Была также встреча членов комиссии с жителями Шуши в зале клуба. Я забрался на балкон и стал пламенно говорить об НФА и его целях. Ко мне подошел Рагим Газиев, прошептал: «Абульфаз бей просил тебя не говорить об НФА». Я ответил: «А кто он такой, чтобы мне указывать? Что хочу, то и буду делать». Мне было ясно, что председатель хочет монополизировать имидж единственного выразителя идей Фронта.
Нас, приехавшую из Баку группу, пригласил к себе первый секретарь Шушинского горкома партии Джафаров, депутат Съезда. Он уже побывал в Москве, знал, что такое неформалы и демократы и вел себя с нами благожелательно-предупредительно. Мы высказали ему все, что думали о позиции республиканского и советского партийного руководства.
Я стремился к тому, чтобы народ как можно быстрее осознал необходимость самоорганизации. Когда мой шушинский знакомый Умудвар, главный инженер фабрики музыкальных инструментов, предложил мне поехать в Кяркиджахан, поселок близ Степанакерта, заселенный азербайджанцами, я согласился. Жители Шуши теперь могли добираться до Кяркиджахана только лесными окольными дорогами, так как основная магистраль через Степанакерт была для азербайджанцев перекрыта. Размежевание по национальному признаку шло стремительно, этническое отторжение делало жизнь невыносимой. Степанакертцы пытались выбить из нагорной части города, из поселка Кяркиджахан, последних азербайджанцев и превратить свой город в чисто армянский. Жителям Кяркиджахана руководство республики и Шуши не могло обеспечить защиту, и защитой поселка занималось само население. Сейчас шушинцы посылали в подарок жителям блокированного поселка арбузы. Ветеринарный УАЗ был доверху забит арбузами. Я сел на арбузы и поехал в Кяркиджахан…
Дорога была вся в ухабах. Кяркиджахан оказался не так уж далеко. Вообще НКАО небольшая территория, где до начала событий проживало 174 тысячи человек, в большинстве азербайджанцев и армян, если они и не были знакомыми или друзьями, то знали друг друга в лицо. В поселке я провел собрание жителей, в основном учителей поселковой школы, рассказал им о принципах самоорганизации народа, целях и задачах НФА, о ситуации в стране и республике. Через три часа я выехал обратно, уже более комфортно, без арбузов.
Я заметил, что моя речь не вызвала большого энтузиазма у жителей поселка. Не идея самоорганизации занимала жителей анклава, окруженного агрессивным большинством армянского города, а другие заботы. Как выяснилось позже, жители ожесточенно боролись за должность председателя поселкового совета. Эту особенность мышления и поведения своего народа, в минуты опасности, нависшей над Отчизной, думающей о захвате хлебных должностей, мне предстояло узнать в недалеком будущем. Спустя год в Кяркиджахан приезжала Арзу Абдуллаева. Она рассказывает, что на площадь, где она стояла, вбежал мужчина и спрятался за ней. Гнавшая его толпа остановилась перед ней, почувствовав в незнакомке гостью из столицы. Оказалось, что это — группа жителей Кяркиджахана, они хотели побить и отнять печать у Гасыма Гырхгыза, председателя поселкового совета, дабы усадить на его место другого человека. И это в обстановке ежедневных обстрелов поселка со стороны Степанакерта! Та же грызня за власть шла в Агдаме, на кладбище которого похоронены пять тысяч жертв войны против армянских агрессоров!
Когда мы возвращались из Шуши в Агдам той же дорогой, на окраине Степанакерта сцена забрасывания автобуса бутылками с горящим бензином повторилась. Дорога шла под откос, водитель жал на газ до упора, автобус летел на очень большой скорости и ритуал выражения армянской молодежью Степанакерта патриотических чувств обошелся без человеческих потерь и материального ущерба.
В Правлении, в мое отсутствие, было произведено распределение обязанностей, в своем роде раздел территории республики на «курации». Мне сообщили, что в мою курацию вошли Нахчыван и Карабах. Я ответил, что за Карабах возьмусь, а вот для малознакомого мне Нахчывана есть член правления Сульхаддин Акперов. Чтобы наладить связи и вникнуть в обстановку, потребовалось бы слишком много времени. Кроме того, мне самому было интереснее то, что происходит в Карабахе. Я даже не спросил, кому что поручено в Правлении, что курирует карабахец Иса и другие. Как координатор теоретической группы, которая отвечала за подготовку документов, обращений, заявлений, резолюций и т. д. я был и так предельно загружен. Кроме того, не прерывались мои бакинские связи с рабочими и научными коллективами. Каждый день, когда я находился в Баку, у меня проходили встречи в вузах, научных институтах, поликлиниках, рабочих общежитиях. Это было удивительное время, когда люди уже не боялись властей и искали ответы на интересующие их вопросы у НФА.
В это же время у нас активно шел процесс налаживания связей с прибалтийскими народными фронтами. Если наши националисты еще кое-как годились для внутреннего потребления, то выходить с таким «товаром» на внешние рынки означало нанести себе вред. НФА за пределами республики представляли, как правило, Сабит Багиров, Хикмет Гаджизаде, Лейла Юнусова, Арзу Абдуллаева, Тофиг Гасымов и автор этих строк. Как раз в августе 1989 года прошла трогательная церемония солидарности народов Латвии, Литвы и Эстонии. Взявшись за руки, жители трех республик живой цепью соединили столицы трех республик. В этой цепи стояли и вышеперечисленные посланцы НФА. В Вильнюсе, Риге и Таллинне мы уже приобрели хороших знакомых, происходил активный обмен информацией о текущих событиях. Особенно мы, я и Лейла Юнусова, подружились с Мартом Никлусом, эстонским диссидентом. Узнав о том, что наш председатель — покаявшийся диссидент, Март посоветовал нам быть бдительными и осторожными. Многозначительное слово «бдительность» для советского человека прежде всего было связано с понятием «враг», «шпион», «прослушка» и «провокация». Никлус напомнил нам, что советская власть диссидентов, не согласившихся сотрудничать со спецслужбами, после освобождения не подпускала к сферам интеллектуального труда. Максимум, на что мог надеяться несломленный диссидент после освобождения, это истопник, грузчик или ночной сторож. Те же, кто устраивался на свободе на престижную работу, доверия диссидентов теряли. Я и так был начеку, но, кроме бдительности, еще нужны ресурсы. Я был уверен, что все мои коллеги из первоначального ВИЦ НФА — это ресурс для недопущения превращения НФА в орудие межклановых и межмафиозных игр. Время показало мне, насколько я был неправ в своих надеждах на друзей и соратников.
Вернувшись в Баку после поездки в Эстонию, я опять окунулся в организационные дела НФА. На меня вышел журналист, житель Джебраильского района. Он пригласил меня в свой район и взялся организовать встречу с активистами митингового движения 1988 года, которые сейчас затаились и только ждут сигнала и ободряющего слова, чтобы вернуться к активной деятельности. Хотя внешность этого человека была отталкивающей и он производил впечатление босяка, я сообщил о приглашении в Джебраил Правлению. Мне посоветовали взять с собой для воздействия на крестьянские массы Вагифа Самедоглу, брата Юсифа. Вагиф был камерный поэт, музыкант, знаток джаза и всего того, что связано с представлениями о западной культуре в нашем изолированном советском обществе. Джебраильский журналист со знаковым именем Хуррият (свобода — араб.), владелец «Жигулей» некий Сары (желтый), Вагиф и я двинулись в путь.
В Джебраиле Хуррият на самом деле организовал нам встречу с группой активистов митингового движения ноября 1988 года. Среди этих людей были врачи, учителя, экономисты, инженеры, чиновники. Всех интересовала судьба Карабаха. Джебраильский район граничил с одной стороны с Ираном, с другой — с Гадрутским районом НКАО. Из сел Гадрута уже совершались набеги на села Джебраила, угоняли скот, крали людей ради выкупа или обмена на бензин и скот. Людей мало интересовала перестройка, народовластие и реформы, более всего их мысли были направлены на защиту своих семей, сел, земли. В 1988 году милиция конфисковала все охотничьи ружья у жителей, и теперь население было лишено возможности защищаться. Сама милиция была не в состоянии защитить людей, да она все время опасалась непредсказуемой реакции вышестоящего начальства.
