«Вы со мной не стесняйтесь, поступайте, как будто перед Вами начинающий врач, на всякую ошибку указывайте и исправляйте ее, и тогда и я и Вы будете довольны».

Ценковский посещал лекции Мечникова, с восторгом отзывался о них, хвалил Бардаха за то, что он их записывает, советовал внимательно изучать конспекты. Все это, впрочем, неудивительно. Через 35 лет, перечитав свои давние записи, профессор Бардах писал: «Поражаешься свежестью высказанных в них (лекциях. — С.Р.) идей, глубиной и смелостью мысли. Его взгляды на положение бактерий в системе, на плеоморфизм бактерий, на их бессмертие приняты и сейчас». (К великому сожалению, эти конспекты впоследствии пропали.)

Из Парижа Гамалея привез не только известие о полном торжестве пастеровского метода прививок против бешенства, но и новое приобретение — «секрет» сибиреязвенных вакцин.

Первым в России прививками против сибирской язвы заинтересовался херсонский помещик Скадовский — тот, с которым много лет назад Мечникову пришлось столкнуться в связи с хлебным жуком. Когда стало известно, что во Франции вакцина начинает применяться на практике, Скадовский пожелал предохранить ею свои стада. Обратившись в Париж, он получил ответ, из которого вытекало, что его просьбу охотно исполнят, если он оплатит не только прививки, но и проезд ученого из Парижа и обратно.

Увидев, что затея влетит в копеечку, Скадовский выступил с призывом к крупным овцевладельцам объединиться, дабы пригласить специалиста на паях. Но поддержки он не встретил.

— Дело новое, — говорили ему, — что еще из него выйдет, а денежки нужны немалые.

Так все ничем бы и кончилось, если бы сибиреязвенной вакциной не заинтересовался Лев Семенович Ценковский.

Он поехал в Париж, чтобы на месте изучить изготовление вакцин, но столкнулся с неожиданным препятствием. Сибиреязвенные прививки были монополизированы Обществом пастеровских вакцин — коммерческим предприятием, строго засекретившим свои приемы и обязавшим к тому же Пастера.

Собственно говоря, приготовление вакцин никакой тайны не составляло: Пастер с Шамберланом и Ру давно опубликовали методику, и ею пользовались во всех бактериологических лабораториях. Однако для практических целей требовалось большое количество вакцины, которая бы в течение долгого времени не теряла своих свойств.

Способ хранения вакцин и засекретило общество.

Вернувшись ни с чем, Ценковский взялся самостоятельно решать этот вопрос, а Скадовский предоставил в его распоряжение своих овец и вызвался ему помогать.

Дело подвигалось медленно.

Правда, уже в 1885 году Ценковский, уступая, видимо, настояниям Скадовского, приступил к массовым прививкам. Но результат, как и следовало ожидать, был неважный. В феврале 1886 года Ценковский писал Мечникову: «Пока я все бьюсь, чтобы выработать более удобный способ получения вакцин; остаться же при пастеровском неудобно потому, что вакцины крепнут со временем, и приходится каждый раз путем бесконечных проб на животных добывать новые». Гамалея в это время в Париже изучал бешенство, и Ценковский продолжал: «Попросите д-ра Гамалею разузнать, в чем в лаборатории Пастера сохраняют вакцины. Конечно, этого они ему не скажут, но, может быть, Гамалея случайно что-нибудь подметит».

Но в то время ни Мечникову, ни Гамалее было не до сибирской язвы.

Когда же молодой русский врач по вызову Пастера вновь поехал в Париж, Илья Ильич поручил ему попытаться добыть «секрет».

Пастер искренне хотел помочь своему другу и, посоветовавшись с Ру, предложил обходный маневр.

Описанный в литературе способ ослабления бактерий сибирской язвы (повышенной температурой) был не единственный. Ру и Шамберлан добивались того же, воздействуя на них серной кислотой, двухромистым калием. Пастеру этот метод тогда «не нравился» — он не отвечал его теоретическим взглядам, был заброшен и остался неопубликованным. Но большой разницы между обоими методами не было, а «секрет» распространялся только на общепринятый…

Выяснив в Париже принципиальные вопросы, Гамалея в Одессе довел эксперименты до конца. На это ушел почти весь 1887 год.

Проконтролировав Гамалею и убедившись, что работа завершена, Мечников пригласил комиссию, в ее присутствии был поставлен публичный опыт, и комиссия подтвердила, что вакцина готова к практическому использованию.

Между тем в имении Скадовского Белозерке работы продолжались, но уже без Ценковского. Здоровье Льва Семеновича резко ухудшилось; он уехал за границу лечиться и умер в Лейпциге 25 сентября 1887 года. Смерть учителя не остановила Скадовского; наоборот, лишь теперь он по-настоящему развернулся. Хотя результаты оставались нестабильными и в них теперь не было прежней научной строгости, Скадовский начал вакцинировать не только своих овец, но и стада других помещиков, всячески при этом рекламируя «русский метод профессора Ценковского».

Возникала конкуренция. Столкновения становились неизбежными.

Столкновения! Опять столкновения!..

О, баталии, разыгрывавшиеся на виду всего города, всей губернии, даже всей России, делали свое дело. «Доктор зоологии И. И. Мечников», к имени которого газеты давно уже привычно прибавляли «наш знаменитый ученый», становился все более популярным. Но сколько же еще он будет отбиваться от невежественных наскоков?

«Научная работа его самого, — вспоминал Бардах, — руководство, участие и контроль научных работ ассистентов, учеников, чтение лекций по микробиологии, организация и ведение холерных курсов, доклады в Обществе одесских врачей, участие в губернских съездах санитарных врачей, беседы с многочисленными городскими и земскими деятелями всего юга России, с врачами, местными и приезжими, публичные лекции — весь день протекал в этой кипучей работе».

Прекрасно! И все же Илья Ильич не испытывал полного удовлетворения. Потому что собственным научным исследованиям, то есть тому, что, по его убеждению, должно было «дать законченное миросозерцание» и привести человечество к счастью, он мог уделять лишь малую часть своего времени. К тому же давняя его статья о фагоцитозе у кроликов и свинок, зараженных ослабленными и сильными бактериями сибирской язвы, была замечена европейскими учеными. Но, вопреки его надеждам, она их не убедила.

Первым фагоцитарную теорию раскритиковал профессор Баумгартен из Кенигсберга. Он утверждал, что идея Мечникова телеологична, ибо основана на представлении о некой цели, которой якобы подчинено строение и функции организма. Опыты Мечникова Баумгартен откровенно высмеял и объявил, что «объяснение Мечниковым деятельности лейкоцитов является скорее проявлением богатого воображения, чем результатом объективного наблюдения исследователя».

…Впоследствии, когда грандиозная битва за фагоцитоз останется позади, Илья Ильич отметит, что критика Баумгартена была «очень талантлива и остроумна» и излагалась «особенно чудеспым слогом». Но пока талант, остроумие и «чудесный слог» оппонента вряд ли доставляли ему удовольствие. Тем более что Баумгартен увлек за собой учеников, и один из них, Петрушки, посвятил опровержению фагоцитарной теории целую диссертацию.

Известный ученый профессор Флюгге тоже восстал против фагоцитарной теории. Ею сотрудник Нутталь опубликовал ряд экспериментальных исследований в опровержение фагоцитоза. Превосходную статью выпустил работавший в лаборатории Флюгге молодой ученый из России В. К. Высокович.

Мечников парирует удары и нередко сам переходит в наступление. Он повторяет опыты своих противников и вскрывает их ошибки; когда это необходимо, видоизменяет методику экспериментов и всякий раз обнаруживает фагоцитарную реакцию там, где оппоненты ее не находили.

Труднее всего было разбить главный козырь Баумгартена, установившего, что при возвратном тифе клетки крови не захватывают микробов, между тем болезнь обычно заканчивается выздоровлением. Мечников полагал, что спириллы захватываются фагоцитами селезенки, но как это доказать? Ведь живого человека не вскроешь, чтобы исследовать его селезенку! Правда, уже несколько лет, как установлено, что возвратный тиф — не только «человеческая» болезнь; его удается привить узконосым обезьянам.