— Да, эти бананы не похожи на те, которыми потчевали нас европейские лавочники, — заметил доктор, сдирая легко отстёгивающуюся суховатую кожицу плода и обнажая золотисто-розовую душистую мякоть.

— Это лесные плоды? — спросил Дорн.

— Ну нет, голубчик! Дикие бананы — порядочная дрянь, как и все дикие фрукты и здесь, и у нас на севере. Чтобы вывести хорошую породу, вроде вот этих, приходится немало повозиться. Прививки привозят нередко за тысячи вёрст. Например, с Зондского архипелага… Это, наверное, Желюг Ши… — перебил сам себя доктор: в передней со стороны веранды задребезжал звонок.

Дорн вышел из столовой и через минуту вернулся в сопровождении маленького скуластого шофёра, сменившего свою форму на мягкий просторный костюм из китайской материи.

Головастый механик, прежде чем занять своё место за столом, подошёл к хозяину и сказал вполголоса несколько фраз на незнакомом Дорну языке.

Доктор встрепенулся и удивлённо поглядел на окно.

— Вот, Джи, сейчас выяснится, кто твой таинственный посетитель. Судя по описанию Желюг Ши, именно он хочет меня сейчас видеть.

Джемма испуганно вздрогнула.

— Ради Бога, отец, принимай его, где хочешь, только не здесь, не при мне. Я с ума сойду от страха, если ещё раз увижу его глаза.

— Ну, перестань нервничать, мышка! — ласково перебил доктор. — Если человек сам приходит ко мне на дом, притом совершенно открыто, чего нам бояться?.. Наконец, ты можешь пройти в лабораторию… Возьми с собой нашего шофёра или Дорна. Или, быть может, вы хотите остаться со мной, Дорн?

Дорн ответил не сразу. Видно было, как на его высоком выпуклом лбу бегали морщины и на лице желание остаться с Джеммой вдвоём боролось с любопытством исследователя.

— Я… предпочитаю остаться с вами… если вы ничего не имеете! — выговорил он наконец, обращаясь к доктору.

— Как хотите! — ответил тот и кинул несколько непонятных слов шофёру.

Тот молча поднялся со стула, взял свою тарелку с пушистым комком взбитых сливок с бананами и не торопясь последовал за Джеммой в другую комнату.

— Папа! — умоляюще обернулась Джемма к доктору на пороге. — Вы обещаете мне быть осторожным?

Доктор весело рассмеялся и кивнул Дорну.

— Не угодно ли… Эта убелённая сединами женщина учит меня осторожности! Ступай, ступай! Ну-с, а теперь взглянем на нашего таинственного гостя.

Доктор легонько нажал кнопочку, скрытую в толще обеденного стола, и, повернувшись вместе со своим плетёным креслом к дверям на веранду, крикнул несколько слов по-индусски.

Слышно было, как на веранде хлопнула дверь, прошелестели по плетёным циновкам-половикам неторопливые шаги, и в освещённом пространстве появились две тощие смуглые фигуры, в первую минуту произведшие впечатление совершенно голых. Потом уж стало видно, что бёдра их были прикрыты куском тёмной, почти под цвет кожи, материи.

Одна из этих фигур оказалась мальчиком лет одиннадцати — двенадцати, изнурённым и исхудавшим до последней степени, с каким-то странным, неприятным выражением осунувшегося лица, не то сонным, не то придурковатым; с последним, впрочем, плохо вязались огромные глубокие глаза, словно задёрнутые изнутри чёрной бархатной занавеской.

Мальчик, лишь только вошёл в комнату, не поклонившись хозяевам, не вымолвив ни слова, направился в левый угол и спокойно уселся прямо на пол, странно вывернув ноги (так, что пятка одной из них прижалась к самому низу живота) и поставив перед собой небольшую круглую плетёную корзину, которую он снял с головы.

Словно закоченев в этой позе, мальчик уронил на колени тонкие высохшие руки и вперил странный, будто невидящий взгляд куда-то поверх головы Дорна.

Его спутник, также донельзя иссохший индус, с совершенно голым черепом, с которого свисал длинный и жидкий чуб, имел на бёдрах такую же узкую повязку, а в руках небольшую тонкую палочку, довольно грубо, как показалось Дорну, гравированную разными значками.

Сколько лет могло быть этому человеку?

Когда он слегка, с невыразимым достоинством кивнул европейцам головой и открыл рот для приветствия, обнажились его ослепительно белые, ровные, крепкие молодые зубы. Но когда Дорн, машинально блуждая взглядом по его лицу, словно прямо по кости обтянутому смуглою кожей, встретился с его глазами, он невольно вздрогнул и привстал в своём кресле.

Из тусклых, холодных, мертвенно спокойных глаз гостя глядела если не сама смерть, то, по крайней мере, древность такая, для измерения которой на язык, вопреки рассудку и логике, настойчиво просились не десятки, а сотни лет.

Странный гость остановился невдалеке от стола и, выговорив своё приветствие, со спокойным ожиданием уставился на хозяина своими чудовищными глазами. И Дорн с тревожным изумлением заметил, как лицо доктора, на котором он за всё время своего с ним знакомства не видал ни разу даже тени волнения, выразило теперь почти растерянность, смешанную с чувством самого глубокого почтения.

Доктор Чёрный встал со своего места и, кланяясь бродячему нищему так, как будто тот был особа царствующего дома, ответил на звучном и плавном ведийском санскрите, так мало похожем на санскрит классический:

— Да будет благословен час, когда великому брату пришла мысль посетить моё жилище!

Он подвинул гостю шезлонг, с которого только что встала Джемма, и снова опустился в свою плетёнку, видимо стараясь взять в руки свои чем-то взбудораженные нервы.

— Брат-европеец узнал меня? — медленно произнёс гость, садясь на предложенное место и по-прежнему не отрывая своих странных глаз от лица доктора.

И с удивлением, граничащим с ужасом, Дорн увидел, как последний смертельно побледнел на минуту… Только на минуту. Тотчас же лицо приняло спокойное, бесстрастное выражение, словно окаменело. Лишь в глазах зажглась особая жизнь. Дорну казалось со стороны, будто мягкие в обыкновенное время глаза доктора бросают теперь целые снопы фосфорических лучей.

— Да. Я узнал тебя… теперь, — ответил он раздельно спокойным тоном. — Узнал. Но… скажи мне, приходишь ты сам от себя, или тебя направили ко мне с поручением братья, жилище которых охраняют «Желюг-Па»?[10]

Гость ответил уклончиво:

— Разве брату не безразлично, говорит ли с ним брат или брат, посланный братьями?

— Очевидно, ты допускаешь, что мой мозг уже одряхлел или не вынес тяжести открытых мне братьями знаний, если считаешь возможным предлагать мне такие вопросы, — холодно ответил доктор.

Дорн снова не удержался от нервной дрожи. Настоящее пламя вспыхнуло на мгновение в мёртвых глазах индуса… Вспыхнуло и погасло.

— Если я являюсь от себя, откажет ли брат в беседе со мной? — медленно, взвешивая каждое слово, обратился он опять к доктору.

— Почему же? — возразил тот спокойно. — Брат, не сделавший и не помысливший зла против братьев и брата, не может сомневаться в искренности и расположении себе подобного.

— Пусть младший брат оставит нас одних в таком случае.

— Зачем же? — твёрдо возразил доктор. — Мой молодой товарищ не понимает нашего языка… Да если бы и понимал, брат, если говорит не от имени братьев, не может сообщить ничего, что требовало бы особой тайны от моих близких.

Скелетообразный гость долго молчал, спрятав под тяжёлыми веками свои мёртвые глаза. Потом снова уставился доктору в лицо и начал:

— Час тому назад я видел здесь девушку.

— Она не имеет причин скрываться! — перебил доктор холодно.

— Мудрец отличается от обыкновенного человека тем, что умеет не только говорить, но и… слушать, — колко заметил гость. — Но… буду продолжать. Брат знает не хуже меня, что девушка эта живёт не так, как она обязана жить… если только она имеет вообще право жить, — тихо добавил гость, и его глаза сверкнули жёстким металлическим блеском.

— Кто может лишить её этого права?

— Ману… — набожно начал гость.

— То есть комментарии и прибавления к нему браминов, — горячо перебил доктор.