Обычаи и правила покаяния у августинских и урсулинских монахов были подобны тем, какие мы описали выше.
У монахов святого Антония телесные наказания хотя и существовали, но не были так жестоки, как у других орденов. За исключением очень тяжких преступлений, до крови людей никогда не секли; в виде смирения и покаяния накладывались другие наказания, без содействия розги и плети. В монастыре святой Женевьевы, где царствовал, собственно говоря, не особенно тяжелый режим, молодые монашенки наказывались розгами только в тех случаях, когда в вину им ставилась лень или нерадение в отправлении монастырских обязанностей. Но по пятницам практиковалось всеобщее сечение, от которого не были изъяты и сами настоятельницы, аббатисы и игуменьи. Отпадение от ордена или отступление от целомудрия карались четырнадцатидневным тюремным заключением и жестокой поркой.
У августинских монахов покаяние в грехах подразделялось на четыре степени. Замеченные в чем-либо прихожане силой забирались в монастырь и самым жестоким образом наказывались розгами. Если кто-либо из них проявлял сопротивление и не хотел раздеваться, применялась грубая сила, и наказание в значительной степени усиливалось. За ложь, борьбу и общение с женским полом полагалась экзекуция по обнаженному телу; за пьянство и безбожие наказание производилось с таким ожесточением, что временами становилось невыносимым.
Монахи-босяки представляли собою ответвление августинских монахов; они вели свое начало из Испании и затем с течением времени широко распространили свое учение во Франции и Италии. Послушников секли три раза в неделю; такое обращение с ними продолжалось в течение первых трех лет пребывания их в монастыре, после чего розга гуляла по их спинам регулярно только по пятницам. Кающиеся должны были надевать особые рубашки с вырезом сзади, благодаря которому розга свободно разгуливала по обнаженной спине. В тюрьмах этого ордена арестантам устраивались ежедневные экзекуции. Брат Казариус умер именно от последствий подобных наказаний, назначенных ему за преступление по нарушению орденских статутов.
Особенной жестокостью наказаний отличалось испанское отделение этого ордена.
В женских монастырях этого ордена монашенки наказывались исключительно по предписанию епископа, причем при экзекуциях соблюдалась известная снисходительность.
Мария Виктория Формари, основательница аннунциатского ордена, представляла собою тип удивительной женщины. По ее словам, ее вечно навещал дьявол, и она с таким шумом бегала по дому, нанося себе в то же время удары, что все обитатели не могли не вскакивать с постелей. Чтобы противодействовать злой воле нечистого, Мария Виктория истязала себя до тех пор, пока не впадала в обморочное состояние. Она имела привычку в костюме нищенки расхаживать по улицам и в компании с профессиональными попрошайками попадала в полицию, по предписанию которой отбывала соответствующие наказания. Ее духовник, иезуитский патер, возложил на нее упомянутый только что обет смирения, а чтобы заставить ее еще больше умерщвлять свою плоть, он отдал ее в учение к пастуху в роли пастушки, где с ней обращались, как с девчонкой, и за малейший проступок, хотя бы он был совершен ею, например, во время произнесения «Отче наш», награждали пощечинами. Получив такое образцовое воспитание при помощи побоев и розги, она в сообществе с иезуитами учредила большой аннунциатский монастырь, члены которого носили имя «небесных» и подразделялись на синих и небесно-синих.
Физитантийский орден, основанный молодой вдовой Франциской де Эанталь и находившийся под опекой Франца Салейского, предпочитал особую систему наказаний: кающиеся подвергались осмеянию и всеобщему глумлению. Уличенные в лености монашенки должны были носить во время трапезы на голове подушку или другой неподходящий предмет; либо их пеленали и укачивали словно новорожденных младенцев. Но эта система не пользовалась симпатиями, и некоторые монашенки говорили, что охотнее согласились бы на власяницу и плеть святого Франциска Ассизского и предпочли бы им мед и сахар Франца Салейского.
Урсулинский орден был распространен преимущественно в Германии и в отношении телесных наказаний представлял собою редкий и приятный контраст с другими женскими орденами. Последовательницы этого ордена посвящали себя воспитанию детей и подготовке простых женщин и девушек в домашние прислуги. Розга применялась здесь чрезвычайно редко, и под наказание ею подходили исключительно случаи отпадения от ордена и бегство из монастыря.
Орден госпиталистов и театинерианцев практиковал ту же самую систему наказаний, что и упомянутые выше братства; тюрьмы их были снабжены достаточным количеством цепей, плетей, розог и колодок.
Винцент де Палуа основал орден лазаристов и ввел среди последователей своих тяжелые телесные наказания.
Жанна Валуа основала орден испытания Марии, находившийся под покровительством и наблюдением францисканских монахов. Десять молодых женщин вели совершенно уединенный образ жизни, молились и постились вместе с Жанной Валуа и каждый день вечером должны были каяться, после чего наказывались своей начальницей. Этот орден раскаивающихся имел своей целью спасение падших женщин, причем статуты его отличались такой жестокостью, что сечение признавалось столь же необходимым, как насущный хлеб.
Несколько мягче и добросердечнее относился к своим собратьям госпиталитский орден, но и здесь розга и плеть занимали довольно почетное место.
Если благосклонный читатель, познакомившийся теперь с нравами и обычаями прежних монахов и монашенок, вообразит, что в наше время подобные жестокости более места не имеют, то он введет сам себя в большое заблуждение. Еще недавно появились разоблачения монастырских нравов, причем один из рассказов, посвященный известному польскому современному монастырю, настолько красноречив, что оставляет в тени историю «Марии Монк». Случай с Варварой Убрюк был самым подробным и правдивым образом рассказан многими газетами, и поэтому нам остается лишь вкратце напомнить о нем. В один прекрасный день уголовный суд в Кракове получил анонимное письмо, в котором доводилось до сведения властей, что в монастыре кармелиток содержится уже в продолжение двадцати одного года монахиня Варвара. Заточена она в темную келью и претерпевает невероятные жестокости. Один из судебных чинов вместе с представителем полицейской власти отправился к епископу Галеке, чтобы испросить у него разрешение на доступ в монастырь. Преодолев массу препятствий, чиновникам удалось обнаружить место заключения несчастной Варвары. Келья, или камера, находилась в конце коридора, вплотную к отхожему месту, представлявшему собою невообразимую клоаку. Окно кельи было замуровано, в двойной деревянной двери была проделана решетка, сквозь которую, по всем вероятиям, подавалась заключенной еда и питье. Через небольшое отверстие в помещение проникали слабые лучи света. Келья имела семь шагов в длину и шесть в ширину; в одном из углов этой темной, мрачной и грязной норы на кучке соломы сидела на корточках голая, совершенно опустившаяся полоумная женщина.
При появлении незнакомых людей, вместе с которыми проник давно забытый ею свет, несчастная простерла руки и раздирающим душу голосом произнесла: «Я голодна! Дайте мне поесть, и я буду вам повиноваться, я буду послушна!» Эта нора — комнатой ее ни в коем случае назвать нельзя было — не имела ни печи, ни кровати, ни стола, ни стула; не было в ней также необходимой посудины. Нечего удивляться царившим в ней грязи и вони от гниющих выделений. И в этой тюрьме бесчеловечные кармелитки, имевшие дерзость называться женщинами и именовать себя небесными невестами, заточили свою сестру и безжалостно мучили ее в продолжение двадцати одного года! Целых двадцать один год монахини-сестры проходили ежедневно мимо кельи Варвары, и ни одной из них не пришло на ум принять участие в судьбе несчастной пленницы! С опущенными долу глазами простаивала несчастная жертва с утра до вечера на коленях. Наполовину человек, наполовину животное, с отвратительным и до омерзения грязным и испачканным экскрементами телом, с выдающимся наружу скелетом, с впавшими донельзя щеками, коротко остриженной грязной головой, не мытая в течение многих лет — вот кто предстал пред вошедшими к ней чиновниками. Это было поистине ужасное существо, и даже фантазия Данте не могла представить себе ничего подобного.
