Еще раз об окнах Окно — это грань графина, который всегда наполнен парным молоком рассвета или лимонным полднем. Как светится синеглазо хрустальная эта ваза! О чистый ее передник дробятся лучи рассвета расцвеченным опереньем. А белый крест переплета — как мраморное надгробье лиловой ливневой туче, взирающей исподлобья. Зеркало в столовой
Бродит луч по лекалу серебрящихся точек. Это чертит в столовой наше зеркало-зодчий. И крылом стрекозиным, слюдяною полоской интерьер рассекает невесомая плоскость. Будто циркуль мерцанья измеряет предметы мерой дробного света. Биссектрисой стеклянной перебиты графины, и стекает, сверкая, на пол струйка рубина. Словно в пруд, силуэты в это зеркало вмерзли, и беседуют тихо блики азбукой Морзе. Рвется свет, как петарда или протуберанец. Луч ресницами гладит грани лаковый глянец. А по диагонали вертикального плеса отражения стынут, будто знаки вопросов. В мире, одушевленном излучением смысла, бродят тени предметов, словно зримые мысли. За зеркальной границей очень четкие грани: соль познанья — солонка, уксус — воспоминанья. Виноградные льдинки — это наледь дыханья. Кофе — это раздумье. Сахар — белый архангел. Девушка из Панамы В бухте лоснится лунное масло, коже смуглянки вечер сродни. В сумраке дальнем судно увязло, в глянцевом море моя огни. Черные лица мелом-улыбкой кто-то внезапно разрисовал. Это мулатка поступью зыбкой пересекает черный квартал. Лед о стаканы бьется со звоном. Груди упругой ходят волной. Веер соседки пахнет лимоном, пахнет ванилью душ ледяной. В черной пролетке черная дама. Кучер смеется, черный как смоль. На черепице чертит реклама четкую надпись «Клуб Метрополь». Зала казалась больше вокзала. Публики было — не продохнуть. То ли мулатка вся танцевала, то ли же только бедра и грудь. Нет, ворожило, а не плясало тело мулатки под барабан. На берегу голубого бокала зрел у меня с ней краткий роман. Обнаженная девушка Пульсом и дрожью в кровь врываясь, ты претворяешь время в радость. Запах забытый память тревожит: детством пропахла юная кожа. Запах ли моря? Запах травы ли? Запах, пронзивший душу навылет. Руки — скрещеньем солнечных линий — глаже, чем галька, слаще, чем дыня. Ангел, горящий с песнею белой в белом костре обнаженного тела. 2°48 южной широты Желтая пристань. Как самородки, лежат ананасы — некуда класть. К свае привязана желтая лодка; в лодке — простая рыбачья снасть. Бочонки джина — горою шаткой. Сложены ящики кое-как. Укус гадюки на голой пятке всем демонстрирует старый моряк. Груды бананов возле сарая. Пахнет медом табачный лист. Из бочки высунулся, зевая, еще не проспавшийся в ней метис. Лишь в полночь стихнет многоголосье, и желтая пристань вроде бы спит, и только бродят по ней матросы с глазами, цветом в бесцветный спирт. |
