— Но это значит послать вас на верную гибель, — возразил Арагорн.

— И все-таки разреши!

— Что ж, если таково ваше желание — отправляйтесь на рассвете. И если мрак и смерть не разлучат нас — встретимся в Гондоре!

…Неудобно размышлять, когда тебя, связанную по рукам и ногам, несколько часов везут, перекинув через седло, как военный трофей. Когда твой меч, будь он хоть трижды эльфийский, висит на поясе наглого молодого харадрима, а из обрывков разговоров то на всеобщем языке (с жутким акцентом), то на каком-то тарабарском наречии ты постепенно выясняешь, что предназначена в подарок принцу Ардви (интересно, это еще что за скотина?). Когда неизвестно, что стало с твоей лютней…

Поэтому Иорет и не пыталась размышлять, что же произошло с ней тогда, во время сражения в гавани, с ней, когда-то с лукавой улыбкой говорившей Эовин: "Я ведь женщина слабая, беззащитная. Ты думаешь, для чего у меня меч? Исключительно для того, чтобы поклонников отгонять…" Почему же в гавани ее волной захлестнула ненависть, откуда взялась в ней эта жажда убивать и бессильная злоба на меч, не способный пролить чужую кровь?

Словно и не она это была, а кто-то другой… Иорет уже хотела дать себе слово, что подобное никогда не повторится, если бы… если бы не ныло так все тело и не горели огнем запястья, перетянутые веревкой.

Днем, когда харадримы устроили привал, ее просто бросили на землю, как мешок с добычей. Никто не догадался ни развязать ей руки, ни хотя бы напоить. "Орки и то лучше с пленными обращались", — подумала Иорет, вспомнив рассказ Мерри. Мерри, где-то он сейчас… Наверняка тоже сражается среди ристанийцев.

Арагорн ведет флот к Пеленнорской равнине, Леголас и Гимли его сопровождают… А она лежит тут и мучается не столько от боли, сколько от собственного бессилия.

"Как только представится малейшая возможность — обязательно перережу ему глотку!" — думала Иорет, с ненавистью глядя на молодого харадрима.

И снова ее перекинули через седло, и снова несколько часов бешеной скачки, словно за харадцами все еще гналось призрачное войско. Вечером, когда начали разбивать лагерь для ночлега, Иорет бросили в палатку к какому-то другому харадриму. Он был постарше того, кто ее вез, и обращался с ней не так варварски не только развязал ей руки, но даже немного покормил каким-то довольно вкусным мясом. Впрочем, глаз с нее он не спускал, да в этом и не было особой необходимости — ноги Иорет были по-прежнему связаны, а оружие и другие тяжелые предметы из палатки предусмотрительно убрали.

Когда пальцы на затекших руках стали свободно шевелиться, а первый голод прошел, Иорет решила, что ее положение не так уж безнадежно, как казалось вначале. По некоторым вырвавшимся у ее стража замечаниям она поняла, что он довольно прохладно относится к принцу Ардви и его окружению, и задумалась, нельзя ли это как-то использовать. Пока что она вынула из-за пояса чудом уцелевшую флейту и решила немного поиграть, благо страж смотрел на это сквозь пальцы. Похоже, ему даже нравилось.

Сначала Иорет наигрывала песенки из своего репертуара странствий, затем мотив "Уже четвертый день я в пути", на который она каждый раз импровизировала новые слова. А потом какая-то странная и необычайно прекрасная мелодия родилась в ней и вырвалась наружу через флейту. Иорет с трудом вспомнила, что когда-то давно, в детстве, слышала эту мелодию от матери.

Подхваченная музыкой, она на минуту увидела перед собой сверкающую арку в синей вышине полуденного неба, белые крылья-паруса невиданных кораблей и вдруг, словно получив подсказку откуда-то свыше, ясно поняла, что же случилось с нею вчера во время битвы в порту. Но это озарение так и не успело оформиться в слова. Внезапно снаружи донеслись шум, крики и звон оружия, словно на лагерь внезапно напали. Страж ударил Иорет по рукам — не больно и не зло, а как-то испуганно, — и она выронила флейту. Тогда он снова кое-как связал ей руки ("При случае ничего не стоит развязать", — промелькнуло в голове Иорет) и кинулся наружу, подхватив стоявшее у выхода копье. У девушки не было сил подползти к выходу, но ей и так все было видно из-под полога палатки, оставшегося поднятым. Лагерь был полон какими-то воинами в меховых куртках, и то, как они дрались с харадцами, вызывало какое-то недоумение — не то резня, не то разминка.

Присмотревшись, Иорет с удивлением узнала в нападающих гоблинов с южных отрогов Эфель-Дуата.

Творившаяся здесь пародия на резню явно происходила по ошибке. Впрочем, гоблины довольно быстро сами поняли, что делают что-то не то. Звон оружия прекратился, но перебранка разгорелась с новой силой. Затем Иорет увидела, что неподалеку от ее палатки остановился высокий смуглый харадрим с изображением змея на одежде и золотым шнуром в волосах — очевидно, предводитель пленившего ее отряда. Яростно ругаясь, он требовал объяснить, что здесь происходит. Напротив него стоял низенький кривоногий гоблин в вороненом шлеме и с растерянным видом оправдывался.

Иорет поняла почти весь их разговор, так как он шел на всеобщем языке, хотя и исковерканном.

— Я тебя спрашиваю, козий хвост, какого назгула вы тут мечами размахались?! Или с перепою собственных союзников не узнаете?

— Ошибка вышла. Нас послали, сказали, что где-то неподалеку стоянка отряда из Этира, которую надо срочно раздолбать.

— А вы, пожиратели падали, так нализались, что не можете отличить воинов Большого Змея от каких-то этирцев! Только идиот мог послать на серьезное дело банду таких остолопов!

— Но-но! — гоблин оскалил клыки. — Ты на наше начальство телегу не кати! Мы сюда на звук флейты шли, кто ж знал…

— У нас на флейте играть некому, кроме разве что этой пленной девчонки, — зло ответил харадрим и вдруг ударил себя по лбу. — А ведь похоже! Кровь и смерть, если этот болван Гарр развязал ей руки — оторву ему голову и суну под мышку, пусть так и ходит!

— Вот ему и отрывай, — мрачно ответил гоблин. — А то чуть что, сразу Урукхай.

— Урукхай, Урукхай! Ваши молодцы, видать, глаза в карманах носят. Или на свои щиты надеетесь? — он презрительно ткнул в гоблинский щит с изображением Багрового Ока. — В любом случае, если тут поблизости и был какой-то этирский отряд, то давно снялся и ушел подальше от вашего бардака. А если не ушел, то бдит во все глаза и хрен вы его застанете врасплох.

— Знаешь, как говорят в таких случаях? Утро вечера мудренее. Отправь своих воинов дрыхнуть, а на рассвете попробуем навалиться объединенными силами.

"Интересно, на пользу или во вред мне вся эта история?" подумала Иорет. Но в этот момент в палатку снова ввалился ее страж с перевязанной рукой и длинно выругался.

— Гобла по ошибке напала. Козлы! — кратко объяснил он то, что Иорет уже и так поняла. — Спи. Завтра будет хуже, — с этими словами он набросил на нее свой алый плащ. Этот харадрим все же проявлял какую-то заботу о пленнице, и Иорет решила, что убьет его только в случае крайней необходимости.

Последней ее мыслью перед тем, как заснуть, было: "Ни за что не усну этой ночью — а вдруг представится случай для побега!"

Проспала она часов семь, но пробуждение было не из приятных — кто-то грубо выволок ее из палатки в сырую мглу утра. С трудом разлепив глаза, она увидела, как неподалеку выстраиваются в боевой порядок харадримы. Видимо, этирский отряд все же был обнаружен.

Молодой нахал, у которого Иорет весь вчерашний день болталась поперек седла, забросил ее в повозку и, обернув толстую цепь вокруг ее талии, приковал ее к передней перекладине. После этого он разрезал веревку на ее ногах, из чего Иорет сделала вывод, что скоро ей придется куда-то идти на своих двоих. Харадрим отошел к костру. За Иорет пока никто не следил, и она, помогая себе зубами, стала осторожно распутывать веревку на руках, благо Гарр вчера связал их спереди.