По другую сторону костра лежал Матиас и по-прежнему не спал. Я видел, как его глаза блестели при отсветах пламени. Он был молчун, этот добрый Матиас, и, если б он внезапно онемел, думаю, прошло бы несколько недель, прежде чем кто-либо это заметил.

Когда ему требовалась помощь, чтобы собрать ветки для костра, он просто тыкал пальцем. А когда ему казалось, что ты сильно отстал, он оборачивался и смотрел на тебя своими странными золотистыми глазами, и тогда ты знал, что пора пришпорить лошадь.

Он был длинный и тощий, такой длиннющий, что его ступни свисали почти до земли, когда он скакал на своем светло-буланом мерине. Но, несмотря на длинные ноги и руки, в нем не было ничего неуклюжего или неловкого. Все его движения были рассчитаны, словно он берег свои силы точно так, как скупился на слова. Мне казалось, будто он немного напоминает хищную птицу своими золотистыми глазами и настороженностью, с которой поворачивает голову. Коли б я не осторожничал сам, я бы побаивался Матиаса.

Вдруг он возник надо мной. Я бы мог поклясться, что он по-прежнему лежал завернутый в свои одеяла по другую сторону костра, но то ли он был быстр, как волшебник, то ли я все-таки на миг задремал, потому как он уже стоял, положив руку мне на плечо, и кивал головой, что явно означало: «Поднимайся!»

– Что такое? – спросил я, вернее, открыл рот, чтобы это сказать, но он остановил меня, прижав палец к губам.

Мое сердце забилось быстрее. Что там происходит? Я выбрался из одеял и поднялся на ноги. Матиас показал пальцем на свое место у костра. Ничего удивительного, что я решил, будто он там лежит: его одеяла были свернуты так, чтобы казалось, будто там человек. Я взял свой заплечный мешок, взял чурку из поленницы рядом с костром и решил делать все, как Матиас. Он стоял на краю очерченного светом круга почти невидимый и ждал меня. Я молча показал на Пороховую Гузку, но Матиас покачал головой. Ясное дело, мы должны быть вдвоем. Он повернулся и исчез среди низкорослых деревьев, и я последовал за ним.

Мы разбили лагерь на бережке ручья, что бежал на дне ущелья неподалеку от дороги. Откосы ущелья поросли ежевикой и шаткими березками, чьи белые стволы светились во тьме.

Едва войдя в заросли, Матиас сделался невидимкой и теперь стоял в ожидании. Я вопрошающе поглядел на него. Он приложил ладонь к уху.

«Послушай!» – как бы хотел сказать он.

Я прислушался и теперь, окончательно проснувшись, отчетливо услыхал треск и грохот в зарослях. Звук, по правде говоря, был довольно громким. Что-то двигалось нам навстречу, привлеченное отсветами от костра, что-то огромное – может, медведь?

Медведь… А мой лук по-прежнему лежал под одеялом у костра, рядом с одеялами, которые должны были изображать меня. Будь здесь Каллан, он бы изругал меня на чем свет стоит. Матиас, само собой, не произнес ни слова.

К-р-р-а-х! Т-р-р-а-х! Звуки все приближались. Кусты зашевелились. Потом вдруг настала тишина. Такая тишина, что я смог расслышать чье-то приглушенное всхлипывание. Неужто так ворчал медведь?

Мы ждали. С того места, где я стоял, я видел свой лук. Как я мог быть так глуп? Теперь, само собой, взять его было невозможно. Пороховая Гузка снов. а зашевелился и выкрикнул нечто невразумительное. Единственное, что я расслышал, было «черничный торт». Ему явно снился сон. Внезапно мне стало не по себе оттого, что он спал там, ничего не ведающий и беззащитный. А вдруг этот медведь вломится в наш лагерь?! Успеем ли мы его остановить прежде, чем он свернет шею Пороховой Гузке?

Заросли снова зашевелились.

То же самое сделал и Матиас.

Послышался какой-то крик, шумный шелест, хруст и шум.

С некоторым опозданием я вломился в кусты, чтобы помочь Матиасу, который бросился на что-то, а теперь лежал, вертясь по земле во мраке. Я лучше слышал его, чем видел, и тут что-то ударило меня по болыпеберцовой кости так, что я упал навзничь, прямо на Матиаса и того, с кем он бился. Во всяком случае, как я заметил, то был не медведь и даже не медведица, ведь у медведя косичек не бывает… Косы…

– Роза? – угадал я. – Роза, это ты?

– Отпустите меня! – заорала Роза. – Отпусти меня, глупая ты скотина!

А так как Матиас по-прежнему не отпускал свою добычу, она закричала:

– Отпустите меня! Знайте, у меня нож! Да, то, без сомнения, была Роза.

– Ладно, отпусти ее, Матиас! – попросил я. – Это моя… это моя названая сестра. – Ведь я не знал, как иначе ее представить.

Матиас помог Розе поднятья, вытащил ее из зарослей и повел к костру. Я последовал за ними и впопыхах чуть не упал, споткнувшись о громадную корзину. Дровяная корзина? Должно быть, ее принесла Роза, но на что ей такая огромная, что едва под силу нести? Я поднял корзину и потащил ее в наш маленький лагерь. Корзина звенела и дребезжала так, будто в ней была целая лавка мелкого торговца железом.

Вид у Розы был просто ужасен. Листья и мелкие веточки запутались в ее светлых волосах, а ее колени, руки и одна сторона лица были измазаны грязью. Слезы сбегали по ее щекам – эти всхлипывания, что я слышал… то плакала Роза.

– Я думал, ты медведь! – вырвалось у меня, и она окинула меня раздраженным взглядом, но не произнесла ни слова.

Она провела рукой по лицу, чтобы стереть слезы и грязь, но рука ее была так грязна, что стало еще хуже.

– Что ты делаешь здесь? – спросил я.

– А ты как думаешь?

Она несколько раз сплюнула. Хотел бы я знать, плевала она на меня или просто Розе в рот набилась земля, когда Матиас повалил ее. Розе повезло: она и выплакалась, и показала свой бешеный нрав, но почему она в таком гневе – я не мог взять в толк.

– Роза, с чего ты…

– Я скажу тебе с чего! – прервала она меня. – Я не могу сидеть сложа руки и ждать, пока ты болтаешься в Низовье. Дина – моя подруга! Но об этом никто и не подумал!

Пожалуй, она была права. В последнее время немногие в доме думали о Розе. Уж я-то о ней точно забыл. Она помогала маме, она обихаживала животных, она мыла посуду и помогала стряпать, а никто из нас, пожалуй, не думал, каково ей живется. Однако же из-за этого все-таки…

– Все равно ты не можешь просто так являться с таким треском и грохотом! – сказал я. – Среди ночи! А как же матушка? Она же изведется от беспокойства.

– Не тебе бы говорить, помолчал бы! – огрызнулась Роза. – Я по крайней мере оставила записку.

Я не собирался отвечать на это замечание. В целом, может, было не так уж и глупо перебраниваться из-за того, кто из нас двоих заставил матушку беспокоиться больше: я или она.

– Ты можешь здесь переночевать, – дозволил ей я своим коронным присловьем, и это прозвучало в моем голосе. – И – нечего – тут – больше – спорить! Но завтра, как рассветет, отправишься домой. Пороховая Гузка захватит тебя с собой.

Роза строптиво глянула на меня.

– Не тебе решать! – отрезала она и вскинула голову так, что ее косы заплясали.

– Роза, у тебя даже лошади нет!

– Что ж, пойду пешком! Тот, кто идет на своих двоих, тоже приходит куда собирался!

Я требовательно взглянул на Матиаса. Неужто он не может объяснить девчонке-несмышленышу, что это не годится. Но он лишь посмотрел на нас своими золотистыми глазами хищной птицы и, как видно, вмешиваться не собирался.

Роза уселась на корточки у костра, подняла крышку дровяной корзины и вытащила оттуда одеяло. Заставь я ее вернуться, я был бы вынужден привязать ее к лошади Пороховой Гузки, а мысль о том, чтобы драться с Розой, была мне не по душе. Ведь я-то знал, что у нее есть нож.

– Оставайся здесь, пока не рассветет, – как можно тверже повторил я. – И ни на один час дольше!

Роза фыркнула:

– А ты не ляжешь спать? Завтра будет долгий день.

Она легла на землю, плотно укрывшись и подоткнув под себя одеяло. Я попытался взглянуть на нее построже, но глаз Пробуждающей Совесть у меня не было, а меньшим с такой, как Роза, не обойтись.

– Надо взять селитру! – внезапно громко и отчетливо выговорил Пороховая Гузка.