Цапов многозначаще поглядывает на меня и покачивает головой. «Сколько опасностей свалилось на человека за четыре минуты спуска на парашюте!» — как бы говорит его взгляд… Сегодня 18 января 1943 года. По случаю годовщины со дня присвоения нашему полку гвардейского звания к нам приехали артисты из Ленинграда. Идет концерт. Объявляя очередной номер программы, конферансье загадочно говорит:

Выступает заслуженный радист… Кто-то весело поправляет его:

— Артист, вы хотели сказать.

Но конферансье, оказывается, не ошибся.

— Выступает заслуженный — вы сейчас убедитесь в этом сами — радист вашего полка!

Он жестом приглашает его на сцену и добавляет:

— В последний час!

Все мы замираем от неожиданности. А радист откашливается и прямо — таки с артистическими интонациями в голосе произносит:

— Войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились, товарищи! Блокада прорвана!

Что тут начинается, описать невозможно.

— Ура! — кричит зал. В овации участвуют и зрители и артисты. Наши ребята бросаются на сцену. Они хотят качнуть радиста, но тот своевременно исчезает за кулисами, предпочитая остаться в добром здравии.

С концерта я прихожу несколько позже Дармограя и Дука. Они поджидают меня. Львов вызван к командиру полка. Дармограй в темном углу землянки колдует над чем-то. Вскоре на столе уже стоят три кружки и кое-какая закуска.

При свете коптилки мы пьем за победу, возглашаем «ура» городу на Неве. Когда же ребята ложатся спать, я достаю бумагу, карандаш, придвигаю к себе коптилку и пишу стихотворение «Ленинград». К утру оно готово. Отрывок из него Дук помещает в «боевом листке».

Блокада прорвана, но ожесточенные бои продолжаются. Фашистское командование спешно перебрасывает к Ленинграду всё новые авиационные части. С утра до вечера в районе Синявина идут тяжелые воздушные бои.

Накануне я сбил двухмоторный неприятельский многоцелевой самолет МЕ-110. Машина загорелась в воздухе, еле — еле перетянула через станцию Мга и упала близ деревни Горы. А сегодня вот новый нелегкий бой. Нас пятеро. Со мной Цапов, Шилков, Прасолов и Шестопа — лов. Иван Цапов и Николай Шестопалов отражают атаки истребителей, а мы втроем наносим удары по врагу. В какой-то момент у меня в прицеле оказывается МЕ-110. Открываю огонь. Правый двигатель вражеской машины дымит. Вспомнив, как учил молодых летчиков Матвей Ефимов, я кричу Прасолову:

— Бей, Петя, добивай его!

Он стреляет, и от «мессершмитта» летят моторные капоты. Объятый пламенем, он входит в свое последнее пике.

— Молодец! — говорю я Прасолову. — Пристраивайся, не отставай…

Вражеские истребители никак не хотят отвязаться от нас. Где-то вверху ведет бой пара Цапова. Неожиданно в наушниках раздается его на удивление спокойный голос:

— Так, еще один пошел…

И точно. Сбитый Цаповым истребитель МЕ-109 винтом идет к земле.

Но за первой группой фашистских самолетов появляется вторая. Мы вклиниваемся в нее и, четко взаимодействуя, зажигаем еще один МЕ-110. Он долго мечется, сваливаясь то на правое, то на левое крыло. Но огонь есть огонь, и машина падает на землю.

Итак, уничтожив три самолета противника, наша пятерка победно возвращается домой.

Сбил первый фашистский бомбардировщик Петр Прасолов, невысокий чернявый хлопец, с виду совсем еще мальчик. Ему двадцать лет, а он уже грозный военный летчик — истребитель. Петр смущен похвалами товарищей и вместе с тем горд своей победой.

Все наши ребята дерутся с большим подъемом. Мою группу обычно сменяет в воздухе группа, возглавляемая командиром эскадрильи Семеном Ивановичем Львовым. В одном из боев он уничтожил МЕ-109, в другом, атакуя противника в паре с Петром Прасоловым, поджег МЕ-110. Еще через день Львов и Шилков сбивают два «мессера».

Дерзко воюют летчики третьей эскадрильи, которой командует отважный балтиец Дмитрий Татаренко. Напав на группу «юнкерсов» и отбиваясь от истребителей врага, они уничтожили в одном бою четыре бомбардировщика Ю-88 и без потерь вернулись домой.

Уже не первый вражеский бомбардировщик сбивает командир звена нашей эскадрильи Иван Цапов. Земляк комиссара Ефимова, уроженец земли Смоленской, Иван в бою очень напоминает Матвея Андреевича. Умный, расчетливый, беспредельно храбрый, он не раз выручал из беды своих товарищей. Выручил однажды и меня. Это была тяжелая воздушная схватка над линией фронта. Мы с сержантом Алексеем Пархоменко отражали атаки четверки «мессершмиттов». У Пархоменко недоставало боевого опыта, он часто отрывался от меня, но все же мы выдержали натиск фашистов. «Мессера» ушли. Но тут на смену им явилась четверка «Фокке-вульфов». Они неожиданно ударили по самолету Алеши. Машина его переломилась на две части и стала' падать. Почти пятнадцать минут пришлось мне одному драться с четырьмя истребителями противника. Трудно сказать, чем все это закончилось бы, не приди мне на помощь Иван Цапов. Вместе с Сашей Шилковым он набрал высоту и со стороны солнца атаковал «Фокке-вульфы». Через минуту они потеряли одного из своих ведущих и, оставшись втроем, ушли восвояси.

Особенно тяжело пришлось в дни прорыва блокады Ленинграда молодым летчикам нашего полка. Помнится, один из них, Юрий Шорин, допустил в полете ошибку и должен «был посадить истребитель на фюзеляж. Не имея опыта такой посадки, Юрий ударился о прицел. На другой день лицо его так распухло, что не было видно глаз.

Наша четверка дежурила в тот день, соблюдая «готовность № 1». Было холодно, и я попросил техника закрыть мою кабину чехлом. Через некоторое время кто-то постучал по фонарю. Как оказалось, стучал подполковник Никитин. Он привел на стоянку молодых пилотов, чтобы я объяснил им, как следует садиться на фюзеляж, поделился с ними своим опытом.

Сидя в кабине, я рассказал все, что следовало, по порядку. Вспомнил, как мне самому доводилось приземляться в некоторых случаях. А приходилось по — разному: и на шасси, и без шасси, и на полусогнутые стойки, и на одно колесо.

— Ну как, поняли? — спросил я в заключение у ребят.

— Поняли, — ответили они хором.

— А понял ли товарищ Шорин?

Шорин раздвинул двумя пальцами опухшие веки правого глаза и, глянув на меня одним оком, четко ответил:

— Так точно, понял, товарищ капитан!

Молодые летчики от души посмеялись над своим незадачливым сверстником.

И именно в эту минуту последовал сигнал вылета. Техники сдергивают с моего истребителя чехлы. Толпившиеся возле него ребята отбегают в сторону, и я поднимаюсь в воздух. Вместе со мной летят Шестопалов, Шилков и Прасолов. В то время как мы набираем высоту, нам с земли передают по радио всего одно слово: «Колпино!» Что ж, понятно. Видимо, фашистская авиация угрожает Ижорскому заводу. Я разворачиваюсь и вижу приближающиеся к Колпину фашистские самолеты. На подступах к городу в небе белеют шапки зенитных разрывов. Насчитываю восемь бомбардировщиков Ю-88 и столько же истребителей МЕ-109. А нас всего четверо. Причем со мной идут новички, малоопытные летчики. Но пока фашисты соображают, что к чему, мы атакуем «юнкерсы». Молниеносный удар — и трех вражеских бомбардировщиков как не было. Два горят, третий, медленно вращаясь, отвесно идет к земле.

Впрочем, стрелок атакованного мной «юнкерса» в последний момент успел дать очередь, и крупнокалиберные пули сорвали с моего истребителя капоты. Стрелка давления масла на моей машине показывает нуль. Кабину заполняет дым. Я смутно вижу, как падает «юнкере», сраженный Шестопаловым. Об одержанной им победе кричит Шилков. А над нашими головами уже нависли истребители врага. Я резко набираю высоту. Мимо проносится «мессершмитт». Доворачиваю истребитель и стреляю. Стреляю в дыму, почти вслепую.