— На вахте увидят… Небось и по телеграфу соседи сообщат, если поблизости встретят.

— Ну, на телеграф особенно не полагайтесь. Там такой тип посажен… Да с него и взыскать нельзя. Целый день банкирские депеши щёлкает. С нами человек десять американцев-банкиров.

— Эти куда?

— Кто на Суматру, кто на Яву… Около Палембанга новая нефть открылась, так вот туда. Они телеграфисту днём вздохнуть не дают.

— Но ведь в телеграфе должны быть двое?

— Должны! А экономия на что? Двоим и жалованье двойное надо, а этот за полуторное служит. Он сам на такое место норовил, где доходу больше. Он по протекции.

— Что за чёрт! — удивился Беляев. — Да у вас, кажется, всё здесь по протекции?

— А то как же? И я по протекции. Да и вы-то сами… тоже небось?

— Я? — обиженно хотел было возразить Беляев, но спохватился и, рассмеявшись, крикнул свернувшему к лестнице штурману: — Обязательно!..

Старший механик, тот самый, который объяснял Беляеву в первый день недостатки «Олимпика», встретил его с довольным видом.

— Похвально, похвально! Вахта — святое дело! На вахте минута за год идёт… Ну-с, всё в порядке. У щётки я вот эту шайбочку маленько прихватил, отставать стала. Тот трансформатор выключен до утра. Ну его совсем! Днём погляжу, что там засело.

Он тщательно вытер руки пеньковыми концами и направился к выходу. Потом что-то вспомнил и, вернувшись обратно, наклонился к уху Беляева с таинственным видом.

— А немца вы славно отделали! — прошептал он. — Добросовестно отделали! Жаль, что очухался. Живуч, собака. Мне Том говорил.

— Так-то так, а лучше, кабы поменьше об этом говорили.

— Он только мне сказал.

— Сказал вам, а Френкель слышал. Сейчас я его встретил в коридоре.

— Ну, ладно, ладно! Я скажу Тому. Вы не бойтесь. Тут все за вас.

Механик, сгорбив усталую спину, поднялся по лестнице, а Беляев, осмотрев динамо и провода, проверил распределение тока и выглянул через перегородку в машину.

Там, словно тени, неслышно скользили смазчики с длинноносыми жестяными маслёнками. Мерно кланялись мотыли, и мерно поклевывали парораспределительные клапаны.

Откуда-то, словно из самого цилиндра, вместе с поршнем выскочила коренастая, пузатенькая фигурка старшего инженера с маслёнкой в руке, в засаленной, выцветшей куртке.

Инженер приятельски кивнул Беляеву на его «под козырёк», закричал что-то на ухо машинисту и, поставив маслёнку на ступеньку кожуха, направился в отделение динамо.

— Ну-с! Как себя чувствуем?

— Благодарю вас! — улыбнулся Беляев.

— Да, да… Оскар теперь вам обязательно какую-нибудь мерзость сделает. Они с капитаном приятели… Впрочем, здесь они ничего не посмеют сделать. Компания со мной, батюшка, всё-таки считается немножко. А вот на берегу… Вам в Генуе придётся в машине посидеть. Я вас на всю выгрузку на вахте не в очередь продержу… Кстати, кажется, вдвойне удачно вышло?.. Она ваша соотечественница?

— Кто вам сказал, мсье?

— Кто? Конечно, не ваша дама, свирепый рыцарь! Та только и ахала наверху, как бы вам чего не было. Сами виноваты: зачем заревели на Оскара по-русски?

— Забылся! — сконфузился Беляев.

— То-то вот и есть. Политический?

Беляев покраснел и молча кивнул головой.

— Эх, молодёжь, молодёжь! — покровительственно похлопал инженер Беляева по животу. — Мало вас драли в детстве, а надо бы… У вас документы-то надёжны?

— И документы, и свидетели есть. — Беляев вдруг решился и откровенно рассказал инженеру свою историю.

— В таком случае вам плевать на всех. Стойте на своём. Не верите, мол, — снеситесь телеграммой с парикмахером. Только и всего… А отчего этот трансформатор не работает?

— Нильсон до утра выключил.

— Так. Ну а у вас как… Что там ещё?

Затрещал машинный телеграф.

— Есть «самый полный ход»! — раздался ответ вахтенного машиниста в рупор телефона.

Клапаны и локти мотылей ускорили такт.

— Подшипник! Подшипник у левого! — страдальческим голосом закричал инженер помощнику машиниста. — Разве вы не слышите, варвар вы этакий?

В мягком жужжанье машины проскальзывал сухой и отрывистый стук.

— Беда с этим народом! — замотал головой инженер, вернувшись за перегородку. — Вы зачем?

В машину спускался второй инженер, рыхлый добродушный брюнет с двойным подбородком и глазами навыкате. Брюнет неодобрительно покрутил головой и кивнул в сторону машины.

— Гонит? — выронил он вопросительно.

— Только что сигналил «самый полный»… Что ж? Океаном идём!

— Да, океаном… Штурман мерял на баке температуру воды. Сильно падает.

— Ну? А волна какая?

— С одиннадцати часов словно маслом всё море смазало… и на небе ни облачка.

— Это скверная штука. Куда ж он несётся как сумасшедший?

— Всё банкиры! Давеча телеграфисту вздохнуть не давали, теперь к Гибралтару спешит. С парохода биржей руководить хотят. Заинтересовали капитана премией, вот он и старается.

— Но… позвольте! — закипятился толстяк. — Ведь на его совести несколько сот человеческих жизней!

— Э? — брюнет безнадёжно махнул рукой. — Разве наш генерал на это посмотрит? Хуже всего в этих широтах не с айсбергом рискуешь встретиться, а с ледяным полем. Его под водой и не видно, пока не наскочишь…

— Есть «без осечки»! — крякнул в телефон голос машиниста, и Беляев уловил в нём тревожные, недоумевающие ноты.

Толстяк инженер на секунду остолбенел. Потом разразился бранью и опрометью кинулся наверх из машины, еле успевши сдать вахту брюнету помощнику.

— Он с ума спятил! — обернулся толстяк на бегу. — Да у меня такой бешеной гонки подшипники не выдержат.

Он исчез на лестнице. Новый вахтенный лениво поплёлся к цилиндрам, и машинное отделение приняло свой обычный будничный вид. Так же спокойно мерцали прикрытые проволочной сеткой матовые груши электрических ламп, ровно и мягко отсчитывала бесконечные такты машина, и неслышно скользили по кафельному полу синие силуэты рабочих.

Здесь внизу, в желудке у парохода, не было слышно движения. Только шары центробежного регулятора, слившиеся теперь в широко распахнутое, мутное, сплошное кольцо, свидетельствовали о том, что стальное сердце «Фан-дер-Ховена» напрягает все свои силы.

На лестнице снова показалась толстая встревоженная фигурка. Старший не скрывал своего раздражения.

— Это чёрт знает что такое! — кипятился он. — Сам на мостике и четыре банкира-американца с ним. Пьяные лица… шампанским, ликёрами так и разит… Я ему доложил — и слышать не хочет. Всё, говорит, беру на свою ответственность. Чёрта ли нам в его ответственности, если нас к рыбам пустят! Всё-таки я заставил моё заявление в журнал занести.

— Депеш не было от соседей?

— Телеграфист спит сном праведным. Да его и винить нельзя: весь день напролёт из-за аппарата не поднимался с биржевыми депешами.

— Да! — покачал головой помощник. — С этой экономией…

Отчаянно рванул звонок машинного телеграфа.

— Есть «стоп»!.. Есть «назад»!.. Есть «полный ход»! — одно за другим рявкнул в телефон испуганный голос машиниста.

Толстяк старший одним прыжком, не выронив ни слова, очутился у регулятора. Он успел вцепиться в его рукоятку.

В ту же минуту чудовищный толчок потряс корпус парохода.

Не было, казалось, ничего, что бы могло устоять перед его сокрушающей силой, и странно было видеть минуту спустя, как по-прежнему ровно, отчётливо стали отсчитывать такт клапаны машины. Мигнули на секунду и снова спокойно стали мерцать электрические груши над блестящим кафельным полом.

Но как прежде не было слышно движения судна, так теперь при каждом повороте гребного винта судорожно вздрагивал корпус и чувствовалось отсюда, как взбивают воду за кормою винты в тщетной попытке сдвинуть пароход с места.

— Сидим! — горестно выпустил толстяк инженер, впившись в рукоятку рычага. — Сидим!.. Говорил я… Вы, там, по местам! Если какая каналья посмеет удрать, на месте положу!.. — Толстяк, зверски вращая глазами, вытащил из кармана маленький браунинг.