокашник" по лицею явился к двенадцати.

Это был худой блондин с торчащими вверх усами и чрезвычайно напряженным выражением лица — точно он сейчас сбирается крикнуть во все горло: "Смирно!

Равняйся!"

Пятов назвал ему Заплатила, прибавив, что они были товарищи по курсу; тот вытянул губу и, ничего не сказав, пожал его руку.

Завтрак был сервирован ровно в полдень.

Служили два человека во фраках.

С такой сервировкой Заплатин еще никогда не едал. Какие-то длинные, крючковатые шпильки привели его даже в смущение, и Пятов объяснил ему:

— Это особые вилки для раков. Будут раки bordelaise. Не знаю, как вы, господа, а я их обожаю! И теперь настоящий сезон для привоза невских раков.

Кандидат в «начальники» жевал усиленно, и когда проглатывал разные закуски, и когда принялся за первое блюдо завтрака. Он сначала помалчивал; но на вопрос Пятова: скоро ли он будет «шерифом» — заговорил короткими фразами, баском, и при этом поводил бровями, беспрестанно поднимая их и наморщивая лоб.

Заплатин долго слушал, наклонив голову над тарелкой, по своей всегдашней привычке.

"Шериф" — что-то такое начал «несуразное» — как он назвал про себя.

— Губернатор у вас… с душком? — спросил Пятов. -

Кажется, им не особенно довольны?..

— Кто? — перебил гость. — Либералишки? Так они добьются того, что нашу губернию раскассируют.

— То есть… позвольте узнать… как это раскассируют? — спросил Заплатин, поднимая голову. — Ведь это только о полках и эскадронах так говорится?

— Да-с… Совершенно как с полком, который хотят примерно наказать!

— В каком же это будет виде?

Хозяин стал приходить в тревожное состояние и ерзать на стуле своим пухлым туловищем.

— Очень просто. Чтобы звания не было этой губернии.

Два уезда отойдут сюда или три. А остальное раздадут соседним губерниям, благо мы соседи целых пяти губерний.

— И вы такой мере сочувствовали бы? — осторожно выговорил Заплатин и поглядел попристальнее на "шерифа".

— И весьма, если нельзя иначе пресечь крамолу.

— Да… в этом смысле?..

— Ну, этого, положим, не будет! — успокоительно вмешался хозяин, и его карие глазки искали глаз

Заплатина, чтобы остановить его вовремя.

Ему в высшей степени был бы неприятен всякий резкий принципиальный спор.

— И то сказать, много чести, — продолжал отрывисто гость. — Небось… Они храбры только на то, чтобы кукиш казать в кармане.

— Вы это про ваших односословников — дворян — говорите? — спросил Заплатин, поглядев опять на кандидата в "начальники".

— Я не считаю тех… односословниками, как вы изволили выразиться, — кто изменяет своему сословию и желает полного разложения и высшего класса, и крестьянства, и всего… чем держится русская держава.

— Да… вот в каком смысле! — с тихой усмешечкой выговорил Заплатин.

В эту минуту подали серебряную миску — раки bordelaise,

— и Элиодор стал его учить, как обращаться с крючковатыми вилками.

Спора не вышло. Заплатин рассудил, что будет "довольно глупо" препираться с таким питомцем «ликея»; а в какой степени сам Элиодор сочувствует таким взглядам — это его мало интересовало.

На этом завтраке он нашел настоящую позицию. Пятов для него — давалец работы, и только; а чтобы он не забывался, надо с ним держаться студенческого тона во что бы то ни стало.

Надя Синицына встала гораздо позднее, чем вставала у себя, дома, и все время, как училась в гимназии, в губернском городе.

Било девять. А в десять хотел зайти Ваня.

Она, еще полуодетая, подошла к узкому, тускловатому зеркалу, висевшему над умывальником.

Лицо, с дороги и от вчерашнего позднего сидения в ресторане, после спектакля — не очень-то свежее.

А белизной кожи она славилась во всей гимназии. Тип у нее немного восточный. В наружности у них с Заплатиным есть что-то общее.

Но у нее волосы самого "воронова крыла", как до сих пор еще называют в провинции и у нее на Волге. И теперешняя прическа покрывает ее голову как шапкой. Глаза темные-темные, и ресницы бросают тень

— так они длинны. Рот немного крупен, но из-за свежих губ выглядывают чудесные зубы.

Никто бы с такой наружностью не стал так «корпеть», как корпела она в гимназии. За одну красоту ей медали бы не дали.

Еще гимназисткой она и в губернском городе, и у себя, в уездном, выслушивала признания и предложения "руки и сердца".

Но сердце ее совсем еще не говорило, вплоть до знакомства с Ваней.

Таких студентов она еще не знала. Его «водворили» на место жительства, и это ее сразу стало "подмывать".