И вдруг она была уже в конце тропинки, а когда наконец осмелилась оглянуться, позади не было ничего — совсем ничего: ни волнения травы от ног невидимых преследователей, ни твари, сотканной из речной воды. Снова выглянуло послеполуденное солнце, возвращая дню былую яркость; только Анни точно знала, что кошмар не кончился — лишь отступил, растворяясь в тени.

Она вернулась в лавку, где чувствовала себя более защищенной, и позвонила Бартелми. Никто не ответил. Анни приготовила себе сладкий чай, чтобы справиться с потрясением, и принялась набирать номер друга снова и снова, пока наконец он не взял трубку.

В школе Натану опять приснился иной мир. Краткий визит напугал его сильнее, чем все предыдущие сновидения. Он сидел позади наездника на крылоящере — одном из трех, что осуществляли патрулирование вдоль незнакомого побережья, Натан понял, что это именно патруль, по тому, как его попутчик передавал сжатые сообщения по скрытому переговорному устройству, по-видимому, вмонтированному в маску. Почти над самым ухом мальчика звучал другой голос, дающий автоматический ответ. Солнце едва село: зеленоватое свечение быстро исчезало с линии горизонта, а одна из трех лун повисла точно впереди, тогда как бледная долька другой поднялась по левую руку. Более яркий из спутников отбрасывал на море красноватый отблеск, покрывая оспинами широко раскинувшуюся тьму воды. Берег, что тянулся справа, казался необитаемым: не было видно ни единого огонька, который бы обозначал, что там есть дома или города; всюду — лишь белизна пенных барашков вокруг выдающегося в море мыса и редкие полоски пляжа, отливающие медью в свете луны. Натан напрасно гадал, сидит ли впереди него Реймор или другой наездник, — определить это было невозможно. Похоже, пока непосредственной опасности перетащить кого-то обратно в свой мир не наблюдалось, так что мальчик сосредоточился на окружающей обстановке и пьянящем чувстве полета, стараясь впитать впечатления, узнать как можно больше. Теперь он ощущал, как ветер омывает его мощной волной — прохладный, но не холодный, и чувствовал ногами шкуру крылоящера — она оказалась жестче кожи и была гладко отполирована, словно у змеи. Второй зверь летел чуть позади и сбоку, третий замыкал отряд. Луна отсвечивала красным в их глазах, горящих, словно налитые кровью.

Вдруг наездник второго крылоящера повернул голову и пристально взглянул туда, где сидел Натан. Снова раздался голос по переговорнику — теперь уже не автоматический: «Реймор! Рей! У тебя что-то за спиной…» Реймор поднял своего ящера над двумя другими и стремительно описал петлю, проверяя пустой воздух. «Нет! — закричали ему еще более взволнованно. — Не позади нас, а позади тебя! На твоем крылоящере. Похоже на тень. Возможно, низкокачественная голопроекция, очень расплывчатая. Видишь?»

Реймор развернулся в седле; нарушив строй, третий наездник подлетел и указал рукой на Натана. Мальчик оцепенел от ужаса. Прежде он всегда оставался невидимым, кроме единственного случая, когда вытаскивал из воды человека. А теперь, когда Натан так жаждал познать этот мир, стать его частью, его мысли начали обретать физическую форму, и он не представлял, как остановить начавшийся процесс. Напрасно мальчик пытался заставить себя раствориться, отбросить ощущения, которыми наслаждался несколько мгновений раньше. Реймор обмотал поводья вокруг луки седла и потянулся рукой в перчатке к призраку — хотя едва ли мог что-то разобрать в темноте. Крылоящер почувствовал свободу и качнулся. Дрогнувшая рука Реймора наткнулась на нечто, которое не было ни тенью, ни веществом; Натан почувствовал, что теряет равновесие. Руки заскользили по боку животного, и с беззвучным криком он рухнул в темноту…

В тот же миг Натан проснулся, живо ощущая страх. Голова шла кругом от падения, спальня вращалась. Потребовалось время, чтобы мир наконец остановился. Натан лежал, погруженный в раздумья, не в силах уснуть. Раньше он был всего лишь зрителем того, что происходило в чужой вселенной; теперь он превращался в действующее лицо. Возможно, он сам во всем виноват, ибо жаждал участия: он спас утопающего, он хотел ощутить мощь ветра и прикосновение к шкуре летающей рептилии. Одновременно Натан понимал и другое: что бы он ни делал, он едва ли мог — или не мог вовсе — управлять своими поступками. А если бы он полностью материализовался в том мире, мог бы он застрять там, в сновидении, тщетно пытаясь проснуться? И что тогда станет с его телом здесь? Он умрет — или впадет в кому? А там, в том мире, подвергнется ли он так называемому заражению — не защищенный маской и специальной одеждой? Натан вообразил, как ложится спать в водолазном костюме и очках, и невольно рассмеялся над этой картиной; ему стало легче, правда, ненамного.

К утру он так ничего кардинально и не решил, разве только лишний раз уверился в необходимости повидаться с иммигрантом. Наступил четверг, и Натану осталось сгорать от нетерпения сорок восемь часов, А еще он должен был как-то заставить себя не видеть сны. На уроках Натан был необычайно невнимателен и так часто зевал, что один из учителей отправил его в лазарет.

— Я не мог уснуть ночью, — объяснил мальчик отцу Джеймсу. — Иногда у меня бывают проблемы со сном. Может… может быть, вы дадите мне какое-нибудь снотворное?

— Ерунда! — фыркнул монах. — В твоем возрасте не нужны лекарства. Выйди на площадку для крикета, вдохни побольше свежего воздуха, разомнись. Отлично поможет! Ты определенно засиделся взаперти над уроками. Я поговорю с твоим куратором.

— Спасибо, — поблагодарил Натан, не чувствуя ни малейшего облегчения. Он вовсе не надеялся, что крикет решит его проблемы.

— Существует множество разновидностей духов водной стихии, — повествовал Бартелми, сидя тем же вечером в крохотной гостиной Анни, пока хозяйка дома пила приготовленное им какао. Он добавил в напиток что-то, захваченное из собственных запасов, — она понятия не имела, что это было, но чувствовала себя уже гораздо спокойнее. — Наяды, нимфы, русалки, злобные духи воды — лорелеи, селки, сирены; впрочем, предпоследние и последние обитают скорее в морской воде. Тем не менее, я склонен предполагать, что ты столкнулась с чем-то иным. Оно явно способно принимать человеческое обличье, что само по себе требует значительной мощи, и к тому же делает это весьма искусно. Похоже, ему удалось убедить Майкла — если только он сам ко всему этому непричастен.

Бартелми не стал упоминать о создании, которое видел в колдовском пламени, хотя оно замаячило в его памяти. Кое-что наконец-то стало собираться воедино.

— Не думаю, — осторожно возразила Анни. — И все же… все же у меня такое ощущение, что вы не очень… как бы выразиться… удивлены. Вы мне верите. Будь я на вашем месте, я бы себе не поверила. По меньшей мере, это оказалось бы очень непросто.

— А почему я не должен тебе верить? Ты всегда была со мной честна. Вообще-то я кое-что знаю о подобных вещах.

— Я уже догадывалась. Быть может, даже всегда это знала. А что конкретно вам известно?

— О! Ответ займет много времени. Для начала просто прими тот факт, что я знаю. Важнее сосредоточить внимание на том, что происходит здесь и сейчас. Несомненно, существует настоящая Рианна Сарду, чей облик приняло то существо, хотя где Рианна теперь…

— Отправилась с туром в Грузию, — тут же подсказала Анни.

— Возможно. Лучше бы мы знали это наверняка. Принятие формы другого существа — самый сложный вид симпатической магии. Обычно он требует вольного или невольного присутствия оригинала — или же весьма значимого его знака.

— Вроде перчатки или локона?

— Этого недостаточно, — ответил Бартелми. — Нужно что-то большее: отсеченная рука, глаз или иной орган, из которого можно воссоздать образ. (Анни едва не захлебнулась какао.) Но не станем преждевременно пугаться. Пока мы не выясним, что за дух причастен к нашей истории, мы не сумеем определить его возможности. Или же узнать, какова его истинная цель.