— Нет уж, Элис, это ровно такое же мое дело, как и твое! Да как тебе не стыдно — вытащить Генри на такой дождь?

Я бросаюсь к брату, спеша как можно скорее вернуть его в тепло и безопасность дома. Все остальное подождет.

Но Элис становится между Генри и мной.

— Я никуда не отпущу Генри. Пока не отпущу. Пока он не отдаст мне список.

Я всей душой хочу, чтобы Генри возразил ей. Чтобы запротестовал, сказал что угодно, что спасло бы его от ужасной участи — стоять между нами с Элис обладателем того единственного, что мы с ней так жадно алчем заполучить. Но он говорит совсем другое.

— Лия, она хотела его забрать. Я видел, как она искала. А я должен защитить тебя. Так папа сказал.

— Папа… умер, Генри! — кричит Элис, вскидывая руки. — Не осталось никого, перед кем ты должен был держать ответ. Никого — кроме меня и Лии. И ты можешь освободить ее, Генри! Можешь освободить ее навсегда — если отдашь список мне.

Голос ее вдруг полнится новой силой — он звенит, поднимается над шумом бурной реки и громом дождя.

— Генри! Посмотри на меня, Генри! — Я хочу, чтобы он увидел: я не боюсь. Хочу, чтобы он увидел: я полна решимости. — Генри, я не боюсь. Тебе вовсе не надо меня защищать, понимаешь?

Губы у него побледнели, стали мертвенно-синими с лиловой обводкой по краям. Ему так холодно, что он даже говорить толком не может — не выговаривает слова.

— П-п-папа велел мне хранить его. Д-д-для тебя, Лия.

И тут я замечаю то, чего страшусь сильнее всего. В кулаке Генри зажато что-то белое и мокрое. Я внутренне проклинаю себя. Потребовав список, я лишь доказала Элис, что у меня его нет. Дала ей причину снова браться за поиски.

— Спрячь в карман, Генри. Убери до тех пор, пока не вернемся домой.

Собрав всю решительность и властность, я шагаю к Генри. Я сама увезу его домой. И пусть Элис только попробует мне помешать.

Но она и не пробует. Она вообще не пробует ко мне приблизиться. Напротив — шагает назад, к Генри, хватается за ручки его кресла и поворачивается, вызывающе глядя на меня.

— Ни шагу дальше, Лия. Я тебе говорила — уйди отсюда. — А затем Генри: — Отдай мне список. Если ты и впрямь, как утверждаешь, хочешь защитить Лию, ты отдашь мне список. Иначе Лия никогда не освободится от легшей на ее плечи тяжкой ноши.

Ей нет нужды облекать свою угрозу в слова: руки ее, впившиеся в ручки кресла Генри так близко к реке, сами по себе достаточная угроза.

Генри упрямо мотает головой.

— Нет! Я сделаю так, как просил папа!

Губы у него дрожат, выдавая страх и холод, что он старается спрятать за упорным отказом.

С меня довольно! Я делаю шаг к Генри, пытаясь изобразить уверенность, которой вовсе не ощущаю на самом деле.

— Элис, это просто смешно. Немедленно отпусти Генри. Я увожу его в дом.

Однако едва я успеваю коснуться его плеча, как Элис разворачивается — я и не думала, что на таком дожде можно так быстро двигаться, — так что они с Генри теперь обращены лицом к реке. Элис оглядывается на меня через плечо.

— Лия, не подходи. Не подходи!

Я останавливаюсь, замираю на месте. И думаю. Соображаю со всей скоростью, на которую только способен мой мозг. Выражение на лице сестры совершенно не поддается разгадке — гнев, страх и печаль сплелись так плотно, что и не определишь, где кончается одно и начинается другое. Она выглядит сейчас полубезумной, глаза дикие. Я боюсь за брата. Надо как можно скорее вырвать его из ее рук. Я подхожу ближе, делая вид, будто ничуть и не сомневаюсь в здравости Элис, хотя на самом деле — еще как сомневаюсь.

— Не надо! — В ее глазах мольба, они взывают ко мне о чем-то, чего я не понимаю и никак не могу даровать. — Лия, пожалуйста.

Именно эта последняя просьба придает мне уверенности, что я вполне могу подойти ближе, что Элис не хочет сделать Генри ничего плохого.

И все же я ошибаюсь — трагически ошибаюсь: не успеваю я и шагу шагнуть, как она легонько качает головой и толкает Генри с его креслом в реку — так просто, точно обычный камешек кинула.

Странно, что даже сквозь бешеный рев дождя я различаю душераздирающий скрип кресла — но я отчетливо слышу его. Колеса начинают катиться по откосу к каменистому берегу — сперва медленно, но постепенно все разгоняясь и разгоняясь.

Но страннее всего то, как медленно все происходит. Где-то в глубине души я понимаю, события разворачиваются с угрожающей быстротой, но вот в конкретно эту минуту мне чудится, будто все крутом замедлилось — время течет странно, извращенно.

Я бросаюсь вперед через полоску мокрой земли, лихорадочно маша руками в попытке ухватиться за ногу Генри, за спицу колеса, за что угодно. Кресло несется к воде. Распластавшись в грязи, я умудряюсь дотянуться самыми кончиками пальцев до спицы одного колеса — от сильного рывка в запястье вспыхивает резкая боль. Но кресло остановилось.

Генри болезненно молчит. Молчит, изо всех сил, на какие только способно его крошечное тельце, цепляясь за подлокотники кресла. Я стараюсь удержать его. Стараюсь со всех сил, но кресло такое тяжелое — стальная махина, удержать которую одними пальцами никак не возможно. И вот с последним, мучительно больным рывком оно выскальзывает из моей руки.

И Генри падает — падает с откоса в реку. Удивительно — но он остается в кресле вплоть до того, как оно ударяется о громадный валун уже в самом низу и не переворачивается, вышвыривая его.

Прямо в бурлящий поток.

— Я… я… н-н-не… — заикающийся голос Элис прорезает пелену дождя в то мгновение, пока я бегу к краю обрыва.

Я не могу думать ни о чем, кроме Генри — беспомощном в бурлящей воде, не способном пошевелить ногами. Не задумываясь, я бросаюсь с разбега в реку — на самую середину, где глубже всего, а течение самое быстрое — чтобы меня поскорее отнесло к брату. Вода смыкается у меня над головой, встречает разящим ударом ледяного шока, уволакивает не только вниз по течению, но и вглубь. Я пытаюсь бороться с течением, но, в конце концов сдаюсь, позволяю силе воды швырять меня во все стороны, бить о дно, царапать о камни.

Лишь начав задыхаться, я прихожу в себя и отчаянно рвусь за глотком воздуха, со всей силы, что у меня еще остается, отталкиваюсь от каменистого дна. Вообще-то я уже давно умею плавать — но только в спокойной воде у острова, куда мы ездим летом, а эта неистовая стремнина, швыряющая меня во все стороны, не имеет ничего общего с нежным, убаюкивающим покачиванием океана. Мне удается вырвать голову из мутной воды, но река тянет меня за юбки, так и норовит снова утащить вниз. И все же, перед тем, как бурлящий поток снова накрывает меня с головой, я, кажется, успеваю разглядеть какой-то темный предмет ниже по течению.

На этот раз я сопротивляюсь ему. Быть может, Генри где-то тут, совсем рядом. Я барахтаюсь и сучу ногами, стремясь наверх, пока наконец не вырываюсь на поверхность, жадно хватая ртом воздух. Дождь все еще идет, капли выбивают на воде крути, но те быстро теряются в водоворотах. Я все вглядываюсь и вглядываюсь вперед, выискивая, не замечу ли в этом сплошном кипении брата, но вода мутна и темна, ливень не прекращается, и я так и не нахожу ничего, что подарило бы мне хотя бы тень надежды. Меня снова швыряет на дно.

Все тело — до костей — у меня изнемогло и онемело от холода и постоянных ударов о придонные камни. Вода бросает и вертит меня, как выброшенную ненужную вещь, и я постепенно ощущаю притягательный зов вечного сна. И какой-то частицей души мне даже хочется уступить ему. Открыть рот, чтобы вода хлынула в меня, залила каждую частицу моего тела — хотя бы ради того уже, чтобы покончить борьбу: с рекой, с пророчеством, с выпавшей мне ношей.

Голос матери — вот что вновь выводит меня к ясности сознания. «Пригляди за Генри, Лия». Голос этот эхом разносится в полумертвой части моего разума — той части, что уже почти сдалась. Я снова барахтаюсь, вырываясь на поверхность, отчаянно сражаясь за свою жизнь и жизнь моего брата.