Необходимо принять во внимание также тот факт, который оказывает влияние на мышление и поступки каждого, кто провел долгие годы за линией, разделяющей западный мир от восточного. Каждый человек, приходящий с востока, как бы он ни боролся против порабощения своего духа, попадает на запад с ограниченным пониманием мира, в котором он очутился, создает неправильные реакции. Так это произошло и с ген. Власовым, с его офицерами, с солдатами, которые, сверх всего, впервые встретились с западным миром в нацистской Германии, опустошенной войной. Во время изучения материалов при создании данной книги, я натолкнулся на документы, которые для русских добровольцев не являются особенно лестными. Почему? Ответ следует искать не так в них самих, как в системе, которая их сформировала и в заключение предала. Никто из них не был виновным в том, что накануне Второй мировой войны их наилучшие командные кадры были расстреляны, что Сталин заключил с Гитлером пакт о ненападении, что на войну они шли наученными лишь крикливыми пропагандными плакатами и что их сотнями тысяч уводил в лагеря для военнопленных их враг, который фактически не знал, что с ними делать, а поэтому относился к ним жестоко. Необходимо также неустанно помнить о наличии некоторых фактов, которые не являются общеизвестными. Советская власть не признала Гаагской конвенции 1907-го года, а также не ратифицировала и Женевскую конвенцию 1929-го года, которая точно определяет права военнопленных. С момента возникновения войны с Советским Союзомrиюне 1941*-го года, германское правительство в собственных интересах постоянно делало попытки, через посредство Международного Красного Креста, привести статус военноплен- ных на обеих сторонах в соответствие с указанными конвенциями. Когда на все эти попытки не поступило никакого ответа с советской стороны, то попытки договориться предпринял Международный Красный Крест непосредственно сам, но тоже не достиг никаких результатов. Миллионы пленных солдат Красной армии дождались от своей родины лишь заявления Сталина, что таковых не существует, а если они имеются, то, как предатели родины, сложившие оружие, они лишаются гражданских прав, как если никогда не существовали. Гитлер лично настаивал на том, чтобы работники МКК посещали лагеря для военнопленных, и настаивая на том, чтобы пленным на обеих сторонах доставлялась почта. И эта попытка натолкнулась на холодный отказ советской стороны, повторивших вновь, что никаких советских пленных не существует, с добавлением вышеуказанного текста. Поэтому каждого советского человека ожидала смерть. В немецких лагерях — от голода, в лагерях западных союзников — от репатриации в Советский Союз. В силу всего этого большим лицемерием является обвинение в жестокости лишь нацистской Германии. В отношении к советским военнопленным это было естественным последствием того, что если одна сторона не соблюдает правил игры, то не будет придерживаться и другая сторона. Конечно, этим я не хочу уменьшить долю виновности немецкой стороны в несчастном состоянии советских военнопленных, но справедливость в руках победителя установила меры наказания за это порабощение прав человека исключительно односторонним образом.[216]

Не только голод заставил пленных сменить форму, как это в упрощенном виде подают некоторые писатели. Их предала собственная родина, отказавшаяся от них, они перестали для нее существовать, да еще в таком количестве, которому до сих пор еще не было аналогии.

2-го августа 1946-го года газета «Известия» поместила следующее сообщение:

Военная коллегия Верховного суда СССР пересмотрела дело по обвинению А. А. Власова, В. Ф. Малышкина, Г. Н. Жиленкова, Ф. И. Трухина, В. И. Закутного, С. К. Буняченко, Г. А. Зверева, В. Д. Корбукова и Н. С. Шатова в государственной измене, активном шпионаже и террористической деятельности… и приговорила обвиняемых к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение.

Трагичное событие стало очевидным. Но несравненно худшим и непростительным является непонимание. Ни одна из участвовавших сторон до сих пор не поняла, в чем тогда, на самом склоне войны, заключалась суть всего дела. Ни одна не поняла, кроме, конечно, советской стороны.

До того времени, когда эти события станут в учебниках истории абзацем с объективным изложением всего происшедшего, к сожалению, никто из участников этих событий не доживет.

Саул Белоу в своей книге «В Иерусалим и обратно» приводит весьма хорошее выражение: «Мы, американцы, являемся самыми информированными людьми во всем мире. В результате этого мы не знаем ничего». Я понимаю его так, что он косвенно выражает мысль, которая уже долгие годы засела в моей голове: т. е., что книги, а также средства массового осведомления, лишь информируют большинство людей, но не поучают. Это может сделать лишь чисто личный опыт. Люди, у которых познание европейского или афро-азиатского мира ограничивается лишь прессой и телевидением, хоть и могут о нем знать почти все, все-же ничего не знают о нем, а поэтому не в состоянии из его опыта делать выводы для себя. Они не знают его путем глубокого переживания, как сообщения о карательных отрядах в Камбодже переносят в чувство пережитого ужаса, как нас переживших это, охватывало при виде объявлений, гласящих: «За одобрение покушения на господина представителя…».

Как-то в 1943 году иллюстрированный журнал «Сигнал», издававшийся на нескольких языках Национал-социалистической партией трудящихся Германии для читателей в странах т. наз. Новой Европы, поместил большую статью о новой армии, которая сформировалась численностью почти в один миллион бойцов — в составе остальных армий Новой Европы, среди которых были бельгийские, норвежские, хорватские, эстонские, литовские, латышские и мусульманские дивизии СС, подразделения народов Советского Союза, армия Словацкого государства, испанская Голубая дивизия, английские, татарские и другие СС-подразделения. Это была «Die Wlasow Агтее» армия, во главе которой, согласно немецкой пропаганде, стоял А. А. Власов. Одновременно с этим немецкая звуковая кинохроника демонстрировала также кинокадры, снятые во время тренировки этих солдат: бойцы в немецких касках Вермахта, но с русскими лицами, бросали ручные гранаты, стреляли из автоматов, пушек и ракетометчиков.

Я живо вспоминаю о своих ощущениях, когда я сидел в кинематографе — в относительной безопасности Протектората — и смотрел на этих солдат. Тревожное чувство опасения, как бы это свежее и колоссальное войско не отдалило бы конца войны, но главное, удивление, чувство отвращения и, наконец, непонятная неприязнь к людям, которые объединились с немцами! После опыта из антинемецкого подполья (см. роман «Случай инженера человеческих душ») и после катыньского потрясения, которому я честно но безрезультатно, старался не верить, у меня, правда, не было больших иллюзий относительно Советского Союза; жестокости Национал-социалистической партии трудящихся Германии, производимые во время недавней «гайдрихиады», были составной частью моего собственного переживания, в то время как катыньские события были дашь сообщениями немецких информационных посредников, а Советский Союз, ничего не поделаешь, был тогда союзником. Мне не приходило в голову того, о чем, гораздо позднее, говорил Солженицын: что миллион русских предателей родины является, очевидно исключительным явлением в истории военного дела, которое невозможно объяснить никакой биологической особенностью русского народа, кроме общественными условиями, в которых русский народ жил в то время уже четверть столетия.

Я был потрясен. Я испытывал отвращение к этим людям, а после окончания войны, когда пресса, попугайничая пресыщенные нравоучительством и самодовольствием слова советских судебных бюрократов, обвинила их всех без разговора, огулом в измене родине, — я должен признаться, что тогда я не задумывался об этом.