Безымянный район В моем районе группами стоят дома и скот, и сыплют тучи из мешков серебряным маисом град; свои витрины открывает, запирает небо вдруг, и тыквы спят тяжелым сном вдоль всех дорог; а из пещеры фальшивомонетчика бежит поток; на муле утренние овощи в село спешат; все насекомые с таблицы умножения спаслись, и воздух беспрерывно фрукты щупает рукой. В моем районе держат все цветы на маленьких ладошках или в сжатых кулачках эссенцию молчания земли. И водопад так ловко прячет зеркала свои, и гонит он толпой своих овечек водяных, как стадо, сквозь овраг. В моем районе с лошадьми соседи говорят, подковы подражают голосу колоколов, предупреждают жабы, стоя на часах, когда бегом проходит на ходулях дождь. Звучит небесный, в красках весь, орган, колени преклоняет перед ним ячмень, а горизонт склоняющийся — это вол, который медленно разжевывает даль. Услуги
Небесные воды, служанки деревьев, плача, моют древесную кору и подают полные ведра жажде веток. Кормилицы маленьких фруктов, они их качают с песенкой свежести, которой они научились на своем вертикальном пути в атмосферу. Только птицы знают свою рискованную программу: коллективный подъем по дорогам тепла, медленный полет в дирижабле какой-нибудь тучи, воздушный маневр прозрачных отрядов и возвращение на землю светлыми толпами. Распределив уже поровну все свои кувшины, воды отвязывают свои свежие рыболовные крючки и удят пузырьки в лужах, в этих водных провинциях неба. Предмет и его тень Строенье верное вселенной, реальность, ты точнее сна. Абстракция умрет мгновенно, лишь брови сдвинем, — где она? Нам через вещи жизнь открылась, лишь наяву ты мир постиг. Да разве тень, что прилепилась к вещам, меняет сущность их? От мысли призраки гоните, — вот ключ, чтоб мир был чист и нов. Пусть будет глаз, как челн к отплытью, к открытью нового готов. Поэма о послезавтрашнем дне I Камни ложились на кирпичи, слой стали — на пласт бетона. Упругие балки приняли вес громадины многотонной. И сбросило грязное платье лесов фабрики юное тело. И дрожь прошла по суставам машин, и фабрика загудела. И ожили и заиграли станки мускулами молодыми, и трубы, пробившие корку туч, запели о тучном дыме. II Станину расшатывали шатуны под свист ременной передачи, и несся, зажмурив глаза, маховик по кромке орбиты горячей. И все нарастал неистовый ритм, пока не кончалась смена, пока над галерами темных цехов не выла волчица-сирена. И хлынул ходкий товар за моря безудержною лавиной. Ему навстречу рекой потекли золото и лимузины. Все новые трубы буравили высь, и небо чернело угрюмо. Но встали однажды на якорь суда. Лавина застыла в трюмах. Застыли поршни и шатуны, и окоченели трубы. И вместо сирены ветер завыл над фабрикой, как над трупом. III Хуан, в чьи руки въелся мазут, и Педро, чьи руки в мозолях, держали с товарищами совет, и каждый сказал: доколе! Доколе в крышах наших лачуг будет синеть небо, доколе у наших детей на столе не будет куска хлеба? Звенели разбитым стеклом фонари. Толпа забастовщиков густо чернела на улицах и площадях рекой, распиравшей русло. Хуан и Педро шли впереди, готовые к рукопашной. И не было края людской реке, и фабрике стало страшно. IV Речь неизвестного пролетария Товарищи, земля стоит на костях, на наших костях и крови. И вот на этой земле не нашлось для нас ни хлеба, ни кровли. Ни глиняной кроны над головой, ни хлеба — нашего сына… Мы работорговцы собственных рук, которые первопричина всему: городам, где нам не жить, счастью — заморской державе. Но раз наши руки сжались в кулак — быть очистительной жатве. Одно только право у нас — умирать! Стройтесь под красное знамя: мы отвоюем право на жизнь в мире, построенном нами. |
