В одном из нагромождённых, по-видимому без всякого порядка, переулков ухает военный оркестр — отряд английской пехоты, в белоснежных мундирах, с короткими винтовками у бока и широкими, похожими на мечи, штыками у пояса, марширует, отчётливо отбивая шаг.
Навстречу, покачивая огромными стальными лбами, плетутся, с погонщиками на затылке, слоны, нагруженные разобранными частями, должно быть, паровой машины.
И посреди всей этой сутолоки, как каменное изваяние, невозмутимая фигура сипая-полицейского с бородатой цыганской рожей под белоснежным тюрбаном.
Вечером, когда багровое, раздувшееся до огромных размеров солнце тонет за зубчатым горизонтом и воздух весь напоен золотистою пряною пылью, с гребней набережных ползут к воде бронзовые и чёрные фигуры совершать вечернее омовение.
Плещутся губастые, совершенно нагие ребятишки, истово совершают обряд седобородые паломники, приплывшие поклониться местным святыням откуда-нибудь из-под мыса Коморина.
А на вершине террас, под, словно ярмом придавленными, четвёрками колонн — Гатами, уже прячутся синие тени.
Шикарные лёгкие коляски и длинноклювые автомобили мчатся за город к эспланаде. Там нынче очередная партия в поло.
Искусники джентльмены, представители местного бомонда, вооружившись длинными молотками, истязают косматых индийских пони, мечутся на площади в несколько десятков квадратных саженей, оспаривая друг у друга мяч, звание чемпиона и право свихнуть позвоночник.
А сотканный будто из кружев дворец какого-нибудь раджи, живущего в городе в качестве почётного арестанта английских властей, залит уже сверху донизу огнями. Там радушный хозяин со сладчайшей улыбкой угощает шампанским затянутых в мундиры гостей, давно уже ставших хозяевами и его самого, и его родины…
В азиатских колониях родовая английская аристократия не сторонится так от денежной, как на берегах самой «старой Англии», и Дине предстояло окунуться в самый сок бенаресского общества, тем более что отец её со своей железной энергией, солидной научной подготовкой и, главное, одухотворяющей всякое предприятие искрой коммерческого и промышленного гения успел сделаться положительно необходимым во всех слоях колониального общества.
И теперь, еле успев водворить дорогую гостью в своём «зимнем» помещении, он принуждён был через неделю уже оставить её на попечение секретаря и новых знакомых, а сам умчался в Калькутту, вызванный депешей для присутствия в какой-то комиссии по исследованию ископаемых южного склона Гималаев.
Дина, впрочем, сама скоро освоилась с новой обстановкой и быстро забрала в руки хозяйство, приведя в немалое замешательство Раджент-Синга, почтенного магометанина, исполнявшего обязанности мажордома и самым беззастенчивым образом обворовывавшего хозяйство.
Дина отобрала у него ключи, изъяла из его ведения двух мальчишек-казачков, приводивших в движение «пунку», которых он не стеснялся лупить в её присутствии, и приказала повару и женской прислуге обращаться за распоряжениями и деньгами непосредственно к ней.
После первой же претензии со стороны оскорблённого магометанина, она снеслась по телеграфу с отцом и имела удовольствие получить выразительную телеграмму на русском языке английскими буквами, сильно заинтриговавшую Шарля Дю-Руа тщательностью зашифровки.
В телеграмме стояло: «Goni ego w cheju. Tseluju. Papa».
К вечеру всесильный Синг покидал уже дом Сметанина, не забыв призвать на него покровительство шайтана. А на следующее утро к Дине явилась целая депутация от разноцветной многочисленной сметанинской челяди с благодарностью за освобождение от «магометанского ига».
Всесильного Синга, как оказалось, побаивался даже секретарь саиба Шарль Дю-Руа.
К себе Дина приблизила в качестве камеристки пятнадцатилетнюю, но вполне уже сформировавшуюся девушку, уроженку юго-западной оконечности полуострова, говорившую на мягком грациозном тамульском наречии, которого в Бенаресе не понимали и на котором Дина принялась усердно учиться.
Пятнадцатилетняя черноглазая Кани-Помле привязалась к новой госпоже, как собачонка, и, к большому удивлению Дины, оказалась умелой и ловкой, совсем европейской горничной.
Первую же неделю по приезде старик Сметанин посвятил визитам вместе с дочерью в семейные дома, и теперь без него Дине скучать не приходилось.
К утреннему кофе её постоянным кавалером был Шарль Дю-Руа, оказавшийся при ближайшем знакомстве добродушным и безобидным парнем, страдающим, однако, «пороком сердца», заставлявшим его краснеть чуть не до слёз, если на нём дольше обыкновенного останавливала взгляд не только сама хозяйка, но и её хорошенькая горничная.
За кофе Дина делала распоряжения по хозяйству, заказывала обед, слушала Шарля, читавшего ей местные и европейские газеты. Потом шла к себе заниматься индусским и тамульским языком. Писала письма…
После завтрака нечего было думать чем-либо заниматься. В небе висело раскалённое солнце, с Ганга поднималась тяжёлая влажная мгла, и европейцы прятались по своим углам.
Дина не покидала шезлонга, со стыдом чувствуя себя в положении «плантаторши», заставляющей мальчишку-туземца возиться в эту убийственную жару с бамбуковым крылом «пунки», без которой не только в комнате, но и на веранде можно было задохнуться.
К обеду, сервированному среди целого цветника в корзинах и вазах, являлся юный секретарь в чёрном фраке и ослепительном жилете с гарденией или пушистой хризантемой в петлице.
Корректный Шарль считал своей священной обязанностью явиться перед обедом на веранду, где в гамаке или шезлонге изнывала от духоты Дина, и по всем правилам искусства предложить очаровательной хозяйке руку, чтобы вести её к столу.
После обеда, когда наконец спадала жара, Дина приказывала подать автомобиль и, пригласив своего вечного спутника Шарля, сама бралась за руль, не забывая по дороге к знакомым или на эспланаду свернуть к набережным, полюбоваться, как совершают обряд вечернего омовения разноцветные завсегдатаи террас.
Нередко за ней самой заезжали на автомобиле новые знакомые, на попечение которых оставил свою дочь старик Сметанин.
В данную минуту она как раз ожидала свою новую приятельницу, молоденькую вдовушку миссис Понсонби, дочь одного из влиятельных местных чиновников, с которой она, несмотря на свой замкнутый характер, довольно легко и искренно сошлась.
Жизнерадостная вдовушка влетела, по обыкновению, без доклада, не раздеваясь, и, как была, в запылённом автомобильном балахоне, с головою, закутанной огромным вуалем поверх мужской фуражки-«спортсменки», сунулась в кресла.
— Милочка! Вы ещё даже не одевались?! Мы опоздаем к началу, а мне так хочется видеть, как Литл Билли поведёт свою команду… Да ну же, торопитесь! Скорее, скорее! — подталкивала она, когда Дина принялась одеваться при помощи своей темнокожей наперсницы. — Сегодня особенно интересно… Вы увидите самый цвет нашего общества. Генерал Роджерс, адъютант вице-короля, остановился у Сммерсов по дороге в Дели. Он тоже будет. Потом Раджа Гундар-Синг вернулся из своих имений. Вы увидите его знаменитый чёрный бриллиант. Он никогда с ним не расстаётся… Потом приезжий профессор. Я встретила его у французского коммерческого агента. Красавец мужчина, ещё не старый.
— Ого! Вы уж успели влюбиться, Мери?..
— Какие глупости! Нет, я пока верна маленькому Биби. Смотрите, не влюбитесь сами. Профессор только что из Парижа.
— Какой-нибудь фокусник?
— Какие глупости! Он командирован Парижской академией наук для изучения каких-то очагов чумы или чего-то в этом роде… С ним целая свита. Да, наконец, генерал только что обменялся с ним официальным визитом. У него, говорят, огромные связи.
— Посмотрим, посмотрим, что лучше: чёрный бриллиант или ваш профессор.
— Смейтесь, смейтесь! Увидим, что скажете… Только торопитесь, а то ничего не увидите. Профессор завтра же уезжает.
— Вот тебе раз… А чума?.. Успел уже изучить?
— Он вернётся через неделю снова, а сейчас едет в Мадрас вместе со старшей Саммерс. Вы знаете, она теософка… Ну а он, очевидно, пользуется у них большой популярностью. По крайней мере, в их колонии в Адьяре специально по случаю его приезда устраивается торжественное заседание. Леди Саммерс целую неделю рассылала повестки и приглашения… Ну, вы готовы?
