— Ты в жизни не слышала ничего скандальней! Она поклялась в верности семи женщинам, встречается с ними по разным дням; одна — ее золовка! Собрала альбом (я как увидела, чуть не умерла!) всяких памяток — что отрежет, что выдернет. Ресницы, обрезки ножных ногтей, старые прокладки, если я правильно разглядела. У нее хранятся волосы…

— Волосы, Диана, — подчеркнула Дикки.

— …Волосы, сплетенные в кольца и эгретки. Лорд Майерс увидел у нее брошь и спросил, где она ее купила, так Сьюзен сказала ему, что это из лисьего хвоста, и пообещала заказать такую же для его жены! Представляешь себе? И теперь леди Майерс появляется на светских приемах, украшенная лобковыми волосами золовки Сьюзен Дейкр!

Диана улыбнулась.

— И муж Сьюзен знает все это и ничего не имеет против?

— Против? Да он оплачивает счета от ее ювелира! И хвастается на каждом углу — сама слышала! — что даст поместью другое название: Новый Лесбос.

— Новый Лесбос, — негромко повторила Диана. И зевнула. — С этой старой потасканной лесбиянкой Сьюзен Дейкр? Назвал бы уж просто Лесбосом… — Понизив голос, она обратилась ко мне: — Не зажжешь ли мне сигарету, дитя?

Я вынула из нагрудного кармана черепаховый портсигар, сунула в рот сразу две сигареты, раскурила и одну из них отдала Диане. Дамы наблюдали — даже за смехом и болтовней они не пропускали ни единого моего телодвижения. Когда я склонилась, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, они прищурились. Когда я тронула стриженые волосы у себя на лбу, они покраснели. Когда развела ноги, демонстрируя припухлость под брюками, Мария с Эвелин дружно заерзали на стульях, а Дикки мощным глотком осушила свой стакан бренди.

Вскоре Мария снова подступилась ко мне.

— Ну, мисс Нэнси, история по-прежнему за вами. Мы хотим все о вас знать, а вы только дразните наше любопытство.

— Нет никакой особенной истории. Спросите Диану.

— Диана говорит ради красного словца, от нее правды не дождешься. Расскажите, — продолжила Мария, понизив голос, — где вы родились? Где-нибудь в неблагополучном месте? В трущобе, где вам пришлось делить постель с сестрами?

— В трущобе? — Внезапно и на редкость живо мне представилась наша старая гостиная — и салфетка с бахромой, что свешивалась, подрагивая, с каминной полки. — Я родилась в Кенте, в Уитстейбле. — Мария молча смотрела. — В Уитстейбле, — повторила я, — откуда привозят устриц.

Мария откинула назад голову.

— Так вы, дорогая, русалка! Диана, ты знала об этом? Уитстейблская русалка, но, к счастью, — свободной рукой Мария потрепала меня по колену, — к счастью, без хвоста. Он был бы совсем ни к чему, правда?

Язык у меня присох к небу. Перед глазами возникла Китти, у дверей ее гримерной. «Мисс Русалка», — назвала она меня и повторила это в Стамфорд-Хилле, когда услышала, как я всхлипываю, пришла и стала сцеловывать мои слезы…

Хлебнув из стакана, я сунула в рот сигарету. Окурок был совсем маленький, я чуть не обожглась; пока я его теребила, он выпал у меня из рук. Отскочив от софы, он покатился у меня между ногами. Я потянулась за ним (дамы задергались и вытаращили глаза), но он, все еще дымясь, попал мне под ягодицы. Я вскочила, нашла наконец окурок и потянула материю брюк.

— Проклятье, похоже, я прожгла в этих чертовых брюках дыру!

Слова эти прозвучали громче, чем я рассчитывала, и у меня за спиной раздался ответный выкрик:

— В самом деле, миссис Летаби, это невыносимо!

Одна из дам встала и направилась к нашему столику.

— Я обязана выразить протест, миссис Летаби, — продолжила она, добравшись до нас, — в самом деле обязана выразить протест от имени всех, и присутствующих, и отсутствующих дам в связи с ущербом, который вы наносите нашему клубу!

Диана лениво подняла на нее взгляд:

— Ущербом, мисс Брюс? Речь никак идет о присутствии моей спутницы, мисс Кинг?

— Именно, мадам.

— Она вам не нравится?

— Мне не нравится ее язык, мадам, и ее одежда!

На ней самой были надеты шелковая рубашка с атласным кушаком и галстук; воткнутая в него литая серебряная булавка изображала лошадиную голову. Мисс Брюс стояла рядом с Дианой, выжидая. Диана вздохнула.

— Ну ладно, — проговорила она. — Вижу, мы должны подчиниться желаниям членов клуба. — Она встала, заставила встать и меня и несколько нарочито оперлась на мою руку. — Нэнси, дорогая, похоже, твой наряд — слишком большая вольность для Кэвендишского клуба. Я должна отвезти тебя домой и избавить от него. Ну, кто с нами на Фелисити-Плейс?

По комнате пробежала волна. Мария встала сразу и потянулась за тросточкой. «Шевелись, шевелись! — крикнула она. — Ко мне, Атлас!» Послышался лай, и из-под ее стула выпрыгнула красивая небольшая гончая на кожаном поводке (прежде я ее не видела, потому что она дремала, скрытая юбками хозяйки).

Дикки и Эвелин встали тоже. Диана кивнула мисс Брюс, я отвесила ей поклон. Взгляды присутствующих сопроводили наш выход так же дружно, как ранее встретили приход. Я слышала, как вернулась на свое место мисс Брюс и как кто-то выкрикнул: «Вы совершенно правы, Ванесса!» Однако другая дама, когда я проходила мимо, в ответ на мой взгляд подмигнула, а еще одна, сидевшая у самой двери, поднялась на ноги и, обратившись к Диане, высказала надежду, что брюки мисс Кинг не очень пострадали…

Брюки правда были испорчены; на обратном пути Диана велела мне идти впереди и временами наклоняться, чтобы Мария, Эвелин и Дикки могли оценить ущерб. Так или иначе, она обещала заказать мне другую пару брюк.

— Ну и ну, Диана, вот так находка! — воскликнула Мария, пока Эвелин охлопывала ткань.

Точно так же она отозвалась бы о статуэтке или часах, купленных Дианой за гроши где-нибудь на барахолке. Ее не заботило, слышу я ее или нет. Если слышу, что с того? Она говорила, что думала! В ее глазах светилось восхищение. А восхищение дамы со вкусом… я понимала, что это не любовь. Но это все же что-то. И мне это по силам — вызывать восхищение.

Кто бы мог подумать, что я это смогу, вот так, за здорово живешь!

— Сними рубашку, Нэнси, — распорядилась Диана позже, — пусть дамы посмотрят на твое белье.

Я сняла, и Мария снова воскликнула: «Вот так находка!»

Дианины приятельницы (более обширный их состав) рассматривали, наверное, наш союз как причуду. Иногда они обменивались взглядами, и я улавливала шепот: «Дианин каприз»; так они меня называли, словно я была экзотическим блюдом, которое скоро прискучит разборчивому вкусу. Меж тем Диана, обретя меня, чем дальше, тем меньше была расположена со мной расставаться. Краткий визит в Кэвендишский клуб стал моим дебютом в роли ее постоянной спутницы. Последовали другие выходы, визиты, поездки; для меня приобретались новые костюмы. Я купалась в довольстве. Некогда я уныло сидела в гостиной Дианы, ожидая, что она даст мне соверен и отошлет прочь. Теперь, пока дамы судачили шепотом о «капризе Дианы Летаби», я смахивала у себя с рукава пушинку, извлекала из кармана носовой платок с монограммой и улыбалась. Осень 1892 года сменилась зимой, за ней последовала весна 93-го, я оставалась при Диане, и пересуды утихли. Я была уже не капризом Дианы, а ее мальчиком.

— Прошу на ужин, Диана.

— Прошу на завтрак, Диана.

— Приходи в девять, Диана, и мальчика не забудь.

Теперь я сопровождала ее исключительно в роли мальчика, даже не в кругу кэвендишских последовательниц Сапфо, а в обычном мире — в магазинах, закусочных, на катании в парке. Всякому, кто проявлял ко мне интерес, она храбро представляла меня: «Невилл Кинг, мой воспитанник»; неоднократно, насколько мне известно, ее звали в дома, где имелись дочери на выданье. Отклоняя эти приглашения, Диана объясняла шепотом: «Он англо-католик, мадам, и намерен посвятить себя Церкви. Это его последний сезон в обществе, затем он примет обеты…»

С Дианой я вернулась в театр — содрогнулась, когда обнаружила, что она ведет меня в ложу у рампы, и содрогнулась еще раз, когда притушили люстры. Но Диана предпочитала театры самые роскошные. Освещались они не газом, а электричеством; публика сидела смирно. Я не находила в этом удовольствия. Пьесы мне нравились, но чаще я рассматривала зрителей и неизменно обнаруживала множество глаз и биноклей, обращенных не к сцене, а ко мне. Некоторые лица были мне знакомы по старым временам, когда я торговала собой на улице. Однажды я мыла руки в театральном туалете и поймала на себе взгляд одного джентльмена — он и понятия не имел, что мои губы уже ласкали его в переулке у Джермин-стрит. Позднее я заметила его в зале, с женой. В другой раз мне на глаза попался Милашка Элис, марианна, который бывал так добр ко мне на Лестер-сквер. Он, как и я, сидел в ложе; узнав меня, он послал воздушный поцелуй. С ним были два джентльмена; я подняла брови — он закатил глаза. Разглядев моих соседок — Диану и Марию, — Милашка Элис удивленно на меня воззрился. Я пожала плечами, он задумался и вновь закатил глаза: «Каково!»