Есть специальная тактика, к которой прибегают напористые продавцы, вытягивая из потенциального покупателя обещание купить какую-то вещь. Кажется, она называется как-то вроде «созидательной паузы». Эту тактику объясняет в одной из своих книг Виктор Кайэм:[19] рекламируя какой-нибудь товар, он вдруг останавливался и умолкал, и если потенциальному покупателю хотелось продолжать разговор, Кайэм понимал, что сделка будет совершена. Клиент чувствовал, что ему нужно что-то сделать — то есть согласиться совершить покупку.
Я молчал с недоуменным видом.
— Энди, а ты действительно выглядишь очень плохо. Тебе требуется медицинская помощь?
— Да, пожалуйста.
— Что ж, Энди, за все надо платить. И мы просим взамен лишь капельку содействия. Ты почешешь спину мне, а я тебе! Кажется, именно так звучит старинная английская пословица, да?
Должно быть, говоривший оглянулся по сторонам, ища поддержки, потому что остальные громко рассмеялись — слишком громко. Казалось, председатель совета правления плоско сострил, а остальные натужно давятся от смеха, потому что так нужно. Наверняка половина присутствующих даже не понимает, о чем идет речь.
— Я постараюсь вам помочь, — заверил я. — Я сделаю все возможное. А вы не могли бы принести немного воды и пищи, потому что мы с моим товарищем уже давно ничего не ели и не пили. Мне очень хочется пить, и я полностью обессилел.
— Если ты нам поможешь, нам удастся заключить какое-нибудь соглашение. Но не следует ждать, что я стану делать что-то просто так. Это ты понимаешь, Энди?
— Да, я все понимаю, но, честное слово, я не знаю, что вам от меня надо. Я рассказал вам все, что мне было известно. Мы простые солдаты, нам приказали сесть в вертолет, и мы куда-то полетели. Я не знаю, что происходит вокруг. В армии с нами обращаются, как с грязью.
— Полагаю, ты увидишь, что здесь с людьми обращаются гораздо лучше. Я готов предоставить тебе и твоему товарищу еду, воду и медицинскую помощь, Энди, однако это должен быть справедливый обмен. Нам нужно знать имена остальных, чтобы сообщить в Красный Крест о том, что они находятся в Ираке.
Нет необходимости говорить, что все это была чушь собачья, однако я должен был притворяться, будто согласен на все, при этом не выдавая никакой информации. Мне хотелось, чтобы эту беседу и дальше вел «добрый» следователь. Этот человек действительно вел себя вежливо, учтиво, мягко, любезно, озабоченно. Я не торопился оказаться в руках «злого» следователя, хотя и понимал, что рано или поздно это обязательно произойдет.
— Я знаю имя только одного человека — моего товарища Динджера, — сказал я. В любом случае согласно требованиям Женевской конвенции Динджер должен был сообщить свое имя, личный номер, звание и дату рождения. Я назвал его фамилию. — Я понятия не имею, кто куда попал. Стояла кромешная темнота, все суетились и бегали, было настоящее столпотворение. И Динджера я знаю только потому, что познакомился с ним раньше.
Шестое чувство подсказывало мне, что моя «легенда» начинает разваливаться. Она перестала казаться правдоподобной даже мне самому. В ней появились первые трещины, за которые можно было ухватиться, что и происходит с любой наспех составленной «легендой». Однако сейчас вопрос заключался лишь в том, чтобы как можно дольше потянуть время. Я понятия не имел, что думают обо мне иракцы; у нас шла игра в кошки-мышки. Следователь задавал вопрос, я предоставлял ему очередной глупый ответ, и он просто переходил к следующему вопросу, даже не разбираясь в том, что я только что сказал.
Несомненно, Голос уже должен был догадаться, что я вешаю ему лапшу на уши, а я, в свою очередь, понимал, что иракцы хотят услышать от меня совсем другое. Несмотря на это, плохого пока что не было — но оно неизбежно должно было начаться.
Рассудок мой функционировал исправно. Это можно изменить с помощью специальных препаратов. Оставалось лишь надеяться, что иракцы не настолько продвинуты и по-прежнему пользуются методами каменного века. Физическое насилие над пленником позволяет дойти лишь до определенной черты; в дальнейшем оно перестает быть надежным поставщиком «товара». Физическое состояние пленника оценивают по побоям, которые он перенес. Но достоверно определить психическое состояние невозможно. Для этого необходимо знать степень остроты рассудка пленника, а единственным внешним свидетельством этого являются его глаза. Есть люди, которые заведутся, если посмеяться над размером их члена, назвать их педерастом или обозвать мать шлюхой. Они вспыхнут, и это покажет, что они не в полной отключке, как до сих пор они пытались показать. У каждого в доспехах есть брешь, и задача следователя заключается в том, чтобы ее отыскать. А как только это произойдет, дальше дорога будет открыта.
Нас обучали быть готовыми к этому, и, к счастью, в полку все постоянно издеваются друг над другом. Повседневная жизнь вращается вокруг личных оскорблений. И все же мне приходилось вести упорный поединок.
Если человек физически и психически истощен, у него не хватает сил даже просто на то, чтобы понимать, что ему говорят, не говоря о том, чтобы реагировать на это. Блеф долго не продержится, если пленник хотя бы моргнет, когда следователь посмеется над размером его члена или спросит, в какой позе больше всего любит трахаться его жена. Надо изо всех сил биться над эффектом полного истощения, показывать, что тебе все равно, что тебя больше ничего не волнует, что ты выложил все, что знал, и теперь можешь думать только о том, как бы поскорее вернуться домой. Единственный небольшой плюс заключался в том, что для иракцев даже старший сержант — это никто. В их армии всем заправляют офицеры. Простые солдаты остаются лишь послушными винтиками сложной машины. В мои мысли следователь не проникает и никогда не сможет проникнуть; так что мне нужно лишь напоминать ему, что я просто полный безмозглый тупица, на которого не стоит тратить силы.
Я спросил, нельзя ли снять повязку с глаз и наручники.
— Я не могу связно думать, — сказал я. — Руки у меня онемели и с глазами проблемы. У меня болит голова.
— Все это делается ради твоей же безопасности, — объяснил Голос.
— Разумеется, сэр, я все понимаю. Простите за то, что спросил.
На самом деле это делалось ради их безопасности. Иракцы не хотели, чтобы я смог когда-либо их опознать.
— Я пытаюсь помочь, — продолжал я, — но я простой сержант. Я ничего не знаю, я ничего не сделал и мне ничего не хочется делать. Если бы я что-нибудь знал, я бы все вам сказал. Я не хочу быть здесь. Меня сюда послало правительство. Я просто летел на вертолете, я даже не знал, что мы приземлились на вашей территории.
— Все это я понимаю, Энди. Однако ты должен сознавать, что нам необходимо кое-что прояснить. И для того, чтобы мы помогли тебе, ты должен помочь нам, как мы уже говорили. Ты это понимаешь?
— Да, я все понимаю. Я очень сожалею, но я рассказал вам все, что знал.
Эта игра продолжалась с час. Велась она очень тактично, я не мог ни на что пожаловаться. Однако чувствовалось: все понимают, что я бессовестно лгу. Проблемы создавал себе я сам, когда, не в силах думать на два хода вперед, начинал себе противоречить.
Такое случилось пару раз.
— Энди, ты нам лжешь?
— Я сбит с толку. Вы не даете мне время подумать. У меня в мыслях только то, как вернуться домой живым. Я не хочу оставаться на этой войне, мне страшно, очень страшно.
— Я дам тебе время подумать, Энди, но ты должен думать отчетливо, потому что мы не сможем тебе помочь, если ты не поможешь нам.
Затем Голос начал говорить о моей семье, о моем образовании.
— У тебя есть научная степень?
Научная степень? Да у меня не было даже аттестата зрелости.
— Нет, у меня нет никакого образования. Вот почему я пошел в армию. При миссис Тэтчер в Англии без образования ничего не добьешься. Я простой трудяга из самых низов. Мне пришлось пойти в армию, потому что больше я ничего не умею. Англия — страна очень дорогая, у нас много разных налогов. Если бы я не пошел в армию, я умер бы с голоду.
