Теперь он собирается разнести антиглобалистов - и, видит Господь, это действие вынужденное, а, значит, противнику не позавидуешь. Господину Потрошителю показалось мало, он решил подтолкнуть события. С радикалами Клуба и так бы разобрались, но медленно и аккуратно - инфильтрация, сбор информации, отделение агнцев от козлищ, десяток операций... хотя уже донесли, что долгосрочный план, разработанный и представленный Максимом, был куда остроумнее: заставить Совет гоняться за Клубом, а в это время вылавливать из кипящего супа то полезное и интересное, что есть в Клубе. Право экстерриториальности, право убежища для агнцев... а оказавшихся все ж таки козлищами можно и вернуть Совету. Начисто выпотрошенными, разумеется.

Господин ренегат же пожелал увидеть схождение лавины - и перегнул палку; а племянник не любит, когда его принуждают к любым действиям, даже к справедливым и полезным. Даже к удалению раковой опухоли, которая, кажется, проросла довольно широко. Что ж, рано или поздно, и скорее уж рано, очень даже рано, может быть, в ближайшие сутки господин Потрошитель получит тот ответ, на который рассчитывал. Тот ответ - и еще несколько слов, адресованных ему лично.

После госпиталя Габриэла в компании Аболса поехала на место событий. Ей не пришлось долго ломать голову. Неведомый стрелок не хотел никого убивать, гуманист придурочный, спасибо ему за гуманизм, но лучшая благодарность за подобные выходки - выстрел в затылок, смерть быстрая и милосердная. Не встрянь так несвоевременно Васкес, пуля вообще прошла бы над головой наклонившейся Паулы. Был бы ранен книготорговец, но едва ли слишком тяжело. Однако, явственная, откровенная угроза сестре Франческо - налицо, вполне достаточно, чтобы тот начал действовать... и тут влезает дополнительный фактор, несостоявшийся убийца. Знать бы еще, как он ухитрился, как... та же порода, что и Сфорца? То-то племянник "захотел мальчика себе" - рыбак рыбака узнает издалека, так, что ли, получается?

И мы стоим на грани войны с Советом, мы уже воюем с Радужным Клубом, и дай Господи этому мальчику выздоровления, потому что если он умрет, то Франческо разнесет все до основанья; а право вето племянника не остановит, и референта не защитит: нет человека - нет и права вето. Что ж, Максиму, который разработал первичный план - тогда это еще называлось "Пятая заповедь", - и через голову Габриэлы передал его лично Сфорца, стоило бы раньше задуматься, с кем он, собственно, играет.

- Что у нас плохого? - в десять вечера задает любимый вопрос Габриэла.

- Все в полном порядке, - отвечает младший референт. - Никаких происшествий.

Рабочий день окончен еще два часа назад, ночной заместитель приехал тогда же, и можно отправляться домой.

Мир есть сон, мир есть текст и мир есть слово. Слово было в начале, и слово есть, и будет во веки веков... а времени - времени не было никогда.

В переплетении букв и строк легко запутаться, будучи снаружи, но можно нырнуть внутрь, и скользить от слова к слову, от абзаца к абзацу, и искать ответы на вопросы - и трижды прав тот, кто сказал: чтобы задать правильный вопрос, нужно знать половину ответа. Эта половина у Алваро уже есть. Приснилась совсем недавно, когда он парил над паутиной текста, и боялся соскользнуть вниз, а не надо было бояться - ничего страшного, только слова, слова, слова...

В мире есть много неведомых слов, и Алваро не знает, откуда они пришли. Незнакомые слова, с непостижимым смыслом, похожи на заплаты на ткани бытия, цветные заплаты, вот, например, слово "аффилиат" - оно ярко-голубое, бархатное и имеет форму треугольника, пришито мелкими аккуратными стежками. Вот слово "провинциал", никак не означающее "деревенщина" - оно темно-серое, суконное, и старается быть неприметным, и у него даже получается; если бы Алваро не вел рукой по ткани, не нащупал бы узенький рубец, идущий по краю заплаты.

А из шва торчит коротенький хвостик нитки, а если потянуть за нитку, то доберешься до другого слова - Эулалио, это имя человека, который в прошлом и позапрошлом году учил Алваро на базе Эскалеры, не стрелять учил, а думать, обнаруживать слежку, обманывать и распознавать обман, и сначала казалось, что это очень скучно. Непонятно было, за что остальные уважают Эулалио, он же ничего толком не умеет, кажется, и бомбу не соберет. Зато он умел планировать, действительно умел, но Алваро он этому не учил... кажется.

На самом деле - учил, только не так, как остальных, а почему-то не прямо, не открыто. Подсовывал книги, задавал странные задачки на логику, но больше всего любил фантазировать - мог из ничего, из стихотворной строки или картинки сочинить роман, и заставить Алваро играть за одного из главных героев. Все равно что компьютерные игры, только сюжет гораздо интереснее, и чувствуешь себя более вовлеченным, да еще и реплики не машина тебе подсказывает, а решаешь все сам. Такие развлечения после дневных тренировок приходились очень к месту.

Нужно будет рассказать Раулю, сквозь сон думает Алваро. Такое в школе ввести - здорово же будет...

Алваро снятся джунгли, горластые птицы, вопящие на закате особенно громко, небо, почти не видное из-за листьев, невысокие домики, прикрытые сверху сеткой, он сидит на крыльце одного из таких домиков, а рядом - веселый и умный человек, совершенно неуместный здесь, в чащобе, где сплошь крепкие молодые мальчики из Черных, или инструктора, эти постарше, в шрамах, битые жизнью и злые. Они курят сигареты без фильтра, сплевывают с губ крошки табака и презрительно смотрят на младшее поколение, называют его тупым мясом и рассказывают, что в их-то время... вот при Пелаэсе, а при Одноглазом Жоане... они вечны, они будут готовить людей и для Жоана, и для Пелаэса, а выжившие сами станут инструкторами.

А Эулалио ходит в костюме, носит галстук и легкие кожаные ботинки, всегда безупречно вычищенные, дорогие часы и очки в тонкой металлической оправе, но с ним никто не спорит, даже Эскалера, которого Алваро видал издалека - и только один раз вблизи. Потому что Эулалио - провинциал, и это не значит "деревенщина", это значит что-то еще, но Алваро не может спросить, ему не полагалось слышать разговор Эскалеры с Эулалио, он совершенно случайно оказался под окном, а окно было открыто, и через противомоскитную сетку долетали обрывки беседы; говорили о деньгах, о том, что почти никто на базе не годится, а Эскалера, такой же, как прочие инструктора, только еще злее, еще больше битый, с кривым шрамом от угла рта до виска, говорил, что других - нет, и брать негде, потому что уже несколько лет другие хотят не того, и гонять с автоматами их уже не заставишь.

Алваро тоже не хотел гонять с автоматом, но об этом говорить было нельзя, а после подслушанного разговора - тем более нельзя, нужно было научиться всему, что тут могли дать; но Эулалио говорил о том, что автомат - не лучшее оружие, его не спрячешь в кармане и тем более не спрячешь за щекой, и показал, как можно убить половинкой бритвенного лезвия, только одно движение языка, и - фонтан крови... можно захватить самолет, например, ведь никто не заставит сдавать в багаж несессер.

Там было хорошо, на базе, а лучше всего вечером, после ужина, после холодного душа, на крыльце. Черное, близкое небо с крупными звездами сквозь листья - протяни руку да сорви; роящиеся вокруг лампы мошки, паутина слов, увлекательная игра, в которой можно было стать то проворовавшимся бухгалтером солидной фирмы, то шпионом, решившим проникнуть в архив крупной корпорации... Эулалио иногда подсказывал, но большая часть действий вытекала из самой логики игры.

Я соврал Раулю, я соврал старухе Росси, думает во сне Алваро. Я ничего не выдумал сам, меня научили - мы же играли в террориста-одиночку, целую неделю играли, как я мог забыть?.. Я же не помнил, не помнил совсем, Эулалио мог бы вспомнить, и что игры вообще были, а вот во что тогда играли, о чем вообще говорили, сидя на крыльце - не помнил, пока не заснул. Пока не полетел над словами, пока не увидел голубые бархатные и серые суконные заплаты...