Все это рассказано мадам дю Оссе, придворной дамой Помпадур.

Казанова видел графа Сен-Жермена в Турине, окруженного ретортами с кипящими жидкостями. Сен-Жермен предложил великому любовнику некую белую жидкость, которая, по его заявлению, была универсальной эссенцией природы. Она исчезла в тот же момент, как открыли пробку, так что какая от нее польза? Затем Сен-Жермен жег серебряную монету Казановы в огне, и она превратилась в золотую — это куда полезнее.

Сердце маркизы де Помпадур стучало все слабее, хотя слава о ней становилась все громче, а ее вкус распространился по всей Европе. В других странах маленькие госпожи Помпадур в robe á la française[64] позировали среди причудливой пузатой мебели с изогнутыми ножками, заполненной фарфоровыми тарелками, сидя под более незатейливыми вариантами путти и вакханок в стиле Буше.

Маркиза постоянно позировала для портретов, окруженная символами тех наук и искусств, которым она покровительствовала. Когда художники убирали свои мольберты, она не меняла позы, словно позируя для следующего портрета. Как драгоценность, как сам «Регент», она была чем-то таким, над чем трудились, пока не достигали совершенства. Она была бриллиантом во плоти. И, как бриллиант, холодна в сердце.

Время от времени она правила Францией. На деле она была первым министром, назначавшим своих фаворитов министрами и генералами, пока наша империя не растаяла так же быстро, как и ее улыбка. Ибо чем были наши министры Берни или Субиз для Уильяма Питта? Она провела у власти двадцать лет благодаря тому, что умела ориентироваться в тумане дезинформации и интриг, окружавших короля.

После того как король устал от мадам де Помпадур, примерно году в 1750-м, они остались друзьями, и она жила во дворцах в качестве его советчика. Она не отказалась от борьбы, по словам Сулави, который говорит о ее грустных попытках соблазнить короля, одевшись монахиней или молочницей, вдруг являвшейся, чтобы в облике пастушки удивить его или испугать своим появлением. Но она больше не вызывала у него желания.

Король спросил у старого развратника Армана, герцога де Ришелье, об источнике его мужской силы, и тот посоветовал королю почаще менять партнерш. Пагубный совет, ибо теперь король стал развратителем невинных. Привозили двух-трех девочек-подростков за один раз, селили их в маленьком доме в парке О’Серф, который был личным борделем Людовика.

— Я хочу оставить за собой его сердце, — сказала Помпадур мадам дю Оссе. — А все эти молоденькие девочки, у которых нет никакого образования, не украдут у меня его.

Аббатиса, которая вела хозяйство в доме, говорила девочкам, что их похотливый посетитель — польский дворянин. Иногда он забывал переменить наряд и появлялся в своем cordon bleue.[65] Тогда аббатиса говорила, что это родственник королевы. То, что король был хорош собой, не вредило ему, а бессловесные девочки не настолько были развиты, чтобы удивляться, почему он не говорит по-польски. Подобно фавориткам Генриха Третьего, они услаждали его и время от времени рожали от него детей, после чего их отсылали прочь и выдавали замуж. Им было тринадцать, четырнадцать, иногда пятнадцать лет, и Лебель, его камердинер, отыскивал их и первым их пробовал.

Потом король влюбился в новую девочку, и на этот раз Помпадур испугалась.

— Принцы прежде всего рабы своих привычек, — сказала ей мадам дю Оссе. — Вы создали себя подстать манерам и привычкам короля; вы знаете, как слушать и реагировать на его рассказы… Он не боится наскучить вам.

И все же маркизе де Помпадур захотелось увидеть соперницу, которая приносила королевского сына в корзине в Булонский лес каждое утро, чтобы покормить его. Маркиза велела карете остановиться и вошла в лес в шляпке, прикрываясь носовым платком будто бы по случаю зубной боли, чтобы прикрыть свое знаменитое лицо (немного постаревшее). На опушке она увидела черноволосую красавицу в великолепных кружевах, которая кормила грудью младенца, сидя на траве. Маркизу де Помпадур бросило в дрожь.

— Какое прекрасное дитя! — заметила мадам дю Оссе.

— Должна признаться, что это так, хотя я его мать, — ответила женщина.

— У ребенка его глаза, — сказала маркиза мадам дю Оссе.

После этого у маркизы началось сильное сердцебиение, отягощенное мигренью.

После смерти маркизы де Помпадур, умершей в возрасте сорока двух лет в 1764 году, умер дофин, потом дофина и наконец королева. Дочери Людовика Пятнадцатого не вышли замуж, но превратились в бездушных и эксцентричных дам. Они занимались воспитанием королевского внука, который станет Людовиком Шестнадцатым.

Однажды летом, когда королю было шестьдесят лет, появилась мадам дю Барри под руку с герцогом Ришелье, который знал и любил женщин, как Казанова. В погоне за чувственностью он умел разглядеть ее даже в обычной и благочестивой женщине, а дю Барри не была ни той, ни другой.

Король подошел к мадам дю Барри, которая присела в реверансе. Он поднял ее и стер румяна с ее щек, потому что не мог спокойно видеть краску на таком лице. Мадам дю Барри, с глазами, как грязный лед в голубом водоеме, даже не моргнула. Она никогда не моргала, определяя произведенное ею впечатление.

Король услышал звук, очень похожий на мурлыканье. Он ощутил жар, исходящий от ее тела. Ее губы были слишком красными и слишком изящными. Очень быстро она оказалась в небольших апартаментах на втором этаже Версаля.

Хорошо вышколенная, она скользила по дворцу, ее корсаж был покрыт тяжелыми бриллиантовыми цветами и бантами. Замора, маленький черный мальчик, бывший ее крестником, шел следом за нею, одетый в белое с серебром и в шелковые сапожки. Жанна дю Барри, незаконная дочь монаха и швеи, принадлежащая к самому низшему классу по сравнению со всеми предыдущими метрессами, стала официальной любовницей. Будучи самого низкого происхождения, она попала в самые высокие слои общества и быстро обнаружила, что не существует излишества, к которому так легко приучить себя, как к излишеству денежному.

Она получила хорошее образование в Сакре Кёр, и ее послали компаньонкой к некоей дворянке. Когда сын этой дворянки стал любовником Жанны, ее вышвырнули из дома. Граф дю Барри стал ее сводником, пока она не привлекла к себе внимания короля. Тогда граф быстренько женил на ней своего брата, чтобы она получила возможность быть принятой в обществе. Венчал их ее отец, монах.

Она была существом совершенно другого рода, чем Помпадур, ее мало интересовала политика, хотя при дворе процветали фракции ее сторонников и противников и министр Шуазель был отправлен в отставку при ее самом непосредственном участии.

Четырнадцатилетняя австрийская эрцгерцогиня Мария-Антуанетта прибыла, чтобы обвенчаться с новым дофином в Зеркальном зале. Прибытие ко двору Марии-Антуанетты, родившейся в день лиссабонского землетрясения, очень походило на прибытие ее прабабки — Мадам (регент был ее двоюродным дядей). Она была вышколена, но не подготовлена — миниатюра ее мужа явно ему льстила. И вот он оказался перед ней, пятнадцатилетний и толстый. Три толстые тетки — старые девы, известные под прозвищами Тряпка, Свинья и Замараха, стояли по бокам, как стена из жира. Она заметила дю Барри, но не заговорила с ней, пока ее мать не принудила ее к этому.

— Сегодня во дворце очень много народа, — сказала Мария-Антуанетта мадам дю Барри, но больше с нею не разговаривала.

Дю Барри оскорбилась, потому что никто так не нуждается в соблюдении этикета, как бывшая шлюха.

На церемонии бракосочетания Марии-Антуанетты с дофином Людовик Пятнадцатый появился в короне с «Регентом» и воззрился на плоскую грудь Марии-Антуанетты. Мария-Антуанетта, еще совсем ребенок, уставилась на его огромный бриллиант.

Последовали празднества, длившиеся девятнадцать дней, со ста шестьюдесятью тысячами китайских фонариков и изображениями дофина и Марии-Антуанетты, иллюминированными на Большом канале. Затем на площади Людовика Пятнадцатого взорвался фейерверк и загорелись подмостки. Больше ста человек упали в сухой ров, окружавший площадь, их смяли и затоптали. Среди мертвых были шайки карманников, которые успели ограбить трупы, — в стране уже воцарилось отчаяние.