Все было так, как он предполагал. Фагоциты, неспособные поглотить обычных бактерий сибирской язвы, захватывали ослабленных.

Чтобы не оставалось никаких сомнений, Мечников стал вкалывать в одно ухо кролика (или свинки) трубочку с вакциной, а в другое — с сильной культурой. На другой день уже было заметно различие в реакциях. При уколе иглой около трубочки с неослабленными микробами появлялась капля крови, в которой легко обнаруживались свободные бактерии. Такой же укол около трубочки с вакциной приводил к выделению гноя, причем почти все бактерии оказывались внутри лейкоцитов.

Теперь оставалось выяснить главное. Не объясняется ли предохранительное действие вакцины тем, что, «натренировавшись» на поедании ослабленных микробов, фагоциты приобретают способность справляться и с сильными?

Мечников ввел двум кроликам и двум морским свинкам слабую (двенадцатидневную) вакцину.[31] Все животные легко перенесли заражение.

После этого он ввел им более сильную (шестидневную) вакцину. Оба кролика и одна свинка справились и с нею, но вторая свинка умерла от сибирской язвы… В начале болезни большинство бацилл у нее было захвачено фагоцитами, но часть их оставалась свободной; от пробы к пробе число свободных бацилл увеличивалось, и животное погибло.

Оставшейся свинке и обоим кроликам ученый ввел неослабленную культуру. Свинки и один из кроликов вскоре погибли, причем через 16 часов после заражения Мечников обнаружил в крови кролика большое число свободных бактерий, а рядом с ними — свободных лейкоцитов. Он уже знал, что участь животного предрешена.

Зато у последнего кролика картина была совершенно иной.

Первая проба показала, что большинство бактерий поглощено фагоцитами, а при второй пробе свободных бактерий не оказалось вовсе. Стало ясно: кролик с болезнью справился!

К несчастью, он тоже погиб: беря у него очередную пробу, служитель слишком сильно сдавил ему шею и придушил. Но вскрытие показало отсутствие у кролика сибирской язвы.

Все подтвердилось! Все!..

Однако ликовать было еще рано. Два кролика и две свинки — как это мало, чтобы обосновывать далеко идущие выводы!

А что прикажете делать?

Запас лабораторных животных у Мечникова иссяк. Да их и негде было держать в необходимом количестве.

Нужны были опыты иного масштаба; требовались помещение, оборудование, сотрудники. Иными словами, нужны были деньги, может быть, и не очень большие, но на скромные доходы с Поповки тут было не развернуться. «Положение независимого исследователя» просто-напросто оказывалось Илье Ильичу не по карману.

Итак, опять поступать на службу? Но куда? Вернуться в университет? Ну нет!.. Да и не подходит университетская кафедра для задуманных им исследований. Тут нужно особое учреждение…

Но таковых в России нет. Их, собственно, нет нигде в мире. Даже в Париже, у Пастера, лаборатория слишком мала и бедна.

Мечников подробно описал свои опыты, призвав других ученых повторить их. Однако не обольщался; понимал: пока солнце взойдет, роса очи выест… Впору было вновь впасть в беспросветный пессимизм.

К тому же обнаружилось, что у Ольги Николаевны и ее старшей сестры не в порядке легкие — их нужно срочно везти за границу. Можно представить себе, как взволновало Илью Ильича это известие, как всколыхнуло в душе притуплённые временем воспоминания…

В Италию они ехать не могли — там свирепствовала холера. Они отправились в Испанию, перебирались с места на место, ища такие условия, где необходимый Ольге и ее сестре климат сочетался бы с обилием живности для его работы. (Перед тем как навсегда проститься со своей прежней научной специальностью, Илья Ильич хотел завершить исследования медуз; над монографией о них он работал уже несколько лет.) Мечниковы добрались до Гибралтара, переправились на африканский берег и остановились в Танжере. Но и здесь живности не оказалось…

Ольга Николаевна подробно описывает их путешествие, но мы не последуем за нею. Раз уж так получилось, что Илья Ильич остался без привычных занятий, то пусть отдыхает спокойно. Надо же ему отдохнуть!..

…Когда они вернулись, ровно на одну зиму укоротился оставшийся ему путь. Он приехал в Одессу аккурат к своему 40-летию, то есть весной 1885 года.

Экватор жизни был уже пройден.

Но недаром говорят, что общение с юношеством молодит и стариков. Правда, с тех пор, как Илья Ильич оставил университет, молодых людей вокруг него поубавилось; но раннюю юность переживала наука, к деятелям которой он теперь себя причислял. В бактериологии происходило примерно то же, что двадцать лет назад — в сравнительной эмбриологии, когда Мечников энергично развивал ее наперегонки с Александром Ковалевским…

Теперь сравнительная эмбриология приобрела все признаки возмужалости. Вместо коротких статеек, писавшихся часто наспех, прямо у микроскопа, стали появляться объемистые труды — в тяжелых, тисненных серебром переплетах, снабженные множеством тщательно выполненных рисунков. Вот и Мечников писал монографию о медузах. Но таких неожиданностей, каким было, к примеру, стоившее ему столько крови открытие личиночного размножения нематод, теперь уж нельзя было встретить в сравнительной эмбриологии. О да, она продолжала обогащаться важнейшими фактами. Но важнейшими для нее самой… Она уже не сулила переворотов, не ломала привычных представлений, не заставляла ссориться с ближайшим другом из-за особенностей кишечного канала ланцетника или нервной системы асцидий!.. Как спокойно все стало в сравнительной эмбриологии… Как давно они с Ковалевским ни о чем не спорили… Даже нападать на Геккеля у Ильи Ильича теперь не было охоты — в сущности, ведь они во многом были единомышленниками.

…Есть глубокая закономерность в том, что Мечников оставил сравнительную эмбриологию. Его звали иные дали. Покрывать крыши в зданиях истины было не в его вкусе.

Он любил закладывать фундаменты.

Хотя мир микроорганизмов был известен уже давно, хотя Пастер еще в 60-е годы связал с их жизнедеятельностью бродильные процессы, медицинская бактериология была еще очень юна. Десяти лет не прошло с того дня, как Роберт Кох точными опытами доказал, что первопричиной сибирской язвы является особый микроб, неизменно присутствующий в крови больных или умерших животных. Вслед за тем Кох и его ученики открыли возбудителей нагноения ран, заражения крови, туберкулеза, холеры, дифтерии, брюшного тифа, рожи…

Химик по специальности, Пастер оставил брожение и, пригласив к себе в помощники нескольких молодых врачей, тоже взялся за инфекционные болезни. Вместе с учениками Пастер обнаружил микробов краснухи свиней, куриной холеры, родильной горячки; установил, что ослабленные бактерии предохраняют от болезни; создал вакцину против куриной холеры и сибирской язвы; принялся за бешенство.

Каждый год, а порой и месяц приводил к новым открытиям, и вместе с ними мысль о невидимых врагах человека становилась все более привычной.

С этой точки зрения зима, проведенная Мечниковым на африканском берегу, и следующее лето, отданное по обыкновению Поповке, не пропали для него даром. В сентябре 1885 года он заявил на заседании Одесской энтомологической комиссии, членом которой был с тех пор, как занялся хлебным жуком, что охотно взял бы на себя исследование чумы рогатого скота. Болезнь за короткий срок валила тысячные стада; она свирепствовала в Сибири, Поволжье, южных губерниях. В Одессе, правда, ее не было, но в любой день она могла быть занесена. И как раз незадолго перед тем несколько исследователей заявили об открытии возбудителя этой болезни. Данные противоречили друг другу, и вот Мечников готов взяться за их проверку.

Ему выделили сарай на ферме общества сельского хозяйства для содержания животных, а две губернские управы — Таврическая и Бессарабская — ассигновали по тысяче рублей.

Мечников смог командировать двух врачей — Кранцфельда и Фишлеса в охваченные эпизоотией районы за материалом.