— Не брыкайся! — сказал он мягче, борясь с чувством гадливости, почти злорадства, к этому проворовавшемуся предводителю; что тут была растрата — он не сомневался. — Позволь, брат, и мне заметить, продолжал он в том же смягченном тоне. — Коли ты меня, как товарища, просишь о спасении, то твои фанаберии-то надо припрятать… Отчего же не сказать: "так, мол, Вася, и так — зарвался…" Нынче ведь для этого особые деликатные выражения выдуманы.

Переизрасходовал-де! Так веду? И чьи же это деньги были? стр.387

— Разные, — тихо выговорил Зверев. — Всего больше опекунских…

— Сиротских? — переспросил Теркин, и это слово опять вызвало в нем мысль о деньгах Калерии.

— Разные… Больше двадцати тысяч земских… Тоже тысяч около шести школьных…

— И школ не пощадил?

— Так ведь я не без отдачи… Ну, передержал. Каюсь!.. Но взыскания на меня все-таки не было бы… Мне следовало дополучить за перевод заклада в дворянский банк.

— Что ж ты не покрыл этими деньгами растраты?

— Другие долги были. Но все это обошлось бы… да и было покрыто.

— Как покрыто? Из-за чего же ты бьешься-то в настоящую минуту? Что это, брат? — резко воскликнул Теркин. — Ничего не поймешь у тебя!

— Ты слышал что-нибудь про наш банк?

— Слышал.

— Ну…

Зверев опустил голову и стал говорить медленно, глухо, качаясь всем туловищем.

— В прошлом году до губернского предводителя дошло… Меня вызвали… Директор/а — свои люди… Тогда банк шел в гору… вклады так и ползли… Шесть процентов платили… Выручить меня хотели… До разбирательства не дошло, до экстренного собрания там, что ли… По-товарищески поступили.

— И внесли за тебя?

— Внесли.

— Это из банковских-то денег? Ловко!.. Стало, и господ вкладчиков, не спросясь их, прихватили?

— Иначе как же? Я расписку дал.

— И только?

— Закладывать мне нечего было… Не две же шкуры с меня драть?..

— По такой расписке ты мог с прохладой выплачивать по конец живота своего.

— И все бы обошлось, Вася.

— Даже и при новом составе директоров?

— Свой же брат будет… Не случись беды…

— Здорово поймались?

— Что ж!.. Я тебе все скажу… Им теперь не уйти живыми… Прокуратура вмешалась… На вкладчиков паника!.. стр.388

— Стало, слухи-то верные. А ты сейчас газетчиков ругал.

— Я не судья!.. Все дело в панике… Будут их учитывать… Не отвертятся на этот раз. Партия есть… либералы, обличители. Доберутся до моей расписки… Где же я возьму?.. Пойдут допытываться. Ты понимаешь, все заново поднимут и разгласят.

Зверев не договорил, закрыл лицо ладонью и прошептал:

— Видишь, каково мне.

— Вижу, — проговорил Теркин, вставая. — Могло быть и хуже.

— Как хуже?

— Известно как. Тебя господа раз спасли, хоть и на чужой счет. Теперь ты — должник банка… Платить надо, зато сраму меньше.

— То же самое, то же самое! — крикнул Зверев. Все выведут на чистую воду.

— Ничего не понимаю! — перебил Теркин. — Ты путаешь!

Выходит — ты во второй раз передержал по должности: сначала по земской службе, а потом по предводительской… Ведь да?.. Не лги!

— Да, — плаксиво протянул Зверев.

Мальчик приотворил осторожно дверь и доложил:

— Петр Аполлосович, господин Первач приехали…

Спрашивают, здесь ли вот они, — мальчик указал головой на Теркина, — и просят позволения войти.

— Ты его знаешь? — спросил Теркин Зверева.

— Знаю немного. А у тебя дел/а с ним?

— Пока еще нет. Он — таксатор у Низовьева.

— Эк, приспичило!

Зверев махнул рукой.

— Если не желаешь — я к нему выйду, — сказал вполголоса Теркин, внутренне довольный тем, что им помешали.

— Они говорят, — добавил мальчик, — что имеют письмо к вам, Петр Аполлосович, от Ивана Захарыча Черносошного.

— Проси!

Мальчик вышел. Протянулось молчание. стр.389

Теркин отошел к письменному столу и стал закуривать папиросу. Он делал это всегда в минуты душевного колебания. Спасать Зверева у него не было желания. Даже простой жалости он к нему не почувствовал. Но с кем не может случиться беды или сделки с совестью? Недаром вспомнилась ему Калерия и ее «сиротские» деньги. Только беспутство этого Зверева было чересчур противно. Ведь он два раза запускал руку в сундук. Да и полную ли еще правду рассказал про себя сейчас?..

Зверев вытянулся на кушетке, пригладил рукой волосы, поправил узел шелкового шнура на халате, и брезгливая мина появилась опять на его влажных губах, когда вошел в кабинет таксатор.

Его красивая голова, улыбка, франтоватость — не понравились Теркину.

Первач подошел сначала к хозяину, подал письмо, довольно фамильярно пожал руку и спросил звонким вибрирующим голосом:

— Ногу зашибли?.. Инвалидом?..

И, не дожидаясь ответа, повернулся на каблуке и и скользнул в сторону Теркина.

— Василий Иваныч!.. С приездом… Прошу любить и жаловать… Таксатор Первач. Павел Иларионыч Низовьев только что приехал с пристани. Я от него. Ждет вас к завтраку.

— Очень рад, — ответил суховато Теркин, подавая ему руку.

— Павел Иларионович и меня пригласил… если не буду лишним.

— Почему же…

— Вы уже изволили ознакомиться с дачей?

— Объезжал вчера.

Первач присел к нему, вынул папиросницу и попросил закурить.

Его манеры также не понравились Теркину.

"Из молодых, да ранний", — подумал он и поглядел в сторону Зверева.

Тот прочитывал письмо уже во второй раз. Внезапная краснота его небритых щек показывала, как оно взволновало его.

— Вы, — окликнул он Первача, — прямо из Заводного?

Сегодня?

— Вчера к ночи приехал… Иван Захарыч и сам хотел быть, да его что-то задержало. стр.390

— Отчего же вы вчера же не доставили мне письма? — раздраженно спросил Зверев.

— Слишком поздно было, Петр Аполлосович. Не хотел вас беспокоить.

— Напрасно.

— А что такое? — спросил Теркин, подходя к кушетке.

Взглядом Зверев показал ему, что не хочет говорить при

Перваче.

— Такая гадость!.. Не могу двинуться.

— Что-нибудь экстренное? Послать депешу? Я к вашим услугам, — вмешался Первач.

— Не беспокойтесь.

— Не хочу быть лишним… Я свою миссию исполнил.

Обращаясь к Теркину, Первач досказал:

— Павел Иларионыч будет ждать вас до часу дня… Имею честь кланяться.

Он пожал руку им обоим и с легким скрипом своих щеголеватых ботинок вышел.

— Вася! — возбужденно окликнул Зверев и задвигался на кушетке. — Иван Захарыч Черносошный… просит переговорить с тобою… о продаже его леса и усадьбы с парком… Он мне близкий человек… жалеет меня. Я с тобой хитрить не стану… Ежели продажа состоится, а ему она нужна, он готов поделиться со мною.

— Комиссию предлагает? Куртаж?

— Я не купчишка! Куртажу я не возьму!..

— Не возьмешь? — протянул Теркин и рассмеялся в нос, что у него выходило резко и чего он сам в себе не любил.

— Не смей надо мной издеваться, Васька! — вдруг закричал Зверев, весь пылающий. — Человек всю душу перед тобой вылил… А ты вон как!.. Кровь-то сказалась!..

Недаром, должно быть…

Губы Зверева стали брызгать слюной. Позорящее слово, какое бросали Теркину в гимназии, могло прозвучать.

— Что недаром? — строго перебил Теркин и пододвинулся вплоть к кушетке. — Слушай, Петька! В твоем положении нечего фордыбачить и барские окрики давать. Я — подкидыш, незаконный сын какой-нибудь солдатки или раскольничьей девки — ты ведь этим желал меня унизить? Мне, стало, и Бог простит, коли стр.391 я всякими правдами и неправдами кубышку себе здоровую сколочу… Однако, брат, с совестью я хочу в ладах быть: от нее никуда не уйдешь. Ты мне сейчас исповедовался?.. В двух растратах повинился? Я не просил тебя; твоя добрая воля была. Изволь, и я тебе кое в чем повинюсь.

— Не надо мне! Не интересуюсь!..

— Нет, выслушай! — Теркин присел на край кушетки. — И я два года тому назад раздобылся деньгами, которые и совсем мог себе присвоить без отдачи, зная, что эти деньги, по закону и по совести, не принадлежат тому, кто мне их ссудил. Вот и все… Выдал я на них документ. Как это по-вашему, по-нынешнему, выходит?