На следующий день, уступив моим униженным просьбам, Лена согласилась сопровождать меня в Петергоф. Что-то она слишком быстро сдавалась, чтобы быть искренней, но тогда я не обратил па это внимания. Какой приказ отдал бы Петр Великий на моем месте? Немедленное нанесение увечий. Карцер или четвертование. Либо, последовав моему примеру, он затащил бы ее вглубь тенистой аллеи, меж берез и сосен, в свой летний дворец Монплезир, откуда можно любоваться сквозь лепестки раннего лета ледоколом, идущим к Кронштадту. Беспечной девочке Лене было глубоко на меня наплевать, это было видно невооруженным глазом: ей хотелось, чтобы я по блату вывел ее в финалистки, только и всего. Но вид Финского залива под бескрайним небом, белое солнце, дружелюбные облака и ее детская пробежка по местному краснокирпичному Трианону… Мне казалось, я слушаю музыку. Я сломался на картинке, дорогой мой кюре, что вы хотите, я эстет, издержки профессии. И потом, я столько бабок вложил в эту экспедицию. Теперь мне оставалось только по уши втрескаться в сопливую геронтофилку с торчащими грудками и тонкой талией. Лена резвилась, ныряя в струи волшебного фонтана. Дождь пролился, и я влюбился. Мои легкие вдыхали чистый солоноватый воздух. В это мгновение я вспомнил недавно прочитанные строки Пастернака:

Брызги гигантского водяного цветка заливали ее с головой, промокшая кофточка прилипла к соскам, которые легко угадывались под прозрачной тканью, их розоватость сочеталась с оттенком губ, а лоб тонул под копной волос, струившихся своевольной рекой между бугорками грудей… Земля ходила ходуном под ее ногами, и мне хотелось утонуть в этой крестильной грязи.

Можно ли найти определение гармонии? Судя по всему, я наконец стал полноправным персонажем этой весенней прибалтийской открытки. Словно мое уродство и моя слабость были мне прощены: я уже не выглядел тут чужаком. Ее красота открыла мне двери в непорочный мир, простодушие упрощало мне жизнь; я вкушал эту минутную передышку как долгожданный эффект стилнокса. Одного мгновения порой хватает, чтобы создалось ощущение, что ты у цели. Вы никогда не испытывали этого? Когда боишься пошевелиться, опасаясь что-нибудь разбить. Господь протянул мне руки, я чувствовал, что готов. Благодать — это настоящее, потому что в такие минуты ни прошлого, ни будущего не существует. Становишься пейзажем.

Брр… Снаружи жарко, внутри мороз. Поздравляю: высота потолка обеспечивает тут у вас естественный кондиционер без вредного воздействия на среду. В вашем ледяном соборе у меня в разгар лета на носу висит капля. На улице прохожие разгуливают в шортах и валяются голышом в траве, загорая на берегу реки. А у вас, посмотрите: у меня изо рта пар идет, я мог бы выпускать его колечками без всякой гаванской сигары. Пока в церквях будет так холодно, религия не выйдет из кризиса. Хотя я вам сказал, что обожаю молиться! Я часто преклоняю колени и в Москве, и в Париже. Опускаюсь прямо в лужи перед церквями, куда не вхожу, правда, и прошу у неба прощения. Люблю общаться с Тем, Кто Блистает Своим Отсутствием. Обратив взор к небосводу, я уговариваю даже звезды заранее отпустить мне грехи, которые я только собираюсь совершить. А потом бреду к вам на исповедь. Можно сказать, что я успешно провожу мероприятия по профилактике собственных преступлений. Иван Грозный вел себя по той же схеме в соборе Василия Блаженного, не так ли? Коленопреклонение — отличная передышка между сеансами пыток. Не сочтите за бахвальство, но грешил я часто. Я вот думаю, что легализация изнасилования намного бы упростила жизнь современного мужчины. Пока, к сожалению, прежде чем получить доступ к стройным телам, приходится просить разрешения. Вот я и подошел к цели своей исповеди: по прошествии нескольких московских месяцев мои целомудренные фотосессии начали заводить меня не в ту степь. Желание превратилось в похоть, похоть — в зависть (а это один из смертных грехов), а зависть — в ненависть. Признайся я вам в этом раньше, вы ни за что не представили бы мне Лену, и были бы правы. (Подумать только, по-английски вместо «представить» говорят «вставить»![74]) Я прекрасно помню день, когда меня выбило из колеи. Некая Саша сосала «Чупа-чупс» в моей мастерской и терпеливо ждала моего вердикта. Глядя на ее веснушки и туго заплетенную косичку, я понял, что могу потребовать от нее всего, чего угодно, и пошло-поехало: «Сядь прямо, чтоб вздулись сиськи»; «Теперь задери юбку и прогнись назад»; «Так бы и впился в твою дырку»; «Спусти колготки и трусики. Разведи ноги. Откройся хорошенько. Можно, я буду называть тебя Сезам?». У меня сохранились крупные планы ее светло-розовой письки и запись жалобного блеяния под мою дудку. Чистое наслаждение: никогда не слышал ничего более возбуждающего, чем ее слабые протесты. Она, конечно, никому не пожаловалась, потому что моя «крыша», олигарх Сергей, всегда начеку. Видите ли, о непорочный пророк, проблема власти состоит в том, что рано или поздно хочется ею воспользоваться. Половая распущенность традиционна для правящей России еще со времен Лаврентия Берия. Если нимфетка желает добиться успеха в мире моделинга, ей лучше со мной не ссориться. Я что-то вроде обязательного этапа на пути к огням рампы. Святой Петр глянца! Фэшн-Цербер!

Вы закашлялись? Значит, не заснули, и на том спасибо. Теперь я должен сделать признание, которое не дает мне покоя, но я все ленюсь, сачкую и откладываю его. Значит, так: до знакомства с Леной я изнасиловал за год двенадцать девиц. Не надо корчить такую рожу: подумаешь, одну в месяц… Знаете, в моей творческой лаборатории очень быстро приобретаются некоторые привычки… Впрочем, говоря «изнасиловал», я слегка рисуюсь, как правило, я засовывал им только палец или заставлял их теребить себя до тех пор, пока они не кончали. Позвольте мне объяснить свою методику. Я просил девушек повыделываться передо мной, чтобы «запечатлеть на пленке их чувственность». Заливал им про «киногеничность», «профессиональную сексапильность», «porn chic attitude» и «trashy style». Сыпал именами всех модных фотографов-порнографов андерграунда: Терри Ричардсона, Рэнкина, Ларри Кларка, Юргена Теллера, Ричарда Керна, Роя Стюарта и Григория Галицына. Интеллектуалок грузил историей о том, как благородный Луи Скорецки защищал режиссера Жан-Клода Бриссо в деле «hot» кастинга,[75] когда на него ополчилась вся французская юстиция. Меня особенно ужаснула одна фраза из приговора: «Г-н Бриссо помышлял исключительно о собственном удовольствии, что несовместимо с художественным и кинематографическим творческим актом». Гнусь какая! Зачем нужен художник, помышляющий о чем-либо ином, кроме «собственного удовольствия»? Я отказываюсь открывать роман писателя, который думает о чем-то, кроме собственного удовольствия! Роден дрочил, глядя на своих натурщиц! И Климттоже! Ладно, проехали, я чувствую, что сейчас разозлюсь и у меня рожа покроется красными бляшками, то еще зрелище. Порноимидж был в духе времени, и разыгрывать карту сексуальности вовсе не значило заниматься проституцией, все звезды прошли через это (многие модели начинали с эротических фото, более или менее хардкор). Секс поэтому являлся уже не проблемой, а предметом изучения, даже способом самовыражения, если хотите. Девушки давали, лизали, стонали, сосали, глотали, кончали и писали при мне по моей просьбе. Творчество оправдывало любые закидоны. Они счастливы были, что их растаможили. Я им гарантировал культурную составляющую, они предоставляли мне в пользование свою щелку — это скорее был натуральный обмен, чем домогательство.

Простите, ваша честь? Разумеется, ни одна из них на меня не донесла. В любом случае милиция была за нас. Малышки понимали, что их жалобам не дадут хода, а репрессии с нашей стороны не заставят себя ждать. Как-то раз одна моя жертва решила подать в суд. Несколько телефонных звонков ее разубедили. Прежде чем встретиться с ними, я давал им понять, что у меня есть все адреса — их собственный и родственников. Наши «бандиты» отлично умеют припугнуть: звонят в дверь, поднимают вас за воротник, распахивают окно и спрашивают, какие проблемы. Обычно в ответ они слышат: «Какие такие проблемы? Нет проблем. И никогда не было». Со времен Петра Великого в России все проблемы решаются именно таким образом. Золотые кареты сменились бронированными «мерседесами», но запугивание осталось основным пластом (и хлыстом) жизни российского общества. Не знаю, куда делась та кляузница — может, прячется в таежной избушке или монгольской юрте, в вашей ватной заброшенной глубинке, неподалеку от морозильника, где доходит Ходорковский, миллиардер, пожелавший продать «ЮКОС» американскому «Эксону». Мы с Путиным любим порой наглядные примеры — а чтоб не выступали.