По словам почтенного историка Ван дер Флита, подобное лечение применялось довольно часто и к дамам; это доказывает, что умеренное потребление спиртных напитков составляет в Голландии один из семи смертных грехов прекрасного пола.
Секла наказываемую женщина, а также держали ее женщины, — ради целомудрия мужчинам было запрещено сечь по обнаженным женским крупам.
Обыкновенно наказание производилось в особо для того назначенной зале тюрьмы.
За более важные преступления, требовавшие публичного наказания, виновных секли розгами или плетью на дворе городской ратуши.
В таком случае женщины перед наказанием надевали на себя панталоны, которые ограждали их целомудрие, но не спасали их тело от боли и ран, причиняемых розгами или плетью.
Размер розог был вполне точно определен законом. Плеть была похожа на английскую девятихвостку, но только имела три хвоста.
Историк заимствует описание наказания у современника, монаха Рисброека, рассказавшего подробно о коллективном телесном наказании, очевидцем которого он был сам.
Сцена происходила на дворе ратуши, добрые фламандцы, веселые, многие из мужчин слегка подвыпившие, толпились перед широкими воротами.
На дворе ратуши, пишет монах, посредине стояла скамья с ремнями, и около нее лежала груда пучков розог из длинных, довольно толстых и свежих березовых прутьев.
После продолжительного барабанного боя под конвоем солдат привели на двор около дюжины фламандок, довольно молодых, здоровенных и в большинстве толстых. Из прочтенного судебным приставом приговора было видно, что все они провинились в том, что вымазали человеческим калом ворота непопулярного городского головы. За это они были присуждены к наказанию каждая тридцатью ударами розог. Согласно приговору, наказание должно было быть публичным.
Наказывали по очереди, начиная с младшей по возрасту.
Она была живо растянута на скамье и крепко к ней привязана ремнями.
Когда ей подняли юбку, то на ней оказались надетыми в обтяжку панталоны. Нельзя сказать, чтобы она с терпением вынесла тридцать ударов, — все время она неистово орала; по словам монаха, очевидца, ее крики напоминали ему крик поросят, которых везут продавать на базар.
После этой наказанной, которой не могло быть больше пятнадцати лет, следующая преступница имела около двадцати лет. Перед тем, как лечь на скамью, она должна была также надеть панталоны, которые (все в кровяных пятнах) поспешила сбросить ранее высеченная.
Последней наказывали сорокалетнюю женщину, у которой панталоны, ставшие уже совсем красными, лопнули, так как она была очень полная особа. Тем не менее ей дали все тридцать розог по обнаженному отчасти телу. Ее крики смешались с криками, плачем и причитаниями ранее наказанных, и получился редкий по какофонии концерт.
Я закончу сообщение о флагелляции в Голландии рассказом о флагелляции из-за мести. Как раз во время моего пребывания в Амстердаме в окружном суде города Брюгса разбиралось дело некоего Ван Мелена и др., обвиняемых г-жой Ван Удем в наказании ее розгами. Я заимствую из отчета об этом деле, разбиравшемся два дня, напечатанного в лучшей газете «Амстердамский Вестник» — со слов специального ее корреспондента — под заголовком «Домик на набережной».
Добавлю только, что по части флагелляции город Брюгс имеет свое историческое прошлое. В нем в 1619 году жил знаменитый монах Ван Друбенс, имевший обыкновение всех своих духовных дочерей раздевать в исповедальной и наказывать розгами за грехи.
«Это был очень миленький домик на „Набережной Испанцев“, в чисто фламандском стиле. Изображение прелестного домика отражалось в спокойных водах канала.
Тюлевые шторы позволяли видеть на окнах первого этажа дорогие китайские вазы.
Этот на вид скромный домик, впрочем, ничем, по наружности, не отличался от целого ряда других таких же домов этого аристократического квартала.
Однако, — пишет корреспондент, — заставив разговориться владельца табачного магазина на улице Драгоценных камней, я заметил сразу, что «домик на набережной», как его почему-то здесь величали, был предметом неодобрения у брюгских жителей.
Причиной, понятно, был не самый дом, архитектура которого не представляла ничего скандального, но обитательница дома, г-жа вдова Ван Удем. Госпожа Ван Удем, имевшая около тридцати лет, была замечательной красавицей.
Довольно высокого роста, стройная, как совсем юная девушка, светлая шатенка с большими синими глазами, она была удивительно обаятельна, особенно благодаря своей очаровательной, напоминавшей немного кошачью, походке и своему чувствительному ротику, губки которого кончик розового язычка поддерживал постоянно влажными.
Такова она была на суде, когда спокойно и непринужденно давала показание как потерпевшая. Такою она была, по словам лиц, знавших ее, и в обыденной жизни.
Превосходная музыкантша, литературно образованная, недурная артистка, обладавшая всеми недостатками и пороками, она, по справедливости, считалась не особенно неприступной, и изобилие ее любовных приключений могло бы дать материал на том более чем в пятьсот страниц «убористой печати»!.. Она много путешествовала и познакомилась с любовью в различных странах, со всеми отличиями, свойственными этому чувству, в зависимости от климата и нравов тех стран, которые она посещала.
Защитникам подсудимых удалось установить свидетельскими показаниями, что г-жа Ван Удем была от природы чрезвычайно безнравственна, а частое посещение артистов еще более усилило ее безнравственность; у ней влюбчивый темперамент соединился с удивительным любопытством.
Так, по словам одной свидетельницы, ее бывшей компаньонки, в Египте, когда она поднималась вверх по Нилу, Ван Удем вступила в связь с одним туземцем, — одетым в белое, с неизбежной красной феской на голове, — во время остановки парохода всего на каких-нибудь два часа.
В Палермо, бродя по старинным улицам города, она остановилась и заинтересовалась рисунками на воротах. Рассматривая их, она познакомилась с одним кавалерийским унтер-офицером. Она пригласила его в ресторан, в отдельный кабинет, причем оплатила сама все расходы…
В Тулоне она вступила в связь тоже с одним кавалерийским унтер-офицером. В Константинополе она была в связи с… Но самая продолжительная связь у нее была с нашим карикатуристом, помещавшим рисунки под псевдонимом Бобби Шарп. Ван Удем познакомилась с ним в Трувиле. Он завоевал ее сердце гораздо быстрее и легче, чем мы Трансвааль. Этот господин имел талант или даже, вернее, много талантов. Маленький, плутоватый, тихий, особенно опасный потому, что, с видом совсем скромной девушки, он обладал невероятным нахальством.
Ван Удем исколесила с ним всю Италию. Они наслаждались любовью в Венеции, даже в развалинах Помпеи, недалеко от дома Саллюстия, за очень хороший «пурбуар»…
Вернувшись с нею в Брюгс, карикатурист вскоре ее бросил, — она ему, как откровенно он заявил на суде, «больно надоела своею любовною требовательностью», и он боялся из-за слишком сильного злоупотребления любовными удовольствиями ускорить свой конец.
В Брюгсе все ее похождения, как это всегда бывает в маленьких городах, были всем отлично известны. На нее почти показывали пальцами, когда она ежедневно прогуливалась на вокзал и обратно домой.
Нужно родиться и жить в Брюгсе, чтобы вполне составить представление о том, до чего мелочно нравственны жители этого города.
Городок представляет собой как бы символ всей Голландии, и чтобы познакомиться с сохранившейся там чистотой нравов, нужно приехать в день процессии Святого Санга.
Из всех окрестных приходов стекаются пилигримы, держась за руки друг с другом, молодые люди, застенчивые, неуклюжие, девушки — молодые, толстые, краснощекие; старики и старухи с лицами, загорелыми от полевых работ, с умилением смотрят на молодое поколение, которое строится вокруг своих знамен.
Раздаются звуки фанфар! Военный оркестр становится во главе процессии. Национальная гвардия выстраивается по обеим сторонам пути, по которому пойдет процессия. Молодые девушки города идут с пальмовыми ветвями в руках, ветвями они машут на статую Иисуса Христа, несущего крест.
Дух искреннего католицизма овладевает всеми присутствующими, головы которых почтительно обнажаются. Музыка наигрывает старинные мотивы, громадные древние трубы тоже издают звуки, переносящие нас в былые времена…
Толпа не входит в собор, а сосредоточивается на площади, где музыка синематографов, крики и хохот сливаются и покрывают звуки органа из собора…
Вот теперь вторая часть программы.
Пилигримы, жадные до развлечений, устремляются в лавочки, где набрасываются на пирожки, бутерброды, пиво и разные сласти.
Это фламандский праздник во всей своей прелести. Крестьяне веселятся без удержу.
Девушек опрокидывают в ямы. Они без всякой церемонии, на глазах тысячной толпы, с чисто крестьянским отсутствием всякого стыда, удовлетворяют свою нужду около писсуаров для мужчин, не стараясь отыскать для этого укромный уголок…
Этот город, при всей своей поразительной стыдливости, нисколько, по-видимому, таким зрелищем не шокирован. Я собственными глазами видел, как во главе возвращавшегося в казарму пехотного полка шло восемь выстроившихся в ряд молодых девушек, понятно, не из числа добродетельных; они с безумным весельем плясали и все могли видеть, что они были без панталон, а это не были дети; одна из них, которая особенно задирала ноги вверх, показывая все свои прелести, имела на вид шестнадцать лет.
Если общественное целомудрие нисколько не было оскорблено этими скандальными уличными сценами, зато оно не могло простить г-же Ван Удем ее интриг, скрашивавших немного ее жизнь.
Так как она не отличалась показной религиозностью и ее никогда не видали в церкви на скамьях верующих, где обыкновенно городские дамы болтают между собою, то она вскоре стала предметом всеобщего презрения для целомудренных дам из буржуазии.
Как раз в это время произошли события, благодаря которым и возник процесс, так взволновавший общественное мнение всей Голландии.
Красавица жила летом не в городском доме, а в своей вилле на берегу моря, в окрестностях города, среди дюн.
Дачу эту она назвала «Золотой Рог» — в память своего пребывания в Константинополе, а ее наиболее частые гости, большею частью голодающие артисты, прозвали «Рогом изобилия». Рядом стояла еще одна вилла и две гостиницы. Эти четыре здания вполне обезобразили прелестный берег моря, с маленькой деревушкой из нескольких всего домиков, сгруппировавшихся вокруг мельницы.
Красавица-вдова жила четыре летних месяца на этой вилле среди своих воспоминаний, своих друзей и целой коллекции эротических книг.
У нее было превосходное издание Аретино, действительно великолепное, и несколько офортов Ройса, из наиболее удавшихся.
Мадам Ван Удем была очень либерального образа мыслей и любила говорить с большим искусством и тонким изяществом по поводу сочинений, написанных на довольно скабрезные темы.
Во время одной из многочисленных своих прогулок в дюнах, она познакомилась с Р. Д., парижским журналистом, путешествовавшим по Голландии.
Р. Д. был очень красив, худой, изящный, его белокурые усы покорили сердце нежной вдовы, и ее золотая книга любви украсилась новой подписью.
Осуществилась ее заветная мечта! Молодой человек был красавец; она его полюбила, но имела неосторожность слишком открыто афишировать себя с ним.
Случилось, как говорится в старинных рассказах, что молодые люди, отправившись срывать цветы любви в дюны, были застигнуты несколькими игроками в гольф в таком критическом положении, что не могло быть ни малейшего сомнения в интимности их отношений.
Когда в этот вечер молодая вдова вернулась к себе домой, то под мышкой у нее был корсет, завернутый в газету.
Слух о скандальном происшествии пошел гулять по деревушке, проник в гостиницы, дошел до обитателей частных вилл. Об этом болтали вполголоса у парикмахера, в кафе; один богатый маляр в довольно грубых и сильных выражениях выразил негодование, которое вызвало недостойное поведение г-жи Ван Удем среди крестьян и разных сумасбродов, проживавших на дачах.
В течение целых трех недель дело находилось в таком положении, под пеплом был скрыт огонь; одни только поставщики вдовы продолжали ей кланяться, хотя за глаза сильнее других высказывали свое возмущение.
Р. Д. должен был уехать в Париж; разлука была самая трогательная, г-жа Ван Удем отвезла его на вокзал, откуда остендский поезд умчал его далеко от сердца милой подруги.
В то время, как она в самом меланхоличном настроении возвращалась с вокзала домой, ей попался навстречу Ван Мелен, подрядчик, — тот самый, который десять лет тому назад выстроил ей виллу.
Он ей посмотрел в упор в глаза, но не поклонился. С ней это случилось в первый раз, и она была сильно удивлена, но не стала особенно долго размышлять о причине подобного невежества.
Когда она отпирала входную дверь своей виллы, двое уличных мальчишек бросили в нее два камушка, из которых один попал ей в спину.
Войдя в гостиную, превращенную в мастерскую художницы, она застала в ней свою горничную Мижку, которая ее ожидала.
— Знаете ли, сударыня, мой дядя, отпускающий на прокат экипажи, купил кафе и берет меня туда прислугой… Впоследствии, если барыня захочет меня опять взять, я с удовольствием пойду к ней…
Вдова почти не дала ей окончить свою речь:
— Отлично, уходите сию же минуту… Вот ваше жалованье, сейчас же забирайте свои вещи и уходите.
Кухарка ее Анна явилась к ней в спальную и тоже потребовала расчета.
Оставшись одна, она невольно задумалась над всеми этими событиями и решила через неделю уехать куда-нибудь путешествовать.
«Какие сумасшедшие, — думала она, ложась спать в постель. — Что за кретины! они чего доброго всех возмутят против меня!..»
Увы, тут было не возмущение, а настоящая революция!..
Главой заговора был подрядчик Ван Мелен, который увлек еще за собой маляра, одного извозчика и нескольких зубоскалов, отличавшихся особенной чопорностью.
Вся деревня была на их стороне, потому что Ван Удем была пугалом для всех матерей и мелких буржуазок, посещавших морские купания, начиная от Бланкенсберга, по всему голландскому берегу.
Питербум из Ганда, охотник, любивший пропустить не одну рюмочку пунша в ресторанчике, открыто говорил первому встречному, что вилла «Золотой Рог» и ее владелица являются позорищем для всей страны… Из-за них все честные люди избегают этот берег.
— Разве хороший пример для наших дочерей подобная потаскушка!
Каждый сочувственно поддакивал ему, напуганный мыслью, что подобное бедствие способно отвлечь богатых клиентов от их морских купаний.
— Ах, знаете ли, господин Питербум, мы найдем средство заставить ее уехать отсюда, — сказал Ван Мелен, если верить показанию на суде двух мужчин, сидевших в это время в ресторане; причем Ван Мелен многозначительно подмигнул.
Было велено подать кружки пива, затем заговорщики начали бесконечные партии в пикет, в ожидании рокового часа, когда явится возможность привести в исполнение их план.
По словам все тех же свидетелей на суде, в одиннадцать часов Ван Мелен и другие вышли из ресторана, каждый по одиночке, чтобы не возбудить ни у кого подозрения.
Впрочем, в этот час вся деревня уже спала, и ни в одном окне не светилось огонька.
Все собрались около церкви; тут были Ван Мелен, маляр и четверо молодых людей, всего шесть заговорщиков.
— Мы подождем прихода последнего трамвая из Брюгса; ты, Ж., потушишь тогда свою трубку; вот как нужно будет все сделать: я войду с Л., Н. и Ж., двое других будут стоять на часах у парадного входа и у ворот виллы, — сказал Ван Мелен, по словам одного из обвиняемых молодых людей, чего, впрочем, он и не отрицал на суде.
Трое других пожали плечами, и один из них сделал подобное справедливое замечание:
— Как же так, значит мы ничего не увидим?!
На это, по словам все того же обвиняемого, Ван Мелен ответил:
— Нужно делать так, как я говорю, иначе я отказываюсь от участия!
Еще немного поболтали о «деле» с разными шутками и остротами, вызывавшими смех среди полной ночной тишины.
Наконец послышался звонок приближающегося последнего трамвая, и, как только он ушел обратно в Брюгс, заговорщики двинулись по направлению к вилле Ван Удем.
Величественно и таинственно стояла вилла с угрожающим видом среди ночной тьмы. Сердца заговорщиков бились усиленно. Как-никак дама, жившая на вилле, была богатая женщина; богатство, несмотря на всю глупость большинства участников, производило на них впечатление и заставляло относиться к себе с уважением.
— Ну, идем туда! — сказал Ван Мелен.
Он свистнул, на соседней вилле открылось окно, и показалась голова женщины, освещаемая колеблющимся от ветра пламенем свечки.
— Это ты, Гендрика?
— Да, лестница внизу около стены, я сейчас сойду…
Она сошла в сад виллы, воспользовавшись приставленной лестницей.
Тихонько, ключом, который ей дала ушедшая горничная, она отперла входную дверь, и четыре человека вошли в комнаты, а двое, как было велено, остались сторожить.
— Ты поднимешься с нами? — сказал Ван Мелен.
— Понятно, я знаю дом, — не раз помогала Мижке гладить белье! Одни вы будете много шуметь… Вот что нужно делать: поднимитесь на террасу, а оттуда в большую комнату — гостиную, из нее прямо дверь в переднюю, где направо дверь в ванную и туалетную комнату, а налево — в спальную… Надо, чтобы кто-нибудь стал у окна и не дал бы ей его открыть…
— Само собой разумеется, — сказал Ван Мелен, — ну, идем.
Молча, они поднялись на террасу, при помощи ключа открыли стеклянную дверь в гостиную и вошли в комнату.
Все четверо мужчин дрожали, как осиновые листы, только молодая девушка была спокойна и вела их смело.
С тысячью предосторожностей они отперли дверь из гостиной в переднюю.
Мрак в передней еще более усилил их страх, и не будь с ними девушки, они, наверное, удрали бы.
— Вот ее спальная, — сказала девушка, указывая им рукой на дверь…
Собрав все свое мужество, Ван Мелен отворил дверь в спальную… Когда раздался шум от дверной ручки, все замерли. Но было тихо. В комнате горела электрическая лампочка, закрытая зеленым колпачком; она слабо освещала комнату…
Первым вошел маляр, за ним последовали остальные. На пороге девушка передала Ван Мелену пучок розог. В один миг они окружили кровать. Ван Мелен потушил лампочку, но это была бесполезная предосторожность, так как луна превосходно освещала комнату.
В эту минуту, по словам одного из подсудимых, его охватил восторг злорадства, острую сладость которого он не испытывал еще до сей поры. В это время из-под простыни показалась растрепанная голова молодой женщины, с ужасом смотревшей на всех них.
— Что вам нужно… оставьте меня, не убивайте… помогите… спасите… меня уби…
Ван Мелен не дал ей окончить слова. Вместе с другими он набросился на вдову. Борьба была самая непродолжительная. Ван Мелен завязал молодой женщине рот платком. По его приказу маляр и Ж. перевернули вдову и положили ее на живот. Затем Ван Мелен поднял ей рубашку и стал сечь ее розгами.
По словам Ван Удем, они, окружив ее постель, смотрели на нее злыми и радостными глазами. Беснуясь от радости, они издевались над нею, пока Ван Мелен завязывал ей рот платком, пугали, что запорют ее до смерти. Ж. в это время свистел по воздуху розгами… Пороли ее страшно больно и долго. Вначале она кричала, просила простить ее, но потом от боли не могла даже произносить слов, так у ней захватывало дух.
Девушка тоже присутствовала при порке и даже, по словам одного из подсудимых, просила того, кто держал за ноги, чтобы он их раздвинул насколько возможно шире.
По словам самих подсудимых, Ван Мелен перестал сечь, когда Ван Удем потеряла сознание, тогда они привели ее в чувство и ушли.
Доктор, свидетельствовавший Ван Удем, нашел, что она была высечена очень жестоко.
Суд приговорил Ван Мелена к годичному тюремному заключению и присудил уплатить в пользу Ван Удем около двух тысяч рублей, а остальных — к шестимесячному тюремному заключению, кроме того, всех — к уплате судебных издержек за круговую поруку.
Госпожа Ван Удем после процесса все-таки продала виллу и уехала из Голландии навсегда.
Дамы, посещающие эти морские купанья, до сих пор рассказывают друг другу о приключении с хорошенькой вдовой. Теперь даже это приключение является одним из главных приманок этого курорта.
Ван Мелен и его приятели по выходе из тюрьмы пользуются полным уважением своих сограждан. Они составляют гордость местечка. Благодаря своей славе, Ван Мелен получает массу заказов на постройку вилл и домов. Послушать его патетический рассказ о наказании розгами г-жи Ван Удем приезжают даже из Остенде».
