Венера была как сверкающий бриллиант, гораздо более яркий, чем показалось бы с Земли, — оттуда наблюдатель никогда не видел ее такой, полностью освещенной.

Сейчас Венера находилась в 33 миллионах миль от Меркурия, и все же свет этой крошечной блестки был сильнее света короны.

Лакки подумал о том, что за его спиной — две тени, бледная и черная. А может быть, и третья, порожденная светом Земли.

Земля, висевшая у самой линии горизонта, выглядела куда более тусклой, чем Венера. Это объяснялось большей удаленностью от Солнца, а также незначительной облачностью.

Но сине-зеленый свет, исходящий от Земли, — завораживал, и Венера уже казалась самой прозаичной электролампой.

Рядом с Землей, всмотревшись, можно было заметить желтое пятнышко Луны. Эта пара являла собой уникальное зрелище, оценить которое мог всякий, находящийся на планетах внутри орбиты Юпитера. Казалось, по небу блуждают огромные часы с маятником… Лакки, конечно, понимал, что это не лучший момент для созерцаний, — и ничего не мог с собой поделать. Чем дальше забрасывала его судьба, — тем нежней любил он родную планету. Квадриллионы людей давно разлетелись по всей Галактике, — но разлетелись-то они именно оттуда, с Земли, и только там их единственный Дом…

Лакки решительно тряхнул головой. Нужно приниматься за дело.

Энергичным шагам он направился в сторону светящейся короны. Его ноги едва касались грунта, а фонарь освещал многочисленные неровности.

Мысль, которая погнала Лакки сюда, была, собственно, даже не мыслью, а так, ничем не подкрепленным предположением. Лакки всегда избегал обсуждать такого рода предположения с кем бы то ни было и даже не слишком разрабатывал их в своем мозгу, — чтобы, превратившись в версии, они не перекрыли доступ свежим идеям… Ему часто приходилось наблюдать подобное в Бигмене, который любую зыбкую полумысль норовил тут же возвести в ранг неоспоримой истины…

Лакки нежно улыбнулся, вспомнив о своем экспансивном друге. Да, конечно, Бигмен частенько вел себя неблагоразумно, никому и никогда не докучая своей уравновешенностью. Но каким преданным он был всегда, сколько бесстрашия в этом малыше! Такое понадежней, чем если бы за Лакки стояла целая флотилия грозных космических крейсеров…

Неунывающего марсианина Старру сейчас явно не хватало, и чтобы поскорей отвлечься от грустного, он принялся думать о другом.

До чего ж прекрасно все успело запутаться с того момента, как Лакки ступил на поверхность Меркурия! Сплошные вопросительные знаки.

Взять хотя бы Майндса. Весьма неуравновешенный, дерганый тип, что и говорить… Но не настолько же, чтобы поливать человека из бластера, как из лейки! Тут, скорее всего, был и какой-то расчет. А кто есть Гардома? Друг Майндса и романтик, носящийся с идеей Светового Проекта, или он приятельствует с доверчивым инженером из каких-то практических соображений! Вопросы, вопросы…

А тут вам еще и Уртил, он же — генератор напряженности. Парень явно вознамерился развалить Совет, и пока что объектом его наскоков прежде всего является Майндс, страстно ненавидящий Уртила. Самоуверенность этого фрукта вызывает, впрочем, неприязнь и в Гардоме, и в Пивирейле. Последний, правда, старается не проявлять своих чувств, избегая всяких разговоров об Уртиле.

Кук тоже обходит Уртила стороной. Во всяком случае, за столом он позволил себе лишь мельком взглянуть на того. Что это — нежелание нарваться на грубую реплику? Или причины глубже? Кук невысокого мнения о Пивирейле и считает, что старик слегка помешался на сирианских кознях… Кстати, о кознях. Кому понадобилось резать скафандр?

Поток этих мыслей был прерван неожиданной картиной, открывшейся взору Лакки, который только что взобрался на гору.

Над изломанной линией горизонта грозно ворочались исполинские протуберанцы. Ярко-красные струи, лениво и причудливо изгибаясь, двигались вверх. Безоблачная, незагрязненная и крайне разреженная атмосфера Меркурия доносила всю красоту этого зрелища без малейших потерь. Казалось, языки пламени лижут планету.

Один такой протуберанец, подумал Лакки, мог бы легко вместить в себя сотню шаров размером с Землю или же несколько тысяч Меркуриев.

Он выключил ненужный пока фонарь.

Все скалы вокруг стали двухцветными. Сторона, обращенная к Солнцу, ярко пылала, а противоположная — была чернее дегтя.

Рука Лакки отбрасывала на скафандр густую тень. Грунт, казалось, на глазах становился все более неровным и напоминал скомканную, а затем кое-как расправленную фольгу.

Лакки снова двинулся вперед, навстречу поднимающемуся светилу. К моменту, когда должна была появиться основная часть Солнца, он рассчитывал уже пересечь терминатор. Лакки спешил на солнечную сторону, к возможной разгадке тайны, — и даже не подозревал, что его верный друг Бигмен в эти минуты замерзает.

Огненные фонтаны протуберанцев били все сильнее, и звездное небо блекло на глазах.

Лакки ускорил шаг, но энергии, которая захлестывала его, было этого мало, и Лакки побежал. Он мог бы бежать и бежать, не уставая, часами. Так, во всяком случае, ему казалось.

А затем без предупреждения, которое в виде утренних сумерек привыкли получать земляне, показалось Солнце.

Оно было пока лишь тончайшей линией, невыносимо яркой и обрывающейся у огромной уродливой скалы.

Лакки оглянулся. Грунт позади него был весь в красных красках. А у самых ног причудливо играли крупные кристаллы.

Он бежал туда, где стремительно разбухала горящая нить… Солнечный диск был так близок и так огромен, что верхняя его часть выглядела совершенно прямой.

Пылающие протуберанцы были видны и теперь, но лишь у самой кромки короны и походили на рыжие развевающиеся волосы.

Только совершенство скафандра позволяло Лакки наслаждаться всем этим. Ведь если бы его глаза не были должным образом защищены, он давно бы ослеп или даже умер, потому что человек не может выдержать такую в буквальном смысле ослепительную яркость, такое интенсивное ультрафиолетовое излучение. Лицевая пластина шлема обладала поистине замечательным свойством становиться все более темной и матовой по мере возрастания яркости падающего на нее света.

Скафандр был напичкан разного рода защитными хитростями. Так, свинец и висмут отражали ультрафиолетовые и рентгеновские лучи. А положительно заряженные протоны космического излучения легко рассеивались одноименным зарядом оболочки. От жары защищала надежная теплоизоляция, а также зеркальное покрытие скафандра — тончайший молекулярный слой, активируемый при помощи нагрудного регулятора… Только одно вызывало досаду — отсутствие прочного металлического каркаса. Скафандр был уязвим для старого доброго удара дубиной и для прочих деликатностей этого ряда.

Уже целая миля солнечной стороны была за спиной, однако особой жары Лакки не чувствовал. Это нисколько его не удивляло, так как в отличие от тех, кто знал космос лишь по бесчисленным и бойким субэфирным триллерам, Лакки не был уверен, что солнечная сторона всякой безвоздушной планеты — это обязательно невыносимая жара. Все зависело от того, насколько высоко в небе находится Солнце. Когда оно — как сейчас — выглядывало из-за горизонта, вполне сносное тепло мелкими волнами растекалось по огромным пространствам. Но стоило человеку зайти подальше, в ту часть, где Солнце — наверху, над головой — и вот тут вспоминались все когда-либо виденные «страшилки»…

Свет и жара распространялись здесь строго прямолинейно, и поэтому спасительные островки тени были неразбавленно-черными и удивительно холодными. По мере того как Солнце поднималось все выше, тени — кроме имевших надежное укрытие — сгорали.

Когда Лакки впервые ступил в тень огромной скалы, ему показалось, что он нырнул в прорубь. Без фонаря здесь невозможно было что-либо разглядеть, а в двух шагах чуть ли не скворчала яичница меркурианского грунта.

Атмосфера Меркурия была, конечно, далека по своему составу от земной. Азота, кислорода, двуокиси углерода или водяных испарений — всего этого не было и в помине. Однако здесь, на солнечной стороне, поверхностному слою планеты время от времени приходилось кипеть. Серные и прочие пары стлались над лопающимися пузырями. В тени же эти пары превращались в подобие вязкого инея.