Правда, какое-то время странные сны не беспокоили его.

Друзья ушли около одиннадцати. Забравшись на чердачное окошко и усевшись на подоконнике, Натан принялся разглядывать неизвестную звезду. Он так и не нашел ее ни на одной карте, а пару недель назад все его одноклассники по курсу астрономии провели целую ночь на башне Ффилде, внимательно изучая небо, — и ничего! Звезда была здесь из-за него: следила единственным бледным глазом, легко теряющимся среди созвездий. Натан осознавал, что должен испытывать страх, но бояться в такую чудесную, исполненную волшебного звездного блеска ночь оказалось нелегко: он почти убедил себя, что там — заботливый глаз какого-то тайного стража или доброго ангела, не просто наблюдающий, а наблюдающий за ним, охраняющий его. Только зачем его охранять — и от кого или чего? И почему Натан чувствовал, что все взаимосвязано: звезда, сны о другом мире и чаша Торнов — шепчущая чаша, Санграаль?

— Натан, — донесся снизу мамин голос, — пора спать!

— Мне тринадцать лет, — запротестовал Натан, спрыгивая с подоконника. — Я уже большой.

— Ты ужасно дряхлый, — согласилась Анни, — и тебе необходимо спать, особенно в период учебы. Спускайся немедленно.

— Иду.

Улегшись в постель, Натан легко погрузился в сон, несмотря на все проблемы, маячащие где-то на границах помыслов. А потом, в какой-то момент, туман сна расступился — и мальчик перенесся в свет. В свет другого мира, в пылающий закат с прожилками цикламенового облака над озером расплавленного золота, что разлилось по краю неба. Натан смотрел с вершины башни — наверное, самой высокой в городе; другие шпили и верхушки посверкивали далеко внизу, отражая пылающее солнце. На площадке соседнего здания он заметил двух привязанных крылоящеров — издали они казались маленькими; еще один взмыл в воздух между ними. Один за другим, по мере того как сгущалась тьма, в окнах зажигались огни, карабкаясь по домам все выше и выше вслед за тенью; и вот уже каждое здание было опоясано сияющими цепочками, и подвижные маячки далеких кораблей перемигивались зеленым, синим или розовым. Потом незаметно для себя Натан перенесся внутрь башни и опустился в некоем подобии лифта. Проплыв сквозь закрытые двери и через знакомую уже галерею с изогнутыми колоннами, Натан попал в полукруглую комнату. Только теперь за окнами стояла непроницаемо-черная ночь; щиты закрывали почти весь полукруг стекла. Человек в белой маске — правитель, диктатор, президент, кем бы он ни был, — сидел за столом спиной к двери. Вошла женщина. Что-то в ее внешности потрясло Натана, и лишь минуту спустя он осознал причину. На женщине не было маски.

— Возможно, дневной свет еще не совсем померк, — не оборачиваясь, предостерег ее человек. — Не стоит ходить с незащищенным лицом.

— Свет уже погас. — Ее голос звучал спокойно и отличался от голосов наездника и голографического изображения в лиловой сутане единственной, но существенной деталью: в нем не было покорности.

Теперь Натан видел гостью в профиль и невольно подумал, что она удивительно красива. Волосы ее скрывал белый головной убор наподобие мантильи; женщина была облачена в белую тунику и брюки, а кожа имела бледно-золотистый оттенок, в нашем мире присущий людям Востока. Линии подбородка напомнили Натану очертания головы Нефертити, что он видел на репродукциях; однако шея женщины была длиннее, а когда она повернулась в его сторону, пропорции лица показались ему немного другими, хотя мальчик не мог объяснить себе, в чем состояло отличие. Миллиметр здесь, миллиметр там слегка искажали черты, хотя не умаляли их красоты.

— Да и вообще, — продолжала женщина, — какая разница? Я почти не боюсь смерти — даже солнечной смерти, иссушающей все живое. Медлительность времени утомляет меня. Если бы я могла найти смерть, я распахнула бы ей свои объятия.

— Не надо так торопиться разрушить свою красоту, — сказал человек, оборачиваясь, чтобы взглянуть на женщину. — Я по-прежнему испытываю наслаждение, любуясь ею, а в нынешней жизни осталось мало наслаждений.

— Чтобы быть красивой, нужен мир, в котором быть красивой. Однажды, в далекие дни юности и надежд, ты писал мне в письме о том, что само мироздание существует ради меня. Земля, луны, солнце, море были созданы лишь для того, чтобы обрамлять твою прелесть. А теперь земля заражена, и солнце отравляет море, а три луны Эоса наливаются красным. Без мироздания, без места для существования — я ничто. Грандир, ты так умен: сотвори для меня мир, в котором я могла бы жить.

— Я не способен творить миры, но возможно… какой-нибудь удастся взять. Наберись терпения, Халме, и еще какое-то время прячь лицо от дневного света. Я обещаю, что найду для тебя мир.

Женщина по имени Халме подошла к окну и сдвинула щит; тот скользнул в сторону, и Натан убедился в правдивости ее слов: там, в небе, висела громадная луна, почти полная — и красная; а с восточной стороны от нее, также будто залитый кровью, маячил месяц.

— Задвинь щит! — приказал человек. — Луна слишком яркая. Возможно, она опасна.

Гостья неохотно подчинилась. Чем дольше Натан смотрел на нее, тем прекраснее она ему казалась — как будто глаз постепенно привыкал к необычным пропорциям лица; с этих пор женщины его мира всегда будут казаться ему малопривлекательными. Он наблюдал за ее уходом: Халме двигалась стремительно и вместе с тем удивительно грациозно; белые края мантильи развевались за ее спиной. Натан был совершенно уверен, что Халме — ее имя; однако, решил он, Грандир — скорее обращение, как «господин» или «превосходительство». Пока он размышлял об этом, мир вокруг переменился.

Правитель в маске шел вверх по лестнице. Лестница двигалась, как эскалатор, но по спирали, кружа и кружа внутри цилиндрической шахты, и человек поспешно шагал по ней, словно раздраженный малой скоростью подъема. Наверху оказалась круглая комната без окон: в этом мире архитекторы явно предпочитали изогнутые формы. Единственным источником света служили прозрачные сферы — одни гладкие, другие состоящие из сегментов, — как бы подвешенные в воздухе. Однако, приблизившись, Натан не заметил никаких нитей или проволоки, которые бы их удерживали: шары просто парили, недвижимые или кружащие по орбите.

Правитель прошел в середину помещения — туда, где на одном месте медленно вращался шар немного больших размеров, чем прочие, и состоящий из множества сегментов. Лучи света вырывались из него и таяли в темноте, не достигая стен. Человек протянул к шару руку и произнес единственное слово: «Фиа!» Белая вспышка озарила комнату — так ярко, что Натан на миг ослеп, хотя то был всего лишь сон; потом сияние вернулось внутрь сферы, а над ней, будто проекция на потолке, возникло изображение.

Поначалу Натану оказалось нелегко разобрать, что оно показывает, тем более что мальчик смотрел снизу вверх; наконец он понял, что видит крышу (и даже может различить черепицу) с квадратной дырой — открытым чердачным окошком; затем появились мальчик и девочка; они смотрели и указывали пальцами куда-то за пределы изображения, вниз, на шар. Прошла минута или больше, прежде чем Натана озарило. Ведь это он сам — они с Хейзл, глядящие на звезду, которой не должно быть…

Натан проснулся глубокой ночью; сон, отпечатавшийся в сознании, не спешил терять яркость. Мальчик тихо-тихо встал и, прокравшись вниз, к кладовке между полками, забрался по лесенке в Логово. Распахнув окошко, он увидел звезду — только теперь он знал, что это вовсе не звезда, а шар, светящий и в этом, и в ином мире, зоркое око человека, всегда прячущего лицо. Ангел-хранитель или страшная угроза? Единственный способ все выяснить — продолжать видеть сны. А вдруг это лишь фантазия, плод подсознания, объясняющий то, чего он не в силах постичь? Ведь если сон — правда, тогда почему правителя, столь могущественного и явно стоящего на пороге космической катастрофы, из жизни всего множества миров вдруг заинтересовал он, Натан?

Закрыв окно, мальчик вернулся в кровать. Но вопрос неотступно следовал за ним, вгрызаясь в разум, не давая уснуть: невообразимое, не имеющее ответа почему.