Ветер относит дым от дороги. Снова видна автоколонна противника, Мы с Сосединым наносим по ней еще один удар. Перед нашими глазами возникает фейерверк трассирующих пуль.
Алиева по — прежнему нигде не видно. Может быть, он вынужден был возвратиться на аэродром? Но нет, и на аэродроме мы его не находим. Подробно докладываем командиру о выполнении задания и о том, как Алиев, выручая Соседина, подавил огонь фашистской зенитки. — Где же он?..
Только вечером стало известно, что какой-то самолет приземлился в восемнадцати километрах от нашего аэродрома, близ деревни Гостилицы. Рассказывали, что самолет этот вел тяжелый воздушный бой с фашистами и был сбит. На место его приземления немедленно выехали наши люди.
Вот что они услышали от очевидцев. На сравнительно небольшой высоте в сторону Ленинграда летели три вражеских штурмовика МЕ-110. В это время над лесом, дымя мотором, проходил наш «ястребок». Неожиданно он набрал высоту и преградил путь фашистским самолетам. В первые же мгновения боя ведущий «мессершмитт» вспыхнул и стал падать. Летчики покинули его и опускались на парашютах. Два других МЕ-110 яростно отстреливались от атакующего их «ястребка». Но вскоре один из них тоже задымил и круто пошел к земле. Он упал за деревней в лесной массив. Третий повернул обратно. Истребитель преследовал его. Он не стрелял, но, по — видимому, готовился ударить самолет противника по хвосту. И тут фашист открыл огонь. «Ястребок» начал падать. Потом он выровнялся, пошел на снижение в направлении деревни и скрылся за лесом. Прибежавшие туда колхозницы увидели, что самолет совершил посадку, не выпуская шасси, на крохотной лесной полянке. Летчик был мертв. Они немедленно сообщили о случившемся в Ленинград. Вскоре выяснилось, что фамилия погибшего летчика — Алиев. Гусейна и его самолет привезли на аэродром вечером. Но было еще светло, и все сразу обратили внимание на развороченный капот мотора и разбитые цилиндры двигателя. Друзья бережно сняли Гусейна с машины и положили на носилки. Открыв кабину, мы увидели разбитую приборную доску, залитые кровью осколки стекол на полу. Через некоторое время врач сообщил нам, что грудь Гусейна поразили тридцать осколков вражеского снаряда.
…И тридцать, не забудем, тридцать
Осколков вражеских в груди.
Но сердце продолжает биться
И отдает приказ: «Дойти!»
Дойти! Пусть легкие пробиты,
И в баках пусто, сдал мотор.
Но гибели наперекор
Шел на посадку истребитель,
Со смертью продолжая спор,
Все сознавая, не вслепую,
В вершинах сосен и берез…
И на прогалину лесную
Пришел, не выпустив колес.
Так наш флотский поэт Всеволод Азаров рассказал в стихах о последних минутах жизни Алиева.
Вот он лежит, наш Гусейн. Лежит на носилках, в окровавленном, иссеченном осколками кителе. Гусейн, Гусейн! Смертельно раненный, ты еще пытался спасти своего раненого друга — самолет. Откуда взялись у тебя силы, чтобы посадить истребитель так нежно и аккуратно? чем подумал ты в свою последнюю минуту? Может, вспомнил маму, твою добрую маму, Кюбру Алек — пер кызы, которая так любила тебя? Она не дожила до этого черного дня и не поплачет у твоей могилы. А может, ты вспомнил о родном Баку, об аэроклубе, о своей наставнице — первой летчице Азербайджана Мамедбековой Лейле — ханум, что дала тебе путевку в небо? Или о девушке, недавно приславшей тебе из Баку письмо? Мы хотели знать хотя бы, как зовут твою любимую. Но ты был так застенчив, что не сказал даже этого, а потом вдруг предложил нам прочитать письмо самим. Мы разглядывали непонятные нам строки (никто из нас не знал азербайджанского языка), а ты смеялся, беспечно радуясь тому, что шутка твоя удалась…
Никто никогда не узнает, Гусейн, что испытал ты, что прочувствовал, о чем подумал в ту последнюю для тебя минуту. Ясно одно, что трудной была она, эта минута. Врачи не понимают, как мог сраженный насмерть человек управлять самолетом, лететь, а потом совершить посадку. Оказывается, мог. Таким он был, этот удивительный человек, Гусейн Алиев. Не исполнив до конца своего долга, он не мог позволить себе даже умереть.
Когда наши товарищи приехали на место посадки, Гусейн сидел в кабине истребителя. Казалось, окликни его, и он сейчас же обернется и на красивом мужественном лице его сверкнет дружелюбная улыбка. В левой руке он держал отбитую осколком рукоятку сектора газа, правой крепко сжимал ручку управления самолетом, ноги, как всегда, стояли на педалях. Было такое впечатление, будто Гусейн прицеливается в невидимого врага.
Совершив посадку, он все еще летел на своем истребителе. Но теперь уже летел в бессмертие.
…Горда гора полетом соколиным,
А Родина — своим бесстрашным сыном!
Это заключительные строки замечательной поэмы о Гусейне Алиеве, написанной азербайджанским поэтом Мамедом Рагимом. Родина высоко оценила подвиг Гусейна, посмертно наградив его высшей правительственной наградой — орденом Ленина.
Алиева хоронил весь наш гарнизон. В скорбном молчании стояли летчики, техники, ближайшие друзья Гусейна, когда прогремел ружейный салют. И вот уже насыпан могильный холмик между двумя печальными березками. Венки полевых цветов покрыли его. При тусклом свете мы еще раз вглядываемся в фотографию Гусейна на пирамидке, в дорогие сердцу черты. Тихо расходимся…
Несмотря на яростное сопротивление наших войск, фашистская армия упорно приближалась к Ленинграду. С западных аэродромов возвращались наши летчики. Из Клопиц вернулись Киров, Годунов, Тенюгин, из Купли — Сухов и Костылев. Чуть позже из — под Старой Руссы прибыли Халдеев и Багрянцев. Они принесли печальную весть: в тяжелом воздушном бою пал смертью храбрых Миша Федоров. Алиев и Федоров. Трудно было поверить, что среди нас уже нет и никогда больше не будет этих молодых, задорных, влюбленных в жизнь людей. И мы мстили за них фашистам. «За Гусейна! За Мишу!» — мысленно повторяли мы, обрушивая на колонны противника шквал огня. И снова летели в воздух обломки вражеской техники, и снова безжалостно косили фашистов наши пулеметы. Нервы гитлеровских вояк не выдерживали. Семь солдат во главе с офицером из числа окруженных в районе озера Самро войск, сдаваясь нашим пехотинцам в плен, так объясняли свое решение:
— Лучше сдаться, чем сойти с ума от этих адских машин.
Они имели в виду советские самолеты и наши реактивные снаряды. Что ж, неплохая оценка наших первых ратных дел. Но в ту пору только некоторые из германских солдат пытались трезво осмыслить собственное положение и обстановку на фронте. Тысячи и тысячи других были опьянены фашистской пропагандой и, подхлестываемые заклинаниями своего бесноватого фюрера, упрямо рвались к Москве и Ленинграду.
НА ТО ОНИ И ДРУЗЬЯ
Было еще светло, когда над аэродромом появился наш двухмоторный транспортный самолет ЛИ-2. К тому времени боевой день —
летчиков уже подошел к концу. Мы решили искупаться спустились к реке, Но только я вошел в воду как услышал крик:
— Лейтенанта Каберова к командиру!
Надевая на ходу комбинезон, бежал я к эскадрильской землянке. В это время два истребителя взревели моторами и, обдав меня пылью, прямо со стоянки пошли на взлет. Майор Новиков с явным нетерпением ожидал моего прихода.
— Видишь ЛИ-2 над аэродромом?
— Вижу, товарищ майор!
— Это самолет командующего. Приказано сопровождать его до Таллина. Взлетели Халдеев и Сухов. Ты пойдешь третьим. В Котлах дозаправка. Пулей в самолет — и в Котлы!
— Есть!
Я бросился к своей машине. Мой новый техник Грицаенко (Володю Дикова перевели в другую часть) уже запустил мотор. Моторист Алферов с ходу накинул на «меня парашют, помог пристегнуть нижние лямки. Секунда — и я в кабине, вторая — и, поднимая пыль, машина тронулась с места. В этот момент я услышал, что кто-то стучит по крылу, и остановился. Стучал Алферов. К самолету бежал командир.
