Губернатор и Ронде встретились в каменном доме. Окна были открыты, слышались резкие крики чаек. Питт в последний раз посмотрел на свой бриллиант при бледном желтом свете, вдохнул витавшие в воздухе запахи яблок и порта.

Лоран Ронде являл собой все, что Питт ненавидел во французах, а Питт ненавидел все французское. Ронде был художник и придворный, сейчас он был свободен от своих обычных изощренных привычек льстить и кланяться, был волен при желании причинить немало неприятностей. Весь в оборках, завит и напудрен с едва заметной вульгарностью. Приятные манеры покрывали его, как корка. Он волновался, и ярусы его кружев трепетали.

— Он несколько более скромный, чем я ожидал, — сказал ювелир, склоняясь над камнем и пытаясь совладать с собой при виде этой красоты. — И я визю пятнышк. Une petite glace dans le filetis et une autre au coin dans le dessous.[42]

— Что говорит этот проклятый лягушатник? — спросил губернатор.

— Изъян!

— Non, — сказал лорд Лондондерри, человек образованный и прилично говорящий по-французски, но с обычным ужасным и высокомерным английским акцентом и множеством ошибок. — De toutes les pierres princieres il a un blancheur eclat et une beaute de forme unique...[43]

— Здесь есть два мелких изъяна — один скрыт на павильоне, другой на filetis, — настаивал Ронде. Его губы, накрашенные темно-розовой помадой, скривились в неодобрении, а подбородок плясал от восторга.

— Filetis? Quoi?[44] — спросил капитан Джон Питт, страшный мошенник и развратник, который не платил своих долгов и однажды украл всю ренту одного из губернаторских имений, смахнув ее шпагой в свою шляпу.

— La ligne exterieure de la table qui forme la centre de la partie superieure du diamante…[45]

— Чушь собачья! С меня хватит! — сказал губернатор.

Лорд Лондондерри описал круг за спиной Ронде и вложил ему в руку большую пачку банкнот. Питт провел годы в Индии, подавая людям руку отнюдь не пустую; теперь он видел, как его сын делает это. Пришлось вручить две взятки, чтобы избавиться от бриллианта.

Ронде подошел к окну, к естественному свету, как делают все торговцы драгоценными камнями, и камень тяжело сверкнул. Затем Ронде отдал четыре пакета с бриллиантами короны в обеспечение остальной суммы, и «Великий Питт» стал «Регентом».

Губернатор Питт получил одну треть, остальная сумма должна быть выплачена четырьмя платежами через каждые шесть месяцев, плюс пять процентов. В качестве гарантии у него остаются четыре пакета с драгоценностями короны — при каждом платеже один пакет подлежит возврату. Ронде подарил Питту браслет с бриллиантами стоимостью в восемь тысяч восемьсот девятнадцать ливров в качестве возмещения расходов на путешествие. А Питту некому было дарить браслеты.

Регент не мог позволить, чтобы царь Петр вернулся в Россию, не побывав на одном из его маленьких ужинов.

Царь-великан явился инкогнито, как бомбардир Питер Михайлов, имя, которое он взял несколько лет назад, когда странствовал по Европе. Тогда он собирал сведения об инженерном и морском деле и изучал западные обычаи. Вернувшись в Россию, он обрил бороды своим боярам и отрезал их длинные рукава, которые постоянно попадали в суп. Кроме того, он отрезал еще восемь сотен голов.

У регента и его распутников было нечто общее с царем и его свитой — все они знали, как напиться до полного бесчувствия, и грубые их лица подтверждали это. Царь, как и регент, не мог избавиться от людей, к которым привык: оба нуждались в своих людях, которые служили бы ночной свитой. Оба знали, сколь удивительно мал мир монарха и сколь мало число людей, которым можно доверять. Вот почему аббат Дюбуа, бывший в детские годы регента его наставником, стал первым министром и правил королевством.

На людях, во время аудиенции, царь и регент оба сидели в креслах. Регент низко поклонился, на что царь ответил кивком. Царь Петр взял на руки и обнял маленького короля, так крепко сжав его, что и на глазах вонючего царя, и на глазах мальчика выступили слезы. (Год спустя царь будет вынужден предать смерти своего сына Алексея.)

В эту ночь «бомбардир» надел новый французский парик, который оказался слишком завитым и длинным и был подрезан и заново причесан, как он любил, под горшок. Костюм на нем был из грубой шерстяной ткани, он носил широкий пояс со шпагой и никаких манжет на рубахе. Он вымылся ради такого случая, поскольку ему предстояло быть представленным куртизанке, известной под именем Ля Филлон, чья слава долетела даже до Санкт-Петербурга, города, который он построил.

Вереницей карет без опознавательных знаков они двинулись в Hôtel particulier.[46] Ля Филлон, который был выстроен в современном вкусе — рококо, зеркала, пастельные цвета, много белого и золотого, с круглыми комодами работы Чарльза Крессента, инкрустированными позолоченной бронзой. Все текло вспухшими гнутыми линиями, позаимствованными у природы. У входа их встретили любезные красавицы. Царь никогда не видел таких светловолосых женщин, как Ля Филлон. Она была почти такого же роста, как и он сам, — более шести футов — со странно несоответствующими этому росту пропорциями античной статуи и кожей, которая сияла подобно морской жемчужине. Светлые густые волосы ниспадали свободными локонами на ее великолепную грудь и ниже, до колен, укрывая ее, как плащом. У нее был маленький прямой нос и глаза как чистые изумруды, приподнятые кверху и широко расставленные. Царь мгновенно забыл, что в течение шести недель своего визита притворялся, будто едва знает французский, и посему всюду ходил с переводчиком. Внезапно он обрел беглость языка, пока Ля Филлон вместе с Маринацией, еще одной известной куртизанкой того времени, темноволосой, в противоположность хозяйке, вели правителей по заведению.

Ля Филлон, которая лучилась необыкновенной юной чистотой, была надежным шпионом регента и имела ключ от его апартаментов в Пале-Рояле. Она могла войти и нашептать ему свои сведения, когда ей вздумается. Теми же сведениями она делилась с аббатом Дюбуа и полицейским Д’Аржансоном.

Регент, который коллекционировал живопись и сам был весьма талантливым художником, оставил в доме Ля Филлон одну из комнат за собой, превратив ее в грот. Грот освещался немногими солнечными лучами, падавшими на ложе из тростниковых циновок. Ля Филлон ложилась на эти тростниковые матрасы и лежала, вытянувшись, укрытая одними лишь своими великолепными волосами, а регент мог часами созерцать ее. Иногда, как было известно, волосы соскальзывали, приоткрывая тело. Ночью работу солнца выполняли канделябры. Теперь регент, лицо которого еще больше помрачнело, уговорил Ля Филлон отправиться с ним в эту потайную комнату. Царь запротестовал, но регент убедил его потерпеть. Русский царь Петр остался ждать у дверей. Регент сам зажег все свечи, а Ля Филлон разделась догола. Регент усадил ее в классической позе и поднял две волны ее волос, обнажив груди. Сердце у него мучительно билось, и он слегка задыхался.

— Еще одно, мадемуазель, — сказал регент, придвигаясь еще ближе.

В светлых завитках маленького розового сокровенного места Ля Филлон он поместил бриллиант «Регент», и там он покоился, в этой пышной теплой постели. Регент едва дышал. Ля Филлон, глянув вниз, удивилась и легко рассмеялась.

— Не шевелитесь, — сказал регент.

Он пошел за «бомбардиром», ожидавшим в коридоре в высшей степени нетерпеливо. Не известно наверняка, но можно себе представить, какова была реакция, когда царь всея Руси впервые увидел сей камень во влажной меховой постели.

Известно, что русский царь Петр Великий купил за десять тысяч фунтов стерлингов второстепенные камни, которые были отпилены от «Регента». Некоторые говорили, что бриллианты звездчатой огранки из обрезков продал ему еврей Абрам Натан. Устроить эту продажу не представляло особых трудностей.