— Голым-то он, конечно, не останется, — сказала Салова. — Но разве у него было когда-нибудь что-то приличное? У этих детей есть хоть какая-то одежда только потому, что все из жалости отдают им свои обноски. Сколько бы Ларамар ни пил, он, однако, заметьте, всегда умудряется приготовить достаточно березовицы для обмена, особенно если дело касается заготовок для новой партии своих напитков, но явно недостаточно для того, чтобы обеспечить свою жену и ее потомство. И когда надо помочь по хозяйству, его не дозовешься, ему недосуг вместе со всеми рассыпать щебенку по канавам или отправиться на охоту.

Да и Тремеда никогда не помогает, — продолжила Салова. — Вот уж два сапога пара! Вечно ей «нездоровится», когда требуется помощь в подготовке общих трапез или в устройстве других общих дел, хотя сама никогда не постесняется попросить о помощи, чтобы накормить ее "бедных, голодных детишек". Да и кто же тут сможет отказать? Они ведь правда плохо одеты, моются разве что по большим праздникам и ходят зачастую голодными.

После пиршества настроение заметно улучшилось, особенно когда подействовала березовица Ларамара. С наступлением темноты пирующие переместились к центру стоянки, где разожгли большой костер в расположенном уже под защитой скального навеса кострище. Даже в самые жаркие летние дни ночи оставались пронизывающе холодными, напоминая о близости огромных массивов вечных льдов.

Этот костер отдавал свой жар поселению, прогревал скалы, добавлял уюта общей атмосфере. И тогда дружелюбно настроенная, хотя и постоянно меняющаяся компания собралась вокруг прибывшей сегодня пары путешественников. Эйла познакомилась с таким множеством новых людей, что, несмотря на ее исключительную память, она сомневалась, что ей удалось их всех запомнить.

Волк вдруг вновь появился рядом с Эйлой, на сей раз рядом с ней сидела Пролева, держа на коленях сонного Джарадала. Мальчик оживился и захотел спуститься на землю, вызвав, очевидно, сильное беспокойство Пролевы.

— Не бойся, Волк не обидит его, — сказала Эйла.

— Он умеет очень хорошо играть с детьми, — добавил Джондалар. — Он вырос вместе с детьми Львиного стойбища и больше всех защищал одного слабого и больного мальчика.

Не слишком-то успокоенная их словами, мать спустила мальчика на землю, но продолжала поддерживать его рукой. Присоединившись к ним, Эйла обняла зверя за шею, в основном, чтобы успокоить женщину.

— Джарадал, ты хочешь погладить Волка? — спросила Эйла. Он с серьезным видом размашисто кивнул. Она поднесла его ручку к загривку Волка.

— Он щекочется! — заулыбавшись, сказал Джарадал.

— Да, мех у него щекочется. Он и его самого щекочет тоже. Сейчас он линяет, то есть часть волос у него выпадает, — сказала Эйла.

— Ему больно? — спросил Джарадал.

— Нет. Просто щекотно. Именно поэтому сейчас ему очень нравится, когда его почесывают.

— А почему у него выпадают волосы?

— Потому что становится теплее. А зимой, когда наступают холода, у него вырастает новая густая шерсть, чтобы сохранять тепло, но летом в такой шубе слишком жарко, — пояснила Эйла.

— Почему он не надевает одежду, когда холодно? — настаивал Джарадал.

Ответ пришел из другого источника.

— Волкам трудно самим шить себе одежду, поэтому Мать сама утепляет их каждую зиму, — сказала Зеландони. Она подошла к этой компании вскоре после Пролевы. — Летом, когда становится жарко, Мать забирает у них часть меха. Когда Волк линяет, Джарадал, то это означает, что Дони снимает с него часть одежды.

Эйлу удивили доброта в голосе разговаривающей с мальчиком жрицы и ее ласковый взгляд. Это заставило ее задуматься о том, хотела ли когда-нибудь Зеландони иметь детей. Она ведь целительница и наверняка знает, как предотвратить беременность, но гораздо труднее узнать, что способствует началу беременности или как избежать выкидыша. Интересно, как, по ее мнению, зарождается новая жизнь, и знает ли она, как предотвратить ее зарождение.

Когда Пролева взяла мальчика на руки, собираясь отнести его спать, Волк последовал за ними. Эйла позвала его обратно.

— По-моему, Волк, тебе пора отправляться домой, в жилище Мартоны, — сказала она, знаком велев ему "иди домой". Домом ему служило любое место, где Эйла расстилала свои спальные меха.

Поскольку холодная тьма уже завладела стоянкой за границей распространения кострового тепла, многие покинули площадку около кухонных очагов, где происходило пиршество. Некоторые, особенно семьи с маленькими детьми, удалились в свои жилища. В полумраке вокруг костра осталась в основном молодежь, сидели здесь и люди постарше, иногда, объединившись в маленькие компании, кто-то вел доверительные беседы, кто-то рассказывал истории, а парочки обнимались. В такие вечера мужчины и женщины могли объединиться в совершенно неожиданные пары, чтобы разделить Дары Радости, и если все происходило по обоюдному согласию, то веселье шло своим чередом.

Этот вечер напомнил Эйле праздник Почитания Матери, когда, почитая Ее, люди обычно делили посланные Ею Дары Радости. И нынче вечером Она, видимо, останется довольна оказанным Ей почтением. "Зеландонии не слишком отличаются от Мамутои, — подумала Эйла, — или от Шарамудои, или от Лосадунаи, а с Ланзадонии они даже говорят на одном языке".

Несколько мужчин пытались уговорить красивую чужеземку порадовать Великую Мать, разделив с ними Ее Дары. Эйла с удовольствием внимала их пылким речам, но дала понять, что все ее радости связаны с Джондаларом.

У него были смешанные чувства по поводу вызванного ею всеобщего интереса. Ему понравилось, что его соплеменники так хорошо приняли ее, и он гордился тем, что так много мужчин восхищались приведенной им женщиной, но ему хотелось, чтобы они не столь откровенно стремились увлечь ее на спальные меха — особенно старался незнакомец по имени Чарезал, — и Джондалар обрадовался, увидев, что она не проявила никакого желания уйти с кем-то из них.

Зеландонии не одобряли ревность такого рода. Она могла привести к разладу, ссоре и даже к драке, а, живя в тесном общении, они превыше всего ставили гармоничное сосуществование и сотрудничество. Значительную часть года здешние места мало чем отличались от морозной пустыни, и в таком положении взаимопомощь становилась существенной для выживания. Большинством своих обычаев и ритуалов Зеландонии стремились поддерживать доброжелательность и препятствовать возникновению любого разлада, подобного ревности, пресекали все, что могло бы разрушить дружелюбные отношения.

Джондалар понимал, что ему будет трудно скрыть ревность, если Эйла окажет предпочтение кому-то из его соплеменников. Ему не хотелось делить ее ни с кем. Возможно, через много лет их совместной жизни бытовая привычка случайно откроет путь к поиску новых ощущений, но это будет уже совсем другое дело, хотя в глубине души он сомневался, захочется ли ему когда-либо вообще делить ее с кем-то.

В одной компании начали петь и танцевать, и Эйле захотелось подойти к ней поближе, но ей никак не удавалось выйти из толпы желающих побеседовать с ней. А один мужчина, который весь вечер робко топтался поодаль, теперь, видимо, набрался решимости заговорить с ней. Эйле уже раньше показалось, что она заметила какого-то необычного на вид мужчину, но ей не давали хорошенько рассмотреть его, постоянно отвлекая вопросами или замечаниями.

И сейчас она заметила человека, протягивающего ей очередную чашку березовицы. Этот напиток напоминал бражку Талута, только позабористее. У нее уже слегка кружилась голова, и она решила, что пора остановиться. Эйла знала, какое воздействие оказывают на нее подобные сброженные напитки, и ей не хотелось становиться излишне «дружелюбной» в первый день встречи с племенем Джондалара.

Она улыбнулась мужчине, с опасением предложившего ей напиток, и вежливо отказалась, но его внешность так потрясла ее, что улыбка на мгновение застыла на ее губах. Но, быстро опомнившись, Эйла взглянула на него с искренней сердечностью и дружелюбием.

— Меня зовут Брукевал, — сказал он. Он по-прежнему держался нерешительно и смущенно. — Я прихожусь кузеном Джондалару. — Его голос с очень низким тембром был, однако, очень приятным и звучным.