Губернатор писал, что если сэр Стивен и да Фонсека ведут переговоры о продаже камня какому-либо иностранному принцу, они ни в коем случае не должны выпускать его из рук, но отправить модель с Робертом. Питт заказал модель из хрусталя — сильно преувеличенную, — чтобы показать, как будет выглядеть камень после огранки. А показывать так или иначе необходимо, если предполагается, что алмаз может быть выставлен на продажу. Модель придется отвезти к евреям в Амстердам, чтобы определить его цену. Скорее всего, покупателем станет король Пруссии, или опять же король Франции, если между нею и Британией будет мир. К сентябрю 1704 года началась огранка, и Питт писал: «Я целиком завишу от этого».

Питт просто болел этим камнем. Его письма полны сомнений и страха, ибо этот человек не мог отказаться от руководства и надзора. Он сам огранил бы алмаз, будь то в его власти.

Во всей Англии имелся лишь один мастер, способный огранить алмаз Питта, — Джозеф Коуп, которому не очень хотелось браться за эту работу. Но Альваро да Фонсека убедил Коупа осмотреть камень Томаса Питта.

— Мне показали модель для огранки, — сказал Коуп. — Худшей я в жизни не видел.

Да Фонсека согласился и обрадовался, потому что невзлюбил Исаака Абендану, который изготовил эту модель в Индии по просьбе губернатора. Да Фонсека сказал, что они закажут другую модель для огранки, и добавил, что заставит младшего Питта привезти Джозефу Коупу сам камень. Да Фонсеке еще предстояло продать отпиленные части алмаза, но основную часть своего дела он уже сделал. И все же он медлил.

Когда Роберт Питт и сэр Стивен Ивенс появились у лондонского ювелира Харриса с алмазом, Джозеф Коуп, на вид лет сорока, находился в своей мастерской с да Фонсекой. Это была самая настоящая лаборатория — с медными зажимами, колесами, ступками и пестиками, с полировочным колесом из железного дерева и ситами, залитая бледным светом, в котором кружились крупицы белой алмазной пыли. Рукава на необычайно длинных руках Коупа, поросших густыми светлыми волосами, были закатаны. На мастере был кожаный передник и перчатки из тонкой кожи, которые он не потрудился снять. Он казался человеком очень, очень сильным.

Да Фонсека уже объяснил младшему Питту, что руки Коупа чувствуют внутреннюю вибрацию камня, что он видит кристаллографические оси, что плоскости сколков и вся геометрия — это по его части. Иными словами, Коуп обладает мастерством столь же редким, сколь редок алмаз, с которым ему придется столкнуться.

Когда алмаз был выложен на рабочий стол, Коуп был так потрясен, что ему пришлось ухватиться за край стола, чтобы устоять на ногах.

— Иисусе! — воскликнул он, хотя был евреем ипритом неверующим. Он знал, что алмаз весит четыреста двадцать шесть карат, но все же не был готов к такому зрелищу. Он улыбнулся.

Через просвет на вершине камня Коуп увидел сине-голубой цвет Голконды. Тело алмаза казалось очень чистым, всего лишь с двумя маленькими трещинками в глубине. Мастер сразу же понял, что это самый крупный алмаз, какой ему доведется когда-либо увидеть, что ему представляется возможность сделать лучшую работу своей жизни.

— Появилась новая огранка, — сказал он. — Алмаз потеряет в весе, чтобы приобрести блеск и переливы, но он будет играть.

— Вы имеете в виду бриллиантовую огранку? Это рискованно, — заметил да Фонсека, поддержкой которого Коуп заранее заручился. — Но все-таки чистый и поменьше лучше, чем побольше и грязный.

— Не знаю, — сказал сэр Стивен Ивенс.

Да Фонсека не доверял сэру Стивену и полагал, что его дела столь же неустойчивы, как его характер, но сдержал раздражение.

— Вы пришли сюда дерзать, а не осторожничать, — сказал Коуп, которому были присущи надменность, уверенность и хладнокровие, свойственные лучшим гранильщикам.

Роберт спросил:

— Насколько уменьшится камень после огранки?

— Полагаю, уйдет две трети, — сказал Коуп. — В результате бриллиант будет похож на «Виттельсбах Синий» — многогранник в форме звезды. Но тот огранен давно и неправильно. А этот будет в три раза крупнее и абсолютно совершенен.

— Совершенен? — повторили все хором, мгновенно забыв о своих разногласиях.

Коуп, который занимался огранкой даже во сне, объяснил, что, если камень огранить таким способом, алмаз будет обращать белый свет в радужный огонь. То, что он предлагал, было необычайно дерзким экспериментом.

— Сделать это могу только я, — сказал Коуп. — Об амстердамских мастерах и думать нечего.

И тогда Роберт Питт принял решение, настолько смелое, что оно стало оправданием всей его дальнейшей жизни. Впервые он перешагнул через себя, впервые стал тем человеком, который восемнадцати лет от роду оказался в Индии и два года торговал в Китае, стал тем сыном Томаса Питта, которого тот никогда толком не знал. Он согласился на план Коупа, рискуя участью своих сыновей и внуков. Пока Роберт не совершил столь необыкновенного поступка, он ничем не выделялся из толпы, способной лишь следовать по стопам великого человека либо служить почвой, из которой произрастают новые великие.

— Семь тысяч фунтов, — назначил цену Джозеф Коуп; переговоры продолжались, пока мастер и заказчик не сошлись на пяти тысячах.

— Сколько времени это займет?

— Вероятно, два года, — ответил Коуп, и это не было преувеличением, потому что огранка производилась вручную.

— Я буду приходить сюда каждый день, — сказал Роберт, для которого алмаз стал делом жизни.

Великий алмаз провел на колесе 1704–1706 годы. Год у Джозефа Коупа ушел на то, чтобы огранить камень в четыреста десять каратов наполовину, используя собственную его алмазную пыль как пасту на шлифовальном колесе. Сначала он огранил восьмигранник в пирамиду, потом спилил вершину, сделав площадку.

Затем, на второй год, он приступил к бриллиантовой, на пятьдесят восемь граней, огранке этого большого камня. В процессе огранки он делал свинцовые формы, и Эммануэль скопировал с их изображений то, что помещено выше. «Великий Питт» — так теперь именовался основной камень — был, вероятно, первым из больших алмазов, к которому применялась такая огранка.

Коуп написал губернатору. Поначалу он полагал, что камень будет в двести восемьдесят каратов, а потом понял, что останется половина — сто сорок. Трещины продолжали появляться. Неожиданные трещины, потому что если центральная часть была совершенной, наружная оказалась неожиданно плохой. Алмаз был обманчив, и девять крупных кусков пришлось отпилить. Он с ужасом ждал ответа от губернатора.

Каждый день приходил Роберт и писал отцу, что каждый отпиленный кусок он прикладывал к месту, откуда тот был взят, чтобы проверить, точно ли он подходит и не украдено ли чего. Всякий раз, когда он это делал, Джозеф Коуп, сидя на своем трехногом табурете у окна, мечтал взять да и отрезать какую-нибудь часть лица молодого Роберта. Он представлял себе его голову в медном зажиме и на колесе, смазанном маслом с алмазной пылью. Роберт же считал, что Коуп для еврея необычайно спокойный человек.

Роберта очень занимало это преображение, медленные переходы от тьмы к свету, от туманного к ясному, шлифование и отпиливание, убирание — нет, медленное стирание — негодного. И использование собственной пыли великого камня, чтобы изменить его. Это было одновременно разрушение и созидание. Он начал смотреть на Коупа как на Вулкана. Он звал его по имени — Джозеф.

Временами — потому что с матерью и сестрами отношения складывались дурно — алмаз и Хэрриет оставались для Роберта единственными просветами в темном, дурно пахнущем городе. Он знал, что алмаз, изменяясь сам, изменит их всех.