Да что вы такое говорите, дорогой starets? Вы знаете одну Красавицу? Подождите, pazhalasta, я достану блокнот, вот, я весь внимание, спасибо за доверие, обещаю, я изменюсь, я больше так не могу, вы мой спаситель, я начну новую жизнь. Имя, фамилия? Дойчева, Лена. Можно по буквам? Da. Она красивая? Ну ладно, ангелом больше, ангелом меньше, у вас их тут в церкви хоть отбавляй. Она чеченка? Ну не страшно, мы им соврем. Нет, нет, что вы, я ничуть не сомневаюсь в вашей оценке, но согласитесь, ситуация дурацкая: кто б мог подумать, что вы решите познакомить меня с дочкой вашей прихожанки! Она мечтает об этой профессии? Но вы с ней не встречались? Боже мой, мало ли девушек, которые спят и видят, как бы заработать миллионы, ничего не делая, но это еще не значит, что все они похожи на Даутзен Крус. Надеюсь, у нее борода пожиже, чем у вас! Шутка. У этого волшебного создания имеется номер мобильника или адрес? Она школьница из Санкт-Петербурга? Прекрасно, я как раз собирался организовать там свой model search contest, это очень кстати, огромное вам spasiba. В Питере нам подсобит Движение гражданских инициатив — за пределами Москвы молодежь чуть посмелее. Нет уж, в Чечню мы не поедем, там опасно! Я предпочитаю секс-бомбы всем другим снарядам, а военным действиям — развратные. Не для того я выбрал профессию скаута, чтобы лавировать в воюющей стране между противопехотными минами и осколочными гранатами. Я позвоню ей по поводу кастинга, сославшись на вас, и мы представим ее Бертрану как фипалистку конкурса на звание «Мисс Чечня». Сюр какой-то, вы не находите? Боюсь, как бы не возникли проблемы с милицией: у вас переговоры о покупке рекламных площадей ведутся с агентством, подконтрольным президентской администрации, а уж Путин нам ни за что не даст выбрать чеченку, даже подложную! Ну и ладно, грех не попытаться ради смеха, а если она вдруг станет звездой, они не решатся нас замочить. Не думал я, что завербую кого-нибудь в вашем храме. Вы, конечно, скажете, что если бы и в церкви ничего сверхъестественного не происходило, то где ж тогда? У нее хотя бы высокие скулы? Зубы, ровные как клавиши рояля? Миндалевидные глаза, пухлый ротик, взгляд испуганной косули? Извините, что начинаю свой маниакальный вопросник, но если этой исповеди суждено превратиться в служебное совещание, давайте поконкретнее. Затуманенный взгляд, малиновые губки, прозрачная кожа, овал лица безупречен, как яйцо Фаберже? «Вроде бы да» — ответ, достойный настоящего иезуита. Можно ли быть иезуитом и православным одновременно? Ну, ведь можно же быть чеченкой и жить в Санкт-Петербурге… На днях мой коллега сообщил о новых поставках сладострастных чеченок. Как же! Это оказались сплошь анорексички, изнасилованные русскими солдатами, а годные к употреблению были уже на сносях. «Увы, — сказал я им, ткнув себя в лоб, — тут не написано Amnesty International!» Мы не занимаемся реадаптацией угнетенных сироток. Но вот вашу христианочку я обязательно вызову. Вам я доверяю. Человек, контачащий с Девой Марией, обязан разбираться в невинных девушках.

Ваше доверие делает мне честь, знайте это, и я постараюсь быть достойным его. Я пришел к вам, потому что собираюсь стать другим человеком. Я сам себе опротивел. Я бесконечно себя ненавижу. Проблемы идентичности, поиски своего «я», ля-ля-тополя, мне всегда казалось, что это просто треп. Но я работаю над собой… Еще в Париже у меня возникла мания блуждать по ночам вокруг церквей. Так мы с вами зимой и встретились, помните? Каждый раз, возвращаясь в Париж, я тащился в Нотр-Дам, в Сен-Сюльпис и к святому Фоме Аквинскому в поисках необходимой дозы святой воды. Но любимым моим пристанищем стала базилика Святой Клотильды, на пересечении улиц Лас-Касас и Казимира Перье в Седьмом округе. Вы там не бывали? Зайдите как-нибудь, когда будете во Франции, это одно из самых красивых мест для паломничества в стране: две неоготические ажурные башни XIX века возвышаются над крохотной площадью, напротив сквера, где под надзором нянь-филиппинок резвятся дети в пальтишках «Bonpoint». В данном округе, будьте уверены, религия — это опиум для элиты. Я часто преклонял колени под стрельчатыми арками, хорошо — не стрельбищными, выдерживая подозрительные взгляды богатеньких прихожан. А иногда в пять утра, поскольку церковь была закрыта, бухался пузом на гулкие каменные плиты у входа, подставив пыльный зад свету сочувствующих фонарей, и кричал:

— Спуск в сортир «Матис-бара» — это схождение в ад!

Иисус всю ночь сиял на паперти, раскрыв мне объятия, — единственный, впрочем, в этом мертвом городе. Уж не знаю, правда ли он пожертвовал собой ради нас, но в любом случае те, кто регулярно наносит ему визиты, чувствуют себя намного лучше. Мне нравится взгляд Бога, ставшего человеком, который с некоторым опозданием понял свою ошибку. Он ласково смотрит на нас, и в его взгляде нет презрения (хотя нельзя не отметить некоторую удрученность). Он, кажется, говорит нам те же слова, что и Фоме в Евангелии от Иоанна: «Блаженны невидевшие и уверовавшие». Этот скромный бородач — классный мужик. Он явился, чтобы нас спасти, мы вместо спасибо его замучили и убили, а он нам простил нашу неблагодарность. Мы призываем его на помощь — он просит у нас прощения. Для Сына Божьего он еще не очень звездит. Знавал я сынков, которые задирали нос гораздо выше, чем Он. Подумать только, Иисус раскрыл нам объятья, а мы этим воспользовались, чтобы пригвоздить Его, как Набоков своих бабочек!

Почему церкви закрываются на ночь, когда в них больше всего нуждаешься? Случалось, я засыпал прямо на паперти. По моему храпу голуби могли догадаться, что я не молюсь. В остальном я напоминал бревно. В костюме от Эди Слимана. Раскинув крестом руки, я лежал и завидовал деревьям: у них хотя бы есть корни. До сих пор я даже не вспоминал, что получил когда-то католическое образование, и вот вдруг поймал себя на том, что прошу прощения у неба, оправдываясь тем, что пребывал ранее в нервной депрессии. Здорово придумал, да? Время от времени я пускал невольную слезу, стекавшую по черным кругам под глазами вниз, к обросшему за ночь подбородку. Знали бы вы, какое облегчение я испытывал, переставая улыбаться. Оскал «долой тоска!» — утомительная гимнастика. Нет, в отличие от Терезы Авильской, видениями я похвастаться не могу, и если вам уж так необходимы наглядные примеры, я предпочитаю Дюрталя, который у Гюисманса («В пути») запирается в Нотр-Дам-де-л'Атр у траппистов… Еще я таскал в кармане «Человека желания» Луи-Клода де Сен-Мартена (1790): «Во все мгновенья бытия нашего мы должны воскрешать себя из мертвых…» Покажем класс.

Я только что осознал, что чем любить недоступных женщин, лучше поклоняться Всевышнему в нетях. Уж если сходить с ума, то по Тому, Кого Нет! Не понимаю, почему я отказывался любить Господа, самого искусного динамиста в мире. «Credo quia absurdum est» («Верую, ибо абсурдно») старика Тертуллиана, я бы хотел противопоставить новое кредо: «Верую, ибо не более абсурдно, чем все остальное». Короче, я пытался извратить Тертуллиана, чтобы приблизить его к Камю. Вселенский абсурд может включить в себя и существование Бога; абсурдность весьма гостеприимная особа. Бог не более абсурден, чем я, и мне невдомек, почему Камю в Него не верил. Полагаю, что верил, сам того не зная. Спасибо за ваше благорасположение, отец, я знал, что моя былина вас растрогает. Мое тело сливалось с асфальтом. Но как стать солью земли, когда она закована в железобетон? Мы почти у цели, вот увидите.

Чем я, в сущности, был недоволен? Подумаешь, дело: мой брак снова потерпел крах; я был не в состоянии заботиться о женщине; я возвращался домой все позже и позже, настолько поздно, что получалось все раньше и раньше; к сорока годам мне обрыдло вечно строить из себя незрелого мальчишку, за которым тянется шлейф дурацких проделок и захлопнутых перед носом дверей. Моя личная жизнь следовала по замкнутому кругу: я шел на вечеринку, знакомился там с замечательной, необыкновенной, потрясающей женщиной, твердил ей о своей пламенной любви до тех пор, пока она не влюблялась в меня, мы начинали жить вместе, и вот я уже снова оказывался под домашним арестом и беспрерывно собачился с истеричной психопаткой, которая пачками заглатывала антидепрессанты и снотворное. И снова-здорово: я врал все менее искусно, шел на вечеринку, знакомился с замечательной, необыкновенной, потрясающей женщиной, которую неизменно превращал в агрессивную фурию, властолюбивую ведьму и злобную кикимору. Я обладаю удивительным даром преображать в уродин самых хорошеньких девушек. Редкий талант. Как-то раз жена сказала мне: «С тобой так скучно трахаться, что мне приходится думать о своем вибраторе, чтобы кончить!» Не смейтесь, starets, такие вещи не очень приятно слышать. Когда я, роясь в карманах в поисках презерватива, спросил, как это ей мог понравиться «Умирающий зверь» Филипа Рота, она с умным видом ответила: «Мне нравится читать Рота, но я бы ни за что не вышла за него замуж». В общем, я не только потерял свободу, но должен был еще и жертвовать своими желаниями, подавлять в себе либидо самца, генетически запрограммированного на постоянное приумножение побед, усмирять свое мужское начало — короче, умерщвлять зверя, сидевшего во мне. Вдобавок меня считали серийным хартбрейкером, уничтожавшим на своем пути тонко организованных женщин, и моя квартира все больше напоминала филиал Гуантанамо. Это ваш Создатель сотворил мужское тело подобным образом, мы-то тут при чем? Почему мужчины вечно должны извиняться за то, чем они являются? Почему жены требуют от нас ежедневного самоубийства? Почему ни одному мужу недостает смелости сказать жене правду, только и всего? «Дорогая, я вечно буду тебя любить, ты просто создана для меня, но мне хочется спать и с другими женщинами тоже. Тебе это невыносимо слушать, хотя невыносима на самом деле ты сама: ведь ты отрицаешь сущность моей мужественности. В том, что я сплю с другими, нет ничего страшного, только хватит выспрашивать у меня детали и читать мои мейлы. Ты вольна поступать так же, я тебе не запрещаю, наоборот, меня возбуждает мысль о том, что тебя добиваются другие, потому что, как и все мужики, я подавленный гомик. Твоя ревность настолько реакционна, что ты являешь собой прямое доказательство провала сексуальной революции. Ты рада воспользоваться завоеваниями феминизма, но тебе подавай в то же время и реставрацию супружеской пары по старинке. Ты меня не любишь: ты хочешь прибрать меня к рукам, а это разные вещи. Если бы ты меня любила, как ты уверяешь, тебе бы хотелось, чтобы я постоянно получал удовольствие, с тобой и без тебя, как я тебе того желаю — со мной и без меня. Нам придется расстаться по этой идиотской и тем не менее (мое решение тому доказательство) очень важной для меня причине: мне необходимо касаться других тел, чтобы убедиться, что я предпочитаю твое. Прощай, мегера жизни моей, не понимающая, что такое муж. Предлагаю тебе на выбор самоубийство или лесбиянство, другого выхода из твоего пренебрежительного отношения к основам основ мужского естества я не вижу. Посмотри на меня хорошенько: больше ты меня не увидишь. Желая обладать мною, ты потеряла меня». Как-то утром я прочел одной психиаторше, проживающей на проспекте Великой Армии (что логично, ведь я объявил женщинам войну), письмо Чехова: «Счастья же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, — я не выдержу. <…> Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день».[47] По прошествии часа стоимостью 120 евро я заключил свой монолог следующим вопросом: «Доктор, если каждый вечер я напиваюсь ради того, чтобы совратить всех девушек, не проживающих у меня дома, это значит только, что я обычный парень, — ведь не болен же я на самом деле?» Она спокойно посмотрела на меня, потом открыла свой ежедневник и бросила: «Нам следует почаще с вами встречаться». Больше я никогда к ней не приходил. На сэкономленные средства я купил себе майку с надписью: «I'М MARRIED. PLEASE SHOOT ME!».[48]