После того как губернатор Питт продал «Регент», он потратил половину денег на Боконнок, о котором говорили, что это лучший дом в Корнуэлле, потом добавил Суэллоу-филд в Беркшире, где он жил, и дом на Пэлл-Мэлл на сорока пяти акрах — все это внесено в записи. Он покупал землю и великолепные дома в Лондоне, Уилтшире, Дорсете, Девоншире и Хэмпшире.

Дома были достаточно велики, чтобы вместить его ярость. Он впадал в неистовство и вопил, как делал это в Индии. Подагра терзала его, и все казалось отвратительным, хотя у него было богатство, он породнился со знатнейшими семействами и имел политические связи. Он тешил свою душу садами, создавая пейзажи, подстригая тисы в виде фонтанов и конусов, устраивая храмы и гроты, каждый из которых должен был доказать его власть над беспомощной природой.

Он взял к себе детей своей умершей дочери. Когда он впадал в мрачность, они прятались, убегали, заметив его, ковыляющего из дальнего конца одного из великолепных залов. Вся его дикость и утраченная власть сделали его настоящим тираном в загородных домах.

Бриллиант оставил в нем темный осадок — страх, что камень могут у него отобрать, обернулся всеобщим подозрением, что получил он его обманным путем. И все же он скучал по бриллианту.

Он потерял деньги в мошеннической компании Южных морей, копии проекта Лоу. То была ошибка его жизни, и он продолжал корить себя. Он был слишком болен, чтобы бороться за возвращение денег, и ему пришлось доживать жизнь, изводя себя попреками.

В 1726 году Томас Питт, семидесяти трех лет, умер от паралича и апоплексии. Даже на его похоронах преподобный Эйри говорил о «жале клеветы, которого этот человек, чье состояние столь удивительно, не мог избежать».

Преподобный упомянул его врагов и «оскорбительную выдумку» о том, как он заполучил бриллиант. Он сказал даже, что видел отчет о продаже и вполне им удовлетворился. И прибавил о клеветнике:

— Коль скоро подобная гадина неотступно преследует невинного человека… и вы видите, что ее стряхнули, она… вполне способна возбудить ваши мысли о нем, перенесшем столь ужасающее оскорбление с таким терпением.

Как бы то ни было, сыновья и наследники Питта начали долгую войну за его завещание. Оно стало для всех неожиданностью. Они крутились вокруг него и потакали его грязным шуткам, питая немалые надежды, но состояние в сто тысяч фунтов оказалось гораздо меньше, чем они ожидали.

Регент умер тремя годами раньше губернатора, и долг за бриллиант так и не был полностью выплачен. Дети Питта потребовали от нашего правительства остальные деньги, задолженные за бриллиант. Франция напомнила им о законе узуфруктария, по которому долги и прошлые сделки одного французского короля не оплачиваются следующим.

Хотя я допускаю, что у Питтов остались некоторые драгоценности, его дети решили, что их надули по меньшей мере на двадцать тысяч фунтов. Отсюда их неприязнь к Франции, которая повлияла на ход мировой истории. Этим, возможно, объясняется, почему Уильям Питт Старший и Младший, оба люди небогатые, ненавидели нас сверх всякой меры. Он были врагами и Бурбонам, и императору, носившим их бриллиант в коронах и на шляпах, на плечах и шпагах. В свое время питтовский антагонизм к Франции станет политикой их страны.

Император сказал мне для моего «Мемориала», что если Англия столь враждебно отнеслась к нашей революции, то в этом немалая заслуга месье Питта Младшего, который унаследовал ненависть к Франции от отца. Питты вели свою страну к вершинам, в то время как наши последние короли толкали Францию вниз. Питты обладали определенной чистотой и моральными достоинствами; не таков был Людовик Пятнадцатый, которому приходилось бороться с внуком Томаса Питта.

— Могут ли быть сомнения, что это — лик сокола с этаким бурбоновским клювом? — спросил император, рассматривая портрет Уильяма Питта Старшего в книге, которую я раскрыл.[55]

Я проводил изыскания насчет Питтов, поскольку мне не хотелось совсем уж забыть о них в моих исследованиях «Регента».

И смотрите, его физиономии присущи все типичные признаки ума, — продолжал император, указывая на высокий выпуклый лоб, похожий на его собственный. — Лицо удлиненное, стекающее книзу, что придает ему мрачный оттенок; губы тонкие, с властным изгибом, будто поджаты от привычки постоянно что-то оценивать. Конечно, в школе, где он учился в детстве, он выделялся своим интеллектом, и стал надменен. Когда он бывал в гневе, людям приходилось отводить глаза.

— Людовик Пятнадцатый полагал, что его следует казнить, — сказал я. — Питтов очень боялись при дворе Бурбонов. Король говорил, что господин Питт сумасшедший и очень опасен, что он заслуживает повешения.

— И это — человек, которого возвысил мой бриллиант!

— Бриллиант оставил в наследство всем Питтам безумие и меланхолию, — заметил я.

— Или, может быть, тому виной наследие предков, Лас-Каз, а вовсе не ваш бриллиант. Но продолжите вашу мысль.

И я объяснил, как, по моему мнению, меланхолия Питтов перемежалась лихорадочной деятельностью и порывами к величию. Она выходила за пределы обычной эксцентричности, чудачеств, столь любезных англичанам. Питт Старший, который стал графом Чэтемом и вел свою страну к величию империи, часто погружался в депрессию. Начиная с губернатора, все укрепление могущества рода было сопряжено с муками. Фурии гнались за ними сквозь века, вознося к вершинам власти и ниспровергая в бездну угасания.

Под конец жизни Питт Старший провел год в запертой комнате, стуча палкой в пол, когда хоте есть. Его большое лицо было мокрым от слез, голова лежала на руках, сложенных на столе. Голос, который некогда гремел, стал едва слышен. Тело дрожало, у него бывали приступы слезливости; он не выносил сначала громких звуков, потом вообще никаких звуков, и его била дрожь от нервного истощения. Еда поступала через люк в стене; никого не впускали — во избежание возможных инцидентов.

Его сестру Энн пришлось лишить свободы, и она умерла в доме для психически неуравновешенных. Другая сестра считалась умственно неполноценной, как и кузен Питта барон Кэмелфорд и один из старших братьев. По крайней мере, они жили на свой особый лад, как его дочь Эстер Питт, которая уехала к друзам[56] на гору Ливан.

— Безумен, mon cher, возможно, но все же он умел говорить. Своими разговорами Питты привели королевство к величию. Старший был Цицероном, Демосфеном, лучшим актером своего времени. Он знал все приемы ораторского искусства и обладал большим пылом. Говорили, что его голос летел вниз по лестницам в кулуары парламента, где посторонние останавливались, чтобы своими ушами слышать эти речи.

— Подобной силой я никогда не обладал, — заметил я, со смехом вспоминая, как я окаменел от смущения и опозорился в императорском совете.

Потом у нас речь зашла о том, как во время приступа подагры Уильям Питт буквально вполз в парламент и как после многих часов дебатов он заговорил в час дня, и никто не захотел уйти. Он был самоуверенным королем насмешки и язвительности — поднимет бровь и погубит кого угодно. Георги, Первый и Второй, оба терпеть не могли Питта Старшего и не выносили его присутствия. Георг Второй годами не разговаривал с ним, до тех пор пока талант Питта не вознес его к вершинам власти. Когда Питт наконец вступил в должность и должен был преклонить колено перед королем и поцеловать ему руку, чтобы принять должность министра, Георг Второй закричал от ярости.

— Все же он стал действительно их первым министром и главой палаты общин, — сказал я. — Он всегда был монархистом, уповающим на непогрешимого монарха. Служи он вам…

— Мне хватало неприятностей с его сыном и тем лунатиком, который пытался убить меня.

Император сказал, что Питт разбирался в войне и провел Англию через Семилетнюю войну к триумфу. Питт как-то сказал: «Я знаю, только я могу спасти Англию; никто другой на это не способен».