— Воровка, — заявила прабабка. — Где они? Что ты с ними сделала?
— Мы просто позаимствовали их на время, — задыхаясь, оправдывалась Хейзл, поняв, что изобразить удивление не получится. — Честное слово, я собиралась вернуть их на место. Я просто забыла. Прости меня…
— Зачем они вам понадобились?
— Нам было нужно железо, — принялась объяснять Хейзл. Сердце неприятно колотилось — даже сильнее, чем днем, в лесу. — Чтобы… чтобы защищаться.
— От чего?
— От тварей. — Хейзл попыталась придумать более-менее убедительную отговорку, но не преуспела. Почему-то у нее никогда не выходило врать прабабке. — Вроде… вроде духов. Во всяком случае, не совсем духов, а… Натан говорит, они называются гномоны. Они из…
— Из другого мира? — Угроза понемногу исчезала с лица Эффи; на губах заиграла полуулыбка. — Так-так-так. Стало быть, юный Натан все же не был осторожен, верно? А ведь я его предупреждала. Я должна узнать об этом больше. Тебе придется принести мне еще знаки — от него и его матери. Я израсходовала последний волос Анни.
— Так, значит, это твоих рук дело? Натан сказал, что Анни потеряла сознание, когда была в Лондоне. Ты во всем виновата!
— Я немного ошиблась. Да и вообще — все это ты. Ты принесла мне волос. Умница, девочка.
— Я не хотела, — запротестовала Хейзл едва не умоляющим тоном. — Браслет… он запутался, это произошло случайно; а ты взяла его. Я же не знала, что ты задумала.
— Ну вот, теперь знаешь! — рявкнула Эффи. — Принеси мне еще несколько волос. Можешь снять их с ее расчески, когда снова пойдешь в гости. И что-нибудь от мальчишки. И никаких отговорок! Это важно. Попроси его отрезать прядь волос. Мне нужна надежная связь.
— С чего я стану его просить о таких вещах? — взбунтовалась Хейзл. — Глупость какая!
— Скажи, что будешь носить его прядь на сердце, — издевательски проговорила Эффи.
— Ни за что. Мы же друзья. Он подумает…
— Да плевать мне, что он подумает. Сделай, что я сказала, и все тут.
— Я не увижусь с ним до следующих выходных, — в отчаянии воскликнула Хейзл.
— Тогда отправляйся к ним в гости завтра, принеси что-нибудь из его комнаты. Туфлю… нет, лучше даже носок — то, что он носил на теле. Подходящее для плетения чар.
— Я не верю в магию.
— Тогда тем более ничего страшного тут нет, верно? — Старуха села на кровать, наблюдая за девочкой.
Правнучка внезапно осознала, как Эффи ужасна: со всей ее силой в изможденном теле, мертвой хваткой узловатых рук, с пронизывающим взглядом черных глаз под мешковатыми веками. Старуха моментально сделалась в комнате главной, безразличная к характерному для подросткового жилища беспорядку; она превратила уютную норку Хейзл в шаткое, ненадежное убежище, куда легко проникнуть. Стоило Эффи здесь появиться, как ее темная, коварная сущность пропитала собою весь дом, наполнив его новыми тенями, отголосками страха. Уж лучше жить с папой, подумала Хейзл; во всяком случае, она знала, чего от него ожидать. А еще лучше было бы, если бы они оба куда-нибудь подевались…
— В том, другом мире, что снится Натану, магия существует, да? Он перемещается туда с помощью магии — и переносит сюда волшебных существ. В это ты веришь?
— Наверное. Только это совсем другое. — Хейзл вспомнила, что Натан рассказывал ей об Эрике. — Там магия — сила, вроде электричества. Она реальна. А здесь магия — всего лишь суеверие. — Несмотря на страх перед прабабкой, Хейзл упрямо сжала губы.
Эффи рассмеялась, обнажив неровные зубы:
— Суеверие! О да, и суеверию находится применение! Я пользовалась им даже очень и очень часто. Магия реальна и здесь, дитя мое. В нашем мире существуют свои твари-оборотни, свои измерения в воображении. А некоторые из нас рождаются с определенными способностями — Даром — делать вещи, на которые не способны другие, жить дольше прочих. Знаешь, сколько мне лет? — Эффи подалась вперед; в лице ее читались одновременно насмешка и угроза. — Ты зовешь меня прабабкой — так называли меня в детстве и твоя мать, и бабка, и до нее. Видишь ли, люди забывчивы. Я заставляю их забывать. Одно заклинание — и я снова лишь старая Эффи Карлоу, хотя никто не знает точно, сколько мне лет; все довольствуются определением «старая». Будь я молода, меня начали бы подозревать; а старики вечно где-то рядом. Никому нет дела до того, сколько еще они протянут.
— Не хочу слушать! — Хейзл закрыла руками уши, но старуха с ее жуткой жилистой силой без труда отбросила их. — Я не верю тебе! Не желаю ничего знать!
— Никуда не денешься. Дар у тебя в крови. Когда-нибудь ты станешь такой же, как я, старухой — хватающейся за власть, морочащей каждое новое поколение своего семейства и соседей, чтобы они не могли вспомнить, сколько времени ты живешь рядом с ними. Однажды… Видишь ли, здесь магия всегда была тайным занятием. Даже Джозевий Лютый Торн… Для начала он, по слухам, был римлянином — во всяком случае, пришел сюда с римскими войсками и построил в лощине дом еще до появления Темного леса. Он обладал великой мощью, великим умением. Джозевий прожил почти семьсот лет, но был вынужден скрывать свою истинную природу в путанице мифа и противоречащих друг другу историй. Лютый Торн — наш с тобой пращур. С миром Натана я тоже знакома. Я видела его в воде. Ты говоришь, что там повсюду магия, что она столь же обычна, как электричество. Если бы я только могла добраться до того источника силы, вытянуть ее… — Лицо Эффи заострилось, вспыхнув внутренним огнем. — Ты не понимаешь? Я бы снова помолодела. Перестала бы прикидываться старухой, бормотать заклинания, запершись на чердаке, пока тень Врат подступает все ближе. Я бы вечно омолаживалась — как луна, и жила тысячу лет… Мне нужно узнать больше. Принеси мне еще знаки. Завтра. И верни принадлежащие мне подковы. Железо оберегает от многих вещей.
— Я… я постараюсь, — с удивлением услышала Хейзл собственный голос. — Не могу обещать…
Рука Эффи снова взметнулась и схватила девочку за лицо, вдавливая плоть в кости.
— У тебя все получится, — убежденно произнесла старуха. — Ради нас обеих.
* * *
На следующий день Хейзл сбежала с последнего урока и отправилась в книжную лавку. Улучив момент, когда Анни была занята, она проскочила в дом, крикнув по дороге: «Я кое-что вчера забыла». Хозяйка лавки согласно кивнула, а Хейзл со всех ног бросилась в спальню Анни, нашла на туалетном столике щетку и, выдрав с нее спутанный комочек, спрятала в карман. Волос набралось не так уж много — у Анни были короткие густые локоны, которые не нуждались в частом расчесывании. Хейзл постаралась убедить себя, что этого хватит. Оказавшись в комнате Натана, девочка растерялась: что больше подойдет Эффи для ее колдовства? Наконец Хейзл остановила свой выбор на старой толстовке, которую сама одалживала пару раз. Когда в комнату вошла Анни, Хейзл так смутилась, что напрочь позабыла о подковах и, бормоча извинения, бросилась вон. Женщина посмотрела ей вслед, с грустью думая, что синдром подростковости поразил не только ее сына, но и его друзей.
Вернувшись домой, Хейзл поднялась на чердак и постучала в дверь. Никто не ответил; она постучала еще раз. Немного подождав, девочка повернула ручку. Дверь оказалась не заперта: видимо, Эффи куда-то торопилась, решила Хейзл. Осторожно толкнув дверь, девочка вошла.
Она впервые попала сюда с тех самых пор, как прабабка перебралась жить к ним. Первое, что бросилось Хейзл в глаза, было то, что Эффи раздвинула по сторонам ящики и прочее барахло, высвобождая место для стола, стула и походной плитки — а еще множества пузырьков, сушеных трав и фарфоровой плошки. Девочка подошла и выложила на середину стола комочек волос и толстовку — предварительно аккуратно свернув ее. (Хейзл не обратила внимания на то, что одежда только что из стирки и лишена каких бы то ни было следов владельца, а потому совершенно бесполезна для наложения шпионских чар.) Потом девочка принялась исследовать другие предметы: брала пучки трав, отвинчивала крышки бутылок и, морща нос, принюхивалась к их содержимому. Плошка оказалась наполовину полна довольно мутной водицы, в которой плавали зеленые крапинки (вполне возможно, водоросли) и тельце какого-то мелкого насекомого; дно тонким слоем покрывал коричневатый осадок вроде песка или грязи — наверное, из реки. Хейзл показалось довольно странным, что прабабка держит на чердаке плошку с речной водой. Видимо, старуха использует ее для наведения неких чар. (Хейзл предпочитала говорить про себя «чары», а не «заклинание»: чары казались чем-то не столь волшебным, скорее прихотью, которую можно отнести на счет эксцентричного поведения полоумной старухи, неким действом, не имеющим истинной силы и серьезных последствий.)
