Марсель с раскрашенными лодками цвета одежды цветных людей; продавцы рыбы знают песни пяти частей света, и на столах топорщится африканский ананас рядом с дыней-космополиткой, черные маслины и подводная глубь, законсервированная в банках. Поезда — акробаты на ночных отточенных мостах. Караван судов пересекает водопад зари. И вот до самой середины неба Париж, первейший человеческий порт; набережные Сены с книжными рыболовами; Люксембургский сад — рай кормилиц; Эйфелева башня — жираф среди башен. Все поет во мне, когда слышу, что самолеты международной весны пилят драгоценное дерево неба. Я на линии западных поездов занят регистрацией мира: отмечаю в своем окошечке рождения и смерти горизонтов, разжигаю в своей трубке границы перед библиотекой из черепиц в селеньях и дрессирую цирк моей крови биением сердца вселенной. Завтрак вселенной
Четыре часа голопузых делят на четыре куска утро арбуза. Синий глаз открывается в выси. Дети земли изучают сахара катехизис. Из театра бархатистости ночной выходят окна: глаза омыты слезой. Не умолкает, не перестает надоедливая песня часов в одной из извечных пустот. Тают, превращаясь в воду и воздух, в арбузном небе сахарные звезды. Только что вымытый до боли мир ест ложкою свет с ломтями поля. Крайне левая Поет товарищ-цикада: занозила горло и рада. Подстрекает всю зелень хмуро против человеческой диктатуры. Повозка сломалась. Прыжок, паденье. Шагает цикада без направленья. На ходу — призыв и команда. Она — секретарь пропаганды. На капустном листе она публикует: «Жизнь тяжела, а солнце психует!» Ты права, цикада — работник до гроба, подрывая государство пеньем без лиры. Образуем, подруга, с тобою мы оба крайне левую этого мира. Биография Окно родилось от страсти к небу, и на черной стене оно встало, как ангел на звездах. Оно — друг человека и привратник воздуха. Оно беседует с лужами на земле, с мокрыми нишами, с зеркалами — детьми домов и с бастующими черепичными крышами. Окна со своей высоты веско ориентируют на местности толпы своими прозрачными вывесками. Окно-учитель распространяет в ночи свой свет, свои вести, извлекает квадратный корень из метеора, суммирует колонны созвездий. Окно — это борт корабля земли, — как тихим прибоем, он опоясан тучами розовыми. Дух-капитан ищет остров господний, и глаза его омываются в синих грозах. Окно распределяет между всеми людьми по кубу воздуха, по кварте света. Вспаханное облаками, оно — маленькая собственность неба. Эквадорец у подножия Эйфелевой башни Стальное дерево над плесом века, под синей кроной размером с небо. Насквозь прогрызли автомобили железный комель огромной сейбы [2]. Глаза к лазури спешат взобраться по переплету железной рамы. Над черепичной долиной кровель качает шеей стальная лама. В прозрачных складках воздушной ткани, в подвесках бликов белее пены выходит башня ночной порою на звездно-черный песок арены. Пробив локтями созвездий млечность, стальная мачта таранит вечность. На ней растянут шатер незримый на перекрестке ночной вселенной. Рисуют контур ее галактик огни и звезды попеременно. Зачин астрального алфавита, стальная башня в зенит воздета. Надежда, вставшая на ходули, ты — гимн железу, триумф скелета. Клеймо для тучной коровы-тучи, а веку — вышка сторожевая. Ржавеет тихо в прибое ветра, в прибое неба стальная свая. вернутьсяСейба — гигантское тропическое дерево. |
