— Батюшко, чево скажу-то…

— Что, матушка?

— Надобен.

Отец Николай наклонился, подставил рыжую голову:

— Говори!

Таня что-то прошептала ему на ухо. Отец Николай сразу отрезвел, выпрямился и исчез за амбарами. Таня пошла за ним, опираясь на березовый батожок.

— Чего это он?

— В гости, видать, ударился, не знаю только к кому?

Ребятам хотелось поплясать, они пошли на круг. Гулянка начиналась взаправду, народ все подходил. Уже не однажды сменялись игроки, давая отдых друг другу, трава на кругу была до черноты выбита сапогами и башмаками, девичьи пары плясали без остановки, одна за другой. И тут кто-то из баб углядел идущее от исполкома начальство.

— Идут, ведь сюды идут-то.

— Трое! Все и с револьверами!

— Яко дождь на руно.

— Нет, двое, третий Микулин.

— Четверо!

Старики всполошились.

— Митрей, а Митрей! — засуетился дедко Клюшин. — Чево заводить-то будем?

— Нам бы тебя-то не подвести.

— Давай, робятушки, залезай!

— Кузьма, где у тебя ключ? Подай мужику! Поторапливайся!

Дедко Никита Рогов проворно заволок в амбар Павла Сопронова, туда же быстро перебрались дедко Петруша Клюшин, Носопырь, Кузьма, по прозвищу Жук, а заодно и старик Новожил. Митька быстро захлопнул двери, сунул в пробой замок и сел на пороге. Даже не все и заметили, как старики исчезли в амбаре. Зырин играл, ольховские и ибановские девки плясали, не обращая внимания на баб, обсуждающих девичьи наряды и все остальное.

— Здравствуйте, товарищи! — громко за всех четверых поздоровался высокий молодцеватый Ерохин.

— Поди-тко, здравствуй!

— Проходи ближе-то, проходи.

— Вот добро, мужик незаносливый.

— А чего заноситься? — сказал Ерохин и подтянул сапоги.

— Дак давай попляши-ко, ну-ко.

— Ой бы, уж поглядели бы!

Ерохин неожиданно вышел на круг. Девки остановились и смешались с толпой, а Зырин заиграл чаще, все сгрудились.

— Давай! — крикнул Ерохин кому-то, может быть, самому себе. Он топнул не одной ногой, а сразу обеими, как делают самые залихватские плясуны. Потом ловко пошел по выбитому до черноты дерну, выкидывая ноги в стороны и хлопая по голенищам ладонями.

«Асса! Асса!» — с придыхом выкрикивал он, прошел круг, пустился вприсядку и вдруг остановился напротив неодобрительно глядевшего Меерсона и топнул, что означало, что теперь плясать должен он.

— Выручай, агитпроп!

Вокруг одобрительно зашумели:

— Давай! Давай!

— Надо выручить.

— Это как так?

Меерсон сконфузился, снял очки и начал их протирать, а секретарь отошел, видимо, довольный. Уж кто-кто, а он-то знал, какой из Меерсона плясун…

Гармонь стихла.

— Вот так! — Ерохин снял фуражку и вытер платком белый вспотевший лоб.

— Добро, ой, добро! — хвалили секретаря женщины. К нему совсем близко подошла древняя бабушка, восхищенная, поцокала языком:

— Дак ты, золотой, у кого гостишь-то?

В ту же секунду в амбаре началась возня и раздался сильный стук. Ерохин зорко оглядел притихший народ.

— В гостях-то надо бы как люди, а дома как хошь! — послышался чей-то голос.

— Пошто старики в амбаре? По какому закону? — зашевелилась толпа.

— Кто это тут законник? — Ерохин переменился в лице. — Кто бросает эти кулацкие реплики?

— У вас чуть немножко — и кулак.

— Отпусти, андели, стариков-то, — бабы тоже заговорили. — Эко дело — соплюна выпороли.

— Да его отец и хлестал-то.

— А вот мы сейчас узнаем, кто хлестал, — сказал Ерохин. — Товарищ Микулин! А ну, освободить арестованных!

Микулин взял у Скачкова ключ. Он как будто не заметил незамкнутого замка, поотпирал для виду и распахнул двери амбара. Оттуда один за другим начали выбираться довольные пленники.

Откашливались, смущенные, поправляли рубахи и опояски.

— Слава те господи! — перекрестился дедко Клюшин, а Жук сразу же тайком завернул за угол и бегом ударился от амбара. Никита Рогов и старик Новожилов вынесли на лужок Павла Сопронова, последним выбрался Носопырь и тоже перекрестился.

— Дедко, а тебя-то за что?

— Наверно, за Таню. Изобижает, вишь.

— Отстань! Не греши. — Носопырь отмахивался.

— Ну? — Ерохин вплотную подошел к старикам. — Вот ты, дед. Что скажешь насчет активиста Сопронова? Порол?

Дедко Кдюшин смутился:

— Да вить нихто и не знал, что активист. Селька и Селька.

— А ты? — спросил Ерохин старика Новожилова.

— Держал маленько.

— Я порол! — не дожидаясь очереди, крикнул Павло. — И буду пороть, пока он, дьяволенок, не накопит ума. Это что, товарищ начальник? Аль уж родной отец ни при чем? Мой парень! Я ему, прохвосту, еще и не так! Я ему покажу, как стекла бить, позорить отцову голову!

— А ежели он тебя? — засмеялся Ерохин.

— Тогда кунды-мунды складывай. Да прямиком на погост! Аминь!

— И делать тут больше нечего! — подтвердил Новожил.

— Ну вот что, граждане старики. Думаю, что вы извлекли урок. Отпускаю всех по домам, но предупреждаю впредь!

— Вот те раз!

— Выходит, мы же и виноваты?

— В чем гвоздь вопроса на данном этапе, товарищи? В том, что враги пролетарского дела мешают нам всякими мерами. Вот взять хотя бы и вашу данную местность. Я как член чрезвычайной тройки предлагаю осудить бывшего благочинного и бывшего помещика Прозорова.

— Товарищ Ерохин, это чево севодни у нас, собранье аль сход?

— Митинга.

— Слушай, коли говорят.

— А ежели усташинцы налетят?

— Да неужто усташинцев испугаемся? С такими-то командерами…

— Тише, товарищи! — Микулин остановил возгласы.

Ерохин продолжал:

— Товарищи! Благодаря наличию бывшего помещика и бывшего благочинного в вашей волости усиливается деятельность по вредительству в мероприятиях Советской власти! Мы не можем и не должны терпеть данную обстановку, необходимо ликвидировать последние очаги буржуазной опасности.

— А чего оне сделали?

— Один еле жив, а другой — кому он мешает?

— А чего жалеть-то его? Хватит, побарствовал! — крикнул Гривенник.

— Ти-хо! Слушаем.

— Вы спрашиваете, что они сделали, — продолжал Ерохин. — Так я вам скажу, что они сделали! Гражданин Сулоев, товарищи, постоянно сеет вокруг себя религиозный дурман. Это он забивает верующим нестойкие головы. Мы не потерпим в своих рядах чуждую пропаганду.

Толпа опять зашевелилась, бабы завздыхали, послышались новые голоса:

— Здря!

— Сколько годов нужен был, теперь не нужен.

— Да и церква-то на замке!

Второй член тройки, Меерсон, поднял руку:

— Предлагаю, товарищи, через губисполком ходатайствовать перед ВЦИК о выселении бывшего благочинного Сулоева… — Он достал из сумки заготовленную бумагу. Никто не перебил его, все сразу притихли. Только сзади толпы сдержанно отбояривалась от ребят какая-то девка да в воздухе на лету свистели стрижи. Меерсон развернул бумагу:

— Принимая во внимание, что бывший благочинный Ириней Сулоев ведет злостную религиозную пропаганду, к мероприятиям Соввласти относится отрицательно, ходатайствовать через губисполком перед ВЦИК о его выселении с данной местности. Принимая во внимание, что гражданин Прозоров В. С. в прошлом дворянин, лишен избирательных прав, до революции имел крупную дачу леса, к мероприятиям относится враждебно, проживает на нетрудовые доходы, по наведенным справкам, в прошлом никаких революционных заслуг за ним не имеется, просить ВЦИК о лишении его земли и имущества и выселении за пределы губернии.