Офицер вернулся с деревянной палкой фута четыре длиной и диаметром три дюйма. Не тратя времени, он принялся за Динджера.

Это продолжалось всего около полутора минут, но Динджер успел подумать, что сейчас он умрет. Он начал выкладывать нашу «легенду».

Динджера спросили, сколько человек было в поисково-спасательном отряде, и когда он ответил: «Я не могу ответить на этот вопрос», его снова начали колотить палкой.

Затем иракцы принесли разряженные «шестьдесят шестой» и «двести третью» и спросили, как обращаться с этим оружием. Динджер отказался отвечать, чем заслужил новую порцию побоев. Тогда он подумал: «Черт возьми, это ведь просто оружие, а не государственная тайна. То, как с ним обращаться, можно узнать из военного справочника „Джейн“».

Динджер рассказал иракцам про группу, направленную на поиски летчика сбитого самолета, и, похоже, те ему поверили, однако это был еще самый начальный этап допросов. Он понимал, что дальше будет значительно хуже.

Мы с Динджером сопоставили то, что нам было известно об остальных членах группы. Когда Динджер в последний раз видел Быстроногого, тот лежал на носилках, не подавая признаков жизни. На его взгляд, Быстроногий был мертв. Мы оба понятия не имели о том, что случилось с Бобом. Динджер считал, что Боб присоединился к нам с Марком, мы же были уверены, что он остался вместе с Динджером и Быстроногим. Динджер видел часть одежды Боба, когда нас только перевезли в Багдад. Как выяснилось, пока меня допрашивали, он находился в другом помещении вместе со всем нашим снаряжением. Динджер узнал куртку Боба; она была сильно обгоревшая. Ничего хорошего это не предвещало.

— Там было и наше оружие. «Тюрбаны» возились с «двести третьей», и я заорал им, чтобы они оставили ее в покое, потому что в гранатомет была заряжена граната. За все свои старания я схлопотал тычок в рот. Затем придурки нажали на спусковой крючок, и гранатомет выстрелил.

К счастью для Динджера, выпущенной из 40-мм гранатомета гранате требуется пролететь метров двадцать, чтобы сработало инерционное устройство, взводящее взрыватель. А тут граната ударилась в потолок и отскочила. Как видно, в тот момент у аллаха было хорошее настроение: если бы граната рванула, никто из находившихся в помещении не остался бы в живых.

— Это был мегапрокол, и, естественно, отдуваться пришлось мне, — подытожил Динджер.

Я развеселился, представив себе струхнувших иракцев, но сделал над собой усилие, чтобы не рассмеяться вслух. Мне было так отрадно снова слышать голос Динджера. Казалось, все мои беды отступили на второй план.

— Старший сержант взял компас, и тут выяснилось, что болван понятия не имеет, как с ним обращаться, — продолжал Динджер. — Конечно, он понимал, что это компас, но не знал, как им пользоваться.

Однако ему не хотелось терять лицо перед рядовыми, поэтому он сделал вид, будто все знает. Меня это очень позабавило. Придурок перевернул компас вверх ногами, пытаясь его открыть, а я сидел, опустив голову, и изо всех сил старался не рассмеяться. Иракцы растаскивали по карманам всякие мелочи вроде батареек. Больше всего они боялись наткнуться на взрывчатку. Похоже, они были уверены, что каждый предмет может рвануть у них в руках.

Затем мы снова стали серьезными и обсудили шансы того, что Стэн и Винс остались в живых. На мой взгляд, Стэн уже должен был умереть. Он на ладан дышал еще в первую ночь нашего бегства, и я не мог представить себе, как его состояние могло внезапно резко улучшиться.

— Ублюдок! — проворчал я. — Я отдал ему свою шапку.

Меня искренне расстроило то, что моя шапка осталась у Стэна: его нет в живых, и она ему все равно уже больше не нужна.

— Этому ублюдку вечно доставалось все самое лучшее, — согласился Динджер. — Готов поспорить, он уже успел стянуть у Всевышнего теплую куртку.

Относительно Винса и Криса мы ничего определенного сказать не могли. Исходя из предположения, что всех захваченных в плен свели вместе, мы сделали вывод, что они, как и Боб, или все еще на свободе, или убиты.

У нас не было ответа только на один вопрос: почему иракцы свели нас с Динджером вместе? Что это означает? То, что они поверили в наш рассказ? Или они рассчитывают, что мы начнем болтать, а они подслушают наши разговоры? В конце концов мы пришли к тому заключению, что бесполезно тратить время и силы, ломая над этим голову; надо просто воспользоваться тем, что мы снова вместе.

Мы разом вздрогнули, услышав грохот дверного засова в дальнем конце коридора. По выложенному плитками полу зазвучали гулкие шаги, сквозь щель под дверью в камеру проник свет керосиновых ламп. По двери заколотили тяжелые ботинки, открывая ее. «Проклятие, — подумал я, — неужели нас собираются снова разлучить!»

В камеру вошли двое охранников. Первый преподнес нам кувшин с водой. Второй держал две миски, от которых шел пар.

Одеяло, вода, кормежка — господи, да это же настоящая пятизвездочная гостиница! Все это было очень приятно — обходительный сервис прямо в номер. У меня даже мелькнула мысль побеспокоить охранников просьбой принести свежий номер «Файненшл таймс».

Мы с Динджером смотрели на них, укутанные в одно одеяло, улыбаясь, словно спасшиеся после кораблекрушения.

— Американ? — спросили охранники.

— Нет, англичане.

— Не Тель-Авив?

— Нет. Англичане. Англия. Лондон.

— А, Лондон. Футбол. «Манчестер юнайтед». Футбол. Хорошо.

— Да, «Ливерпуль».

— А, «Ливерпуль». Бобби Мор! Хорошо.

Больше мы не сказали ни слова. Дверь плотно захлопнулась. Я повернулся к Динджеру, и мы хором пробормотали: «Придурки!» и разом прыснули.

В мисках оказалась горячая жидкость, обладающая слабым привкусом лука. В кувшине было около четырех пинт воды, которая на вкус показалась нам лучше марочного шампанского. Теоретически после длительного воздержания нужно не торопиться и пить маленькими глотками. Мы же не могли рассчитывать на то, что ублюдки не ворвутся в камеру и не вырвут кувшин из-под самого носа, поэтому нам пришлось выпить всю воду залпом. Вся беда в этом случае заключается в том, что единственным следствием оказывается ощущение влаги во рту да распухший живот.

Мы попробовали вытянуться на полу. Наручники обуславливали то, что лежать мы могли только на спине. Мы накрылись одеялом, и я уставился в потолок. Вскоре у меня засвербило в носу. От Динджера воняло, воняло невыносимо.

— Бедная твоя жена, — пробормотал я. — Подумать только, ей приходится каждую ночь спать рядом с такой вонючей тварью — наверное, это все равно что ночевать в логове гризли.

Но всего через минуту-другую я ощутил пугающе знакомое желание. Наверное, виной всему был лук.

— Динджер, дружище… мне хочется пукнуть.

Динджер неохотно приподнялся в полулежачее положение, держа руку в воздухе, чтобы я смог отодвинуться от него как можно дальше.

Я завозился с брюками, расстегивая их, при этом стараясь не затянуть храповик наручников.

— Твою мать, скорее же, — простонал Динджер. — Я жутко хочу спать.

Наконец мне удалось принять нужное положение, и я исторг содержимое своей задницы. Шлепки жидкого, липкого дерьма брызнули во все стороны.

— Поздравляю, твою мать! — в негодовании воскликнул Динджер. — Это мой дом, это… наверное, у себя дома ты бы так делать не стал?

Я не мог ничего с собой поделать. Меня словно прорвало.

— Никакого уважения к хозяину. Мне пришлось потратить столько трудов. И вот — ты приглашаешь человека к себе в гости, угощаешь его ужином, и как он тебе за это отплачивает? Обдристывает твой новый ковер!

Расхохотавшись, я не удержался и повалился в собственное дерьмо. Делать все равно было нечего, поэтому я натянул брюки и улегся на пол. Конечно, ситуация была не из лучших, но меня утешали три обстоятельства. Во-первых, я обосрал камеру Динджера, а не свою собственную; далее, дерьмо приятно согревало мне ноги; и, наконец, следующей будет очередь Динджера.

Подсунув половину одеяла под себя, чтобы защититься от холодного пола, мы прижались друг к другу, делясь теплом наших тел.